Меер Смолкин

ДНЕВНИК СОЛДАТА РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЫ

ПРОДОЛЖЕНИЕ:

вернуться в начало

Осада Порт-Артура продолжалась. Все наши дороги со всех сторон были окружены японцами. В жизни случается, что люди сидят за решеткой, но угрозы для их жизни нет. Они знают, что после того как они отсидят положенный срок, их выпустят на свободу. Мы же надежду полностью потеряли.

Много солдат умерло от ран и от недоедания. Возле больного солдата ставили тарелку с супом из китайской чумызы, но взять его в рот он не мог.

На четвертый день меня взяли на перевязку. Я чувствовал, что боль ослабла. Главврач осмотрел рану и сказал, что рука у меня, слава Б-гу, остается. Он заметил, что хотя она мне служить не будет, но все же сохранится форма руки.

Начиная с 26-го июля, когда произошел бой, в котором я был ранен, и до 6 августа было тихо, и раненые могли лежать спокойно.

5-го августа японцы получили приказ от своего царя, чтобы они в течение следующей недели бились до последнего солдата и взяли бы город.

Они нагнали очень много войск, у нас же оставалось мало сил, так как очень многие были убиты, пополнения неоткуда было ждать. Снарядов также оставалось мало. Но наше начальство сказало, что будем биться до последнего солдата, а город не отдадим.

5-го августа подошел японский флот и начал наступление на Порт-Артур. Наши корабли, оставшиеся после последнего сражения, вышли в открытое море и приняли бой. Но эти последние наши корабли были потоплены врагом.

Начался штурм, подобного которому до этого дня не видели. От одного берега города до другого форты крепости горели. 18-фунтовые снаряды летели по улицам подобно большому граду. Город был покрыт дымом от горящих домов.

В наш госпиталь также попали снаряды. Некоторые раненые были убиты прямо на койках. В третьей палате снаряд взорвал трех солдат, лежавших без ног. Сразу же был дан приказ перенести нас в другое место. Санитары с носилками это быстро сделали. Оставались только провизор с двумя аптекаршами, так снаряд попал прямо в аптеку, и они были убиты.

Некуда было укрыться от страшного огня. В течение двух дней госпиталь оказался переполненным ранеными. Некуда было ставить носилки, и люди кончались, лежа посреди улицы. Врачи и фельдшеры работали днем и ночью, но они не успевали делать бандажи.

Страшный штурм длился шесть суток, днем и ночью, он не останавливался ни на минуту. Днем японцы не подходили близко, но ночью усиленно атаковали, и наши отбивались багнетами. Солдатам, стоявшим в окопах, нельзя было подвезти какую-нибудь еду. О том, чтобы послать оттуда кого-нибудь за едой, днем не могло быть и речи. Это делали только ночью. Считали минуты до возвращения посыльных, но напрасны были ожидания - большинство из них обратно уже не возвращались.

Убитых нельзя было вынести - из-за черного дыма во время побоища погибших не было видно.

На седьмой день, это было 12-го августа, огонь ослаб, и наши стали оценивать положение, В некоторых ротах, насчитывавших до трехсот человек, осталось не более 30-ти. На горе лежали груды убитых людей, а под горой трупов было в два раза больше.

Был дан приказ: идти собирать убитых. Многие сами пошли искать тела своих товарищей. Часто нельзя было отличить трупы своих солдат от трупов японских. Евреи побежали отыскивать кости набожных солдат, чтобы их не положили вместе с христианскими. Но нельзя было узнать облик человека. Выкопали большие ямы и положили по 200 в яме.

Так продолжалось до 9-го сентября. Часто шли бои по 2-3 дня подряд. Отдохнуть враг не давал. Днем шел бой, а ночью надо было заниматься приведением в порядок окопов.

Город ежедневно обстреливался снарядами. В домах нельзя было усидеть. Когда снаряды попадали в госпиталь, раненые, которые могли ходить на своих ногах, бежали в глубокие блиндажи, чтобы спрятаться, а раненые, которые, к несчастью, были прикованы к койкам, смотрели смерти в глаза.

6-го сентября, это был аккурат Йомкипер, еврейские солдаты в окопах вспомнили, что завтра у нас Йом гадин (Судный день). Они просили начальство отпустить их в город к Колнидре. Им ответили, что, если завтра будет спокойно, отпустят помолиться.

Наступило утро, и было, слава Б-гу, спокойно. Евреи собрались вместе и отправились в синагогу молиться. Мы пришли в синагогу и просили Б-га принять наши горькие слезы в этот Судный день, чтобы в новом году мы были избавлены от того страшного огня, который горел вокруг, и чтобы он обратил внимание на нашу юную кровь, которая льется, как вода, и чтобы мы в новом году увидели своих родителей.

Мы молились до часа дня, выбегая каждый раз взглянуть, что творится на позициях. Было тихо, пост для нас был легким, так как в окопах мы от еды отвыкли и поститься для нас было не внове. Мы встали на молитву, и когда кантор дошел до слов "ми вохерев"("<кто будет убит> мечом"), мы так сильно расплакались, что молитвенник размок от наших слез: Херев означает меч, а меч ежедневно был приставлен к нашему горлу. Мы просили Б-га, чтобы в новом году была разорвана нить несчастий, ниспосланных на нас.

Не успели мы закончить молитву, как вдруг услышали сильнейший огонь из японских орудий, наши форты открыли ответный огонь. Некоторые снаряды упали рядом с домом, в котором мы молились. Однако это не произвело на нас впечатления. Некоторые выбежали на улицу и увидели, что на правом фланге идет сильный бой. Они вбежали обратно, схватили винтовки с патронами, которые были при себе, и помчались.

Что касается нас, раненых, которых доктор отпустил на молитву, то сразу же пришел служитель и отвел нас в госпиталь. Я попрощался со своими товарищами, мы пожелали друг другу вновь увидеться здоровыми. Но некоторых из своих товарищей в четыре вечера встретил в госпитале со страшными ранениями, других я уже никогда больше не увижу.

Некоторые евреи, с которыми вместе молились, были из рот, стоявших на позиции "Высокая гора", на левом фланге. Это была ближайшая к городу гора, такая высокая, что глазом не охватить.

Остававшиеся в синагоге намеревались наспех отслужить дневную молитву и помчаться на позицию, если бой начнется и на левом фланге. Так и случилось. Как только они стали на молитву, вбежал солдат и крикнул: "Братья, на Высокой горе идет страшнейший бой, еще более сильный, чем на правом фланге". Все сразу же побежали на позицию. Огонь с каждым часом усиливался. Высокая гора горела ярким пламенем, к ней нельзя было подступиться - враг закидал позицию 11-дюймовыми снарядами.

Это продолжалось до шести вечера. Начали приносить раненых. Были переполнены все лазареты, некуда было класть раненых. Тех, кто был ранен раньше, клали прямо на землю.

К ночи врачи и фельдшеры надели белые халаты и принялись за работу. Всю ночь они не приседали - так много операций нужно было провести. Легкораненых было мало. Сестры не успевали будить уснувших. Санитары замучились, таская носилки с Высокой горы. Некоторые раненые падали с носилок на камни и на них уже оставались.

Бой продолжался всю ночь. Носилки с ранеными стояли и в госпитале, и на улице, некоторые умирали прямо на носилках.

Огонь на Высокой горе бушевал восемь суток - днем и ночью с 6-го по 14-е сентября. Японцы не переставая лезли на гору. В случае ее взятия, они оказались бы уже в городе. Но наши пролили много крови, а гору не отдали.

В последний день враг сделал напор очень большой силы, и гору захватил. Наши сразу же собрали всех полицейских, свободных дружинников, выдали всем им винтовки и отправились на гору. Всю ночь велась страшная резня с багнетами, с пироксилиновыми бомбами, еще более разрушительными, чем снаряды. И если забрасывали 20-фунтовую бомбу в японский окоп, то было видно, как взлетают ноги и руки. Когда японцы выбегали из окопов, их приканчивали багнетами. К утру их согнали с горы, и огонь прекратился.

После этого страшного штурма у нас не оставалось ни войск, ни снарядов. Оставшегося войска недостаточно было для образования цепи от правого до левого флангов - расстояния в 27 верст. Снаряд попал в склад сухарей. Все сгорело.

Начальство нас подбадривало. Офицеры говорили, что раз мы выдержали до сих пор, то осталось еще совсем немного помучиться - в следующем месяце мы избавимся от нашей черной осады. И мы верили. Они сказали, что будет еще один штурм, и когда японцы не возьмут город, они отступят от Порт-Артура.

Перерыв длился от 14-го сентября до 13-го октября, и все это время было, слава Б-гу, тихо. Мы радовались, думали, что уже пришел конец нашим бедам. За месяц, что не было боев, наши привели в порядок окопы. Легкораненые за это время поправили свое здоровье и снова отправились на позиции. Некоторые солдаты были по пять и по шесть раз ранены. Они не знали чем усладить душу, но получали удовольствие от того, что спокойно лежали на койках, снаряды не летали. И от этого они с каждым днем приходили в себя лучше, чем от хорошего вина. Сестра с веселым выражением на лице подходила к больному и твердила: " Я же вам говорила, что мы в скором времени избавимся от черной осады"… Раненые, которые уже могли передвигаться на своих культях, выходили на улицу, оглядывались и подбадривали друг друга, так как начальство утверждало, что вот-вот подойдет наш флот и выгонит отсюда японца.

Радость, однако, была недолгой. 12 октября наши обратили внимание на то, что к Порт-Артуру приближаются японские войска с большим обозом снарядов. Мы сразу поняли, что будет массированное наступление на крепость.

Снарядов у нас было мало, но командование приказало биться из последних сил, ибо это будет последний штурм. И, если удержим город, оставшиеся в живых не услышат даже винтовочного выстрела в Порт-Артуре.

Из всех госпиталей выписали всех ходячих раненых, способных хоть кое-как держать винтовку, даже с недолеченными ранами, и отправили их на позиции.

13-го октября в десять утра начался штурм от левого до правого флангов. Огонь велся по всему фронту. Потом был открыт сильнейший огонь с военных кораблей. В городе невозможно было устоять от небывалых ударов орудий.

В окно перевязочной шестого госпиталя попал снаряд, убив и выполнявших перевязки врачей, и раненых.

Японцы закидали наши форты 12-дюймовыми снарядами, каждый из которых весил 25 пудов. В фортах тоже были орудия - до 900 в каждом. Но какую пользу они могли принести, если у нас не было снарядов. Японец не переставая вел огонь, но наши батареи молчали, имея лишь по несколько снарядов, и их берегли до подхода противника поближе. Видя приближение японцев, батареи открывали огонь, и те падали как мухи. Хотя и кровь наших солдат лилась рекой, но японцам все же не удалось взять Порт-Артур. Японцев пало больше, чем было кирпичей в зданиях города. Нам нелегко было, но и им дорого обошелся штурм.

Этот бой длился с 13-го по 21-е октября. 8 суток, днем и ночью. Все утверждали, что, если мы выдержим этот штурм, Япония больше не будет наступать на город. Начальство нас подбадривало ожидавшимся в этом месяце подкреплением и снятием окружения. Но случилось так, что войска не смогли пробиться к нам.

Наступили восьмые сутки страшного боя. Крупные полчища японцев усилили напор и заняли второй и третий форты. Но наши бились из последних сил, и, действуя багнетами, очистили форты. На девятые сутки огонь прекратился, но японцы все еще оставались на этой стороне Порт-Артура. В окопах было полно убитых.

Время шло, помощь еще была очень далеко от нас, а японцы - все ближе и ближе. Наши уже поговаривали, что если враг еще раз предпримет штурм крепости, он определенно войдет в город и всех уничтожит.

Комендант крепости генерал Стессель держался очень уверенно. Он говорил: "До тех пор, пока они не убьют всех до единого - меня, мою жену, моих детей, они сюда не войдут. До тех пор, пока в городе будут оставаться десять солдат со ста патронами, я город не отдам. Наша жизнь уже все равно пропала, так как японцы, если они сюда прорвутся, никого не пощадят".

С 22-го октября до 10 ноября - девятнадцать суток - опять было тихо. Убедившись, что форты им не взять, они начали подкоп под ними. Они уже были совсем близко, не более 25-ти шагов. Наши окопы находились на горе, японские - под горой. Поскольку из винтовки уже стрелять нельзя было, так как враг был слишком близко, бой повели камнями. Камней на горе было больше, чем снарядов. Если у нас были бы снаряды, японцы так близко не подошли бы к фортам.

Лежа на горах, наши слышали, как японцы ведут подкоп под фортами и брали такие камни, что трое с трудом поднимали, и кидали их японцам в окоп. Был слышен только крик: "Ала-ала!". Наши не понимали, что они кричат, но видели, как выносят убитых.

8-го ноября японский генерал пригласил генерала Стесселя на переговоры, и между ними произошла беседа. Мы узнали, что японский генерал сказал нашему так: "Хватит уже проливать кровь за Порт-Артур, мы все равно крепость возьмем. Если вы не отдадите город по доброй воле, мы войдем в него силой и всех убьем. Так не лучше ли, чтобы оставшиеся солдаты остались жить, так как город все равно уже почти наш". Наш генерал ответил: "Мы будем биться до последнего солдата, и город мы не отдадим. Если в городе не останется ни одного солдата, вы сможете в него войти".

9-го ноября Стессель издал приказ, чтобы выписали больных из госпиталей - всех, кто в состоянии ходить по палате, отправить на позицию. Находившимся в госпиталях служителям дать в руки оружие. Им выдали винтовки и поставили в окопы.

В тот день очень красиво светило солнце. Мы готовились к встрече наших дорогих гостей - японцев. Хорошее угощение приготовили на фортах: разного вида снаряды с пироксилиновыми бомбами и патронами. Но все равно этого было недостаточно. Если бы этого было у нас больше, не пришлось бы свататься с Японией.

10-го ноября генерал Стессель приехал на позицию и перед озлобленными солдатами держал речь: "Братья, это уже будет последний штурм на Порт-Артур, и Б-г знает, сможем ли выдержать тот страшный огонь, что идет на нас, ибо у нас уже некому воевать. Но доколе мы можем держать винтовку в руках, мы будем биться, и я тоже буду с вами на позиции". У генерала выбора не было, так как в городе было еще хуже, чем на позиции, люди погибали в своих спальнях.

Генерал уехал на свою квартиру и, как потом рассказывали, сел с семьей обедать. Можно предположить, что обед был неплохим. Но в это время раздался взрыв. Старшая дочь генерала, барышня лет семнадцати, выбежала из дома и увидела, что японский снаряд попал в конюшню и убил выездную лошадь Стесселя. Она стоила порядка 400 рублей. Увидев это, она вбежала в дом и от испуга не могла вымолвить ни слова. В доме установился страшный переполох. Второй снаряд угодил в кухню и тяжело ранил повара. Поднялись крик, плач, горевания. Но генерал и здесь помочь ничем не мог.

Прошел день, и больше снаряды не падали. Вечером Стессель поехал на позицию. Ночь была очень темной", и к тому еще лил сильный дождь. Прожекторы освещали все вокруг, японцы не переставая запускали ракеты. Было тихо.

Находясь в окопах, солдаты рассуждали, что и вправду это последний штурм, и мы, похоже, избавимся от мучений. Но бой мы уже определенно не выиграем.

C рассветом на сердце немного полегчало. В восемь утра подъехала походная кухня, и каждый подбегал со своим котелком за завтраком, состоявшим из китайской чумизы с конским мясом. Такой завтрак ели с большой охотой, так как и конского мяса много дней не было. Случилось, что при подвозке снарядов на позицию была убита лошадь. В предвкушении праздничного обеда солдаты были рады этому событию.

Только солдаты приступили к долгожданному хорошему завтраку, как неожиданно раздался взрыв японского 11-дюймового снаряда. Окопы были засыпаны землей с камнями, но, слава Б-гу, никто не пострадал. Сразу же была дана команда в ружье. Некоторые успели поесть, другим пришлось вылить остатки завтрака обратно в котелок.

На правом фланге свирепствовал сильнейший огонь. На 2-м и 3-м фортах все горело, в окопах нельзя было устоять, многие задохнулись в дыму фугасных снарядов. В этот раз японцы с большим, чем когда-либо упорством лезли на форты.

Уже наступила ночь, а огонь все усиливался. Генерал Стессель был ранен.

Японцы штурмовали. Они требовали от нашего генерала сдать город без боя, но генерал Стессель им ответил, что Россия никому города не дарит.

Всю ночь непрерывно запускались ракеты, горы почернели от японских солдат. В окопах стало немного свободнее, так как многие солдаты были убиты и ранены. Невыносимо было для остававшихся в живых солдат слышать от своих раненных товарищей крики о помощи. Кровь их лилась рекой, так как санитаров также не было - перед боем всем им выдали винтовки и поставили в окопы.

Положение было очень плохим, некому было даже относить раненых в лазарет. Некоторые кончались прямо в окопах. Еле дождались рассвета, ночь показалась очень длинной. Была ханукальная пора, ночи были длинными, но эта была в два раза длиннее.

С рассветом японцы усилили штурм, они уже взошли было на форты. Но наши очень здорово поработали багнетами и японцев с фортов согнали. В этом бою орудия имели ограниченное применение - слишком малым было расстояние. В ход пошли штыки.

В десять утра был дан приказ отнести в госпиталь еще подающих признаки жизни раненых. Однако многие из них уже умерли, так как лежали без бандажей и из-за переохлаждения последние капли их крови застыли.

Поскольку санитаров не было, отправились в город на поиски спрятавшихся кое-где китайцев. Их привели на позицию и выдали носилки. Но они отказывались взять в руки носилки. Им пришлось подчиниться лишь после того как наши офицеры, вытащив сабли, пригрозили обезглавливанием.

Около четырех вечера японцы усилили натиск со всех сторон и им удалось занять второй форт. Но не надолго, спустя несколько часов наши вернули его. Убедившись в тщетности взятия фортов, японцы отступили на левый фланг к Высокой горе. Было тихо до двух ночи. Наши уже подумали, что огонь прекратился. Но после полуночи к левому флангу подошло много японских кораблей, а с суши поднялась пехота. С кораблей начался обстрел 12-дюймовыми снарядами, с суши ударили из 11-дюймовых мортир. Был дан сигнал тревоги. Собрали всех матросов, спасшихся в море после потопления их кораблей. Теперь они должны были сложить свои головы на Высокой горе. Собрали также со всех мест слабосильных солдат, которые были в свое время ранены и несли караульную службу. Теперь и их отправили на Высокую гору.

Ночь была очень темной, но из-за большого пожара в городе было светло словно в ясный день. Всю ночь гремели взрывы снарядов, неслись крики "ура!",- это наши острыми штыками кидались на японцев. Этот багнет-штурм длился с двух ночи до десяти утра. За эти восемь часов успели положить 4000 наших и 15000 японских солдат. Гору японцы не захватили.

Оставалось, однако, мало людей, и восемь суток спустя японцы просто взошли на гору. Вернуть ее обратно у нас уже некому было,- гора осталась в их руках. От солдат, которые на ней раньше были, и костей не осталось. Это произошло 22-го ноября.

Людям, находившимся в городе, стало еще хуже, так как после захвата Высокой горы японцы расстреливали каждого идущего по улице.

Когда привозили раненого в госпиталь, его нечем было перевязать, ибо ни марли, ни ваты уже не было. Для изготовления бандажей разрывали сорочки, вместо аптечной ваты пользовались паклей.

Стессель уверял нас, что в этом месяце придет конец мрачной осаде, прибудет помощь, и мы будем вызволены из ямы.

14-го ноября был издан приказ отправить калек на позицию, выдать на двоих одну винтовку, безногих привезти на двуколках и поставить в окопы.

Я тоже был в составе этой команды. Так как я ничего не мог делать своей раненной правой рукой, ко мне вместе с винтовкой приставили помощника. Было понятно, что калеки не сдержат японцев, но замысел генерала Стесселя состоял в том, чтобы как можно меньше было пленных.

Приказ был выполнен, искалеченным солдатам выдали оружие и сделали главными вояками в Порт-Артуре.

В четыре вечера 15-го ноября усилился штурм фортов. Из-за черного дыма от разрывов фугасных снарядов невозможно было отличить небо от земли. Подходил конец нашим мучениям. Японцы установили на Высокой горе большие орудия и начали засыпать город снарядами. Они разгромили все госпитали, находившиеся в них раненые были убиты. Некоторые снаряды угодили в квартиру генерала Стесселя. В городе поднялась большая паника. Женщины с малыми детьми метались в поисках укрытия.

Штурм пламенел с 15-го по 19-е ноября. Четверо суток, днем и ночью, не прекращаясь ни на минуту. Убедившись, что форты им не взять, японцы 19-го ноября подложили под них мины и взорвали - вместе с находившимися на них солдатами.

В тот день ярко светило солнце, но Порт-Артур был затянут плотными облаками дыма. Настроение было горестное - этой ночью была опасность встречи с японцами.

В три ночи огонь внезапно прекратился. Мы начали поиски глубоких ям, чтобы встретить японскую кавалерию.

Наступил день. Мы думали, что японцы уже в городе, так как на позиции было тихо, не слышно было даже винтовочного выстрела. Подбадривали друг друга тем, что Стессель ночью поехал к японскому генералу для обсуждения мирного соглашения.

В десять утра начали выбираться из блиндажей и оглядываться вокруг, радуясь спокойствию в городе. Довольно долго стояли на улице и наслаждались этой радостью. К стоявшим на улице раненым подошла медсестра и позвала их пообедать. Они ей ответили, что сыты от восхищения этой тишиной.

22-го декабря нас построили, и начальство нас передало в руки Японии. Неприятно было шагать с японцами, незнакомыми нам людьми, язык которых мы не понимаем. Они нас повели за 20 верст от Порт-Артура, там посадили в поезд и отвезли в Дальний. Можно себе представить, каково было наше состояние. Из Дальнего нам предстоял пятисуточный переход морем.

После того как мы сошли с поезда в Дальнем, к нам был приставлен японский конвой. Нас повели в большую казарму, оцепленную японскими часовыми.

На следующее утро, проснувшись, мы спросили у одного японца, когда нам выдадут хлеб. Он не знал нашего языка, но все же дал понять, что скоро принесут.

Вместо хлеба каждому выдали по порции риса. Хлеб японцы не едят, у них его совершенно нет. Вместо ложек нам выдали по две тоненькие палочки. Мы смотрели на еду и удивлялись образу жизни этого народа.

В десять утра нас вывели из казармы и построили. Наше начальство с нами попрощалось и дало наказ, чтобы мы подчинялись японскому начальству, своим новым хозяевам. В дополнение этому заверили, что постараются в скором времени вызволить нас из плена, и что некоторых из русских офицеров Япония уже отпустила, и те уехали в Россию. Мы попрощались.

Нас сразу же повели к берегу моря, чтобы посадить на корабли и отвезти в незнакомую страну Японию.

У каждого из нас учащенно билось сердце. Нам предстояло пятеро суток идти морем, в котором было полно мин, предназначенных для потопления военных кораблей. Мы возлагали надежды на Б-га: если он уж вывел нас из такого страшного огня, то поможет и в море. В первые трое суток после отплытия из Дальнего было еще терпимо. Но на четвертые сутки, когда мы вышли в открытое море, в Корейский залив, задули сильнейшие ветры, корабли кидало из стороны в сторону. Нам было очень трудно, так как, во-первых, мы не привыкли к морским переходам и, во-вторых, у нас не было еды. В течение всех пяти суток нам давали рис с вареной редькой. Наши желудки такую пищу не переваривали. Жизнь мы поддерживали лишь стаканом теплой воды. Некоторые заболели.

На пятые сутки нас привезли на японский остров Мози и мы сошли с кораблей. Нас встретила большая толпа японцев. Они смотрели на нас как на дикарей, показывали пальцами и кричали: "Руси! Руси!". Нас поселили в бараки, специально для нас построенных. В этих бараках нам довелось пробыть четыре месяца.

После прибытия в Японию 1-го января 1905-го года в город Мози, нас разместили в пяти верстах от него, на острове Теуре. Вокруг было море, посредине стояли бараки, а в этих бараках жили мы.

На сердце было очень грустно. Нас завели в пустынное место, где не было ни единой русской души. Мы выходили из бараков и пытались подойти поближе к ограде, чтобы взглянуть на белый свет. Но тут же подбегал японец со своей винтовкой с приделанным к ней 16-вершковым штыком, быстро брал ее "на руки", и давал знать, чтобы отошли, а если нет - заколет.

В общем, было очень плохо. Это была для нас своего рода закуска после восьми месяцев страданий в Порт-Артуре. Пришлось нам страдать в Японии еще продолжительное время.

Первые два месяца, с 1-го января по 25-е февраля нас хорошо кормили. На каждого солдата отпускали по 40 копеек в день на еду, а вместо риса выдавали белый хлеб. Так как в Японии хлеба не было, его привозили из Америки, до которой от Японии было недалеко.

Но хорошая еда в нас не шла, так как мы постоянно лежали в бараках. Мы выходили на улицу. Оглядывались и обозревали места, куда нас завели. Но ничего нельзя было разглядеть, кроме неба и воды. Мы ждали выполнения обещания нашего начальства постараться, чтобы нас в скором времени высвободить из плена, из японских рук. Но напрасны были наши ожидания. Начальство о нас забыло, пришлось еще очень долго страдать в неволе.

25-го февраля к нам еще присоединились свежие русские солдаты - 40000 пленных из отряда Куропаткина. Это произошло после занятия японцами Мукдена. Как только привели новых пленников, нам стало намного хуже. Сразу лишили нас еды, которую до этого получали. Мы и половины не стали получать от той, что была до сих пор.

Стало очень плохо. Говорили, что заберут и кусок хлеба, заменят его рисом. Так и случилось.

22-го марта - было как раз шабес-гагодл (Последняя суббота перед Пейсах. - К.Р.), японский унтер-офицер устроил в 10-м бараке поверку. Одного человека не оказалось на месте. Японец принялся бить старосту барака, нашего унтер-офицера. В результате завязалась драка между нашими и японцами. Чтобы усмирить бунт, привели японских солдат. Они дрались винтовками, а наши камнями. Можно себе представить, что творилось на сердце. Но, слава Б-гу, это длилось недолго, всего четыре часа - с четырех утра до двенадцати дня. Японские офицеры, убедившись, что с русскими они ничего поделать не могут, стали упрашивать по-хорошему прекратить драку.

Вот так мы стояли в Теуре до послепасхального времени. 20-го апреля японцы разделили нас на две части: половину отправили на остров Кюроку, а нас - в город Кумамота, в пятистах верстах от Теуре.

Нас туда привезли в подготовленные точно такие же бараки, отдаленные от города, в чистом поле, огороженные высоким забором. С внутренней стороны забора стояли часовые, с наружной - полицейские и жандармы.

Здесь было намного хуже, чем в Теуре, - настоящая тюрьма. Была послепасхальная пора, дни стали длиннее, и страшно ныло сердце. Когда наступило веселое лето и хорошая погода, когда каждый червячок из земли оживает, трудно приходится запертому в клетке. От невыносимой тоски многие заболели, к тому еще докучала жара. Наши люди не привыкли к такому климату.

После 1-го мая нас лишили привычной еды - хлеба, - стали выдавать рис.

Мы возлагали надежды на наше освобождение на Балтийский флот, с приходом которого должен был быть разбит японский флот. И тогда наступит мир, нас вызволят из неволи. Мы и раньше ждали флота восемь месяцев, еще в Порт-Артуре. Но мы его не дождались. Теперь мы надеялись, что в конце концов он все же высвободит нас из японских рук. Случилось, однако, обратное.

24-го мая пришло пополнение от нашего флота. Привезли около 5 тысяч плененных матросов из потопленной эскадры. После этого нам еще долго пришлось страдать на чужбине.

Журнал "Советиш геймланд", 1979, №2

Перевод с идиш - К.Райхчин

начало