Эллинистическая цивилизация и евреи Виктор Чериковер ссылки к главе

Часть I

ЭЛЛИНИСТИЧЕСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ В ПАЛЕСТИНЕ

Глава 3

ИЕРУСАЛИМ НАКАНУНЕ ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ

После победы Антиоха III над Птолемеем в 200-198 гг. до н. э. евреи оказались под властью Селевкидов. Как мы уже видели ранее, эта политическая перемена не повлекла за собой каких-либо изменений в области культуры, а традиционный образ жизни жителей Иерусалима остался прежним, несмотря на переход власти над Иудеей от египетской Александрии к сирийской Антиохии. Но со временем ситуация изменилась, и в 70-е гг. II в. до н. э. среди граждан Иерусалима сложилась новая группа людей, состоящая из эллинизированных евреев, которая в течение нескольких лет находилась у власти в Иудее и отличалась сильной приверженностью к эллинизму и откровенным презрением к еврейской традиции. Эти сторонники эллинизма превратили Иерусалим в греческий город, ввели греческие обычаи в еврейскую жизнь, построили гимнасий и даже не противодействовали распространению культа греческих богов в Иудее. Эта группа нашла защиту и покровителя в лице сирийского царя Антиоха IV, вмешавшегося во внутренние дела Иудеи и положившего свой меч на чашу весов внутрипартийной борьбы. С его помощью эллинисты оказались в состоянии удерживать контроль над Иерусалимом до тех пор, пока меч Иуды Маккавея не положил конец их чаяниям и не восстановил старые формы национальной жизни.

Тем не менее, если Антиох и вмешивался сильной рукой в еврейские дела и способствовал возникновению замешательства и деморализации среди народа, то не следует все же забывать, что эти процессы не были инициированы им. Он вмешался в иудейские дела только тогда, когда, по его мнению, путь к этому был уже подготовлен самими евреями. Эллинизм не был введен в Израиле насильственным путем. У части евреев самостоятельно развилось пристрастие к чужим обычаям, и страстная приверженность к эллинистическому образу жизни нашла свой оплот в Иерусалиме. Но если стремление к эллинизации возникло среди самих евреев в результате внутреннего развития еврейской истории, то это побуждает нас задаться прежде всего вопросом, каковы были мотивы, приведшие часть еврейского общества к эллинизации. Самый простой и очевидный ответ на этот вопрос заключается в том, что их целью было распространение греческой культуры и что для них такая политика была основана на осознании превосходства эллинизма над иудаизмом.

Однако культурные симпатии и антипатии имеют свою социальную основу. Не подлежит сомнению то, что носителями идеи эллинизации были не члены общества в целом, но представители только одного класса, а именно правящей аристократии Иерусалима. Исходя из этого, изучение вопроса переходит от чисто культурных к историческим и социальным аспектам проблемы, и можно поставить вопрос о причине решения иерусалимской аристократии в данный исторический момент (во время правления Антиоха Эпифана) повести еврейский народ по пути эллинизации. Чем глубже будет исследование социальной структуры еврейского народа в эллинистический период, тем яснее станет то, что эллинизация была только внешним выражением внутреннего исторического процесса, в реальности не имевшего непосредственной связи с развитием культуры. Этот процесс необходимо изучить, чтобы правильно оценить "филэллинское" движение, существовавшее в течение короткого периода до восстания Иуды Маккавея.

Наши сведения о социальном и культурном положении в Иудее в ходе десятилетий, предшествующих процветанию эллинизма в Иерусалиме, весьма скудны. Они содержатся только в двух литературных источниках, а именно в рассказе Иосифа Флавия об Иосифе, сыне Товии, и его сыне Гиркане, а также в "Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова" (Бен Сиры). Однако надо учитывать, что передача точных исторических фактов не входила в намерения этих авторов. Целью рассказа Иосифа Флавия было восхваление деяний Иосифа, сына Товии, и его сына Гиркана, и поэтому его рассказу присущ легендарный характер, что нередко вызывает сомнения в исторической правде всего повествования. Что касается Бен Сиры (Сираха), то он вообще не был историком, а был моральным проповедником, поучавшим своих последователей мудрости и терпимости. Тем не менее эти книги содержат некоторые важные детали, которые могут предоставить ценный материал для выяснения следующих вопросов: в какой социальной среде пустил свои корни эллинизм, и кем были первые евреи, прилагавшие пути для греческой культуры?

Прежде чем мы подвергнем эти источники детальному анализу, необходимо попытаться уловить любой намек из других источников, которые могли бы оказаться полезными историку для понимания социальных проблем еврейского народа в рассматриваемый период.

Гекатей Абдерский сообщает, что еврейский народ "весьма многочислен". Он оценивает население Иерусалима в 120000 человек, а окружность города в пятьдесят стадий[240]. Нет необходимости принимать эти цифры как абсолютно достоверные, поскольку достаточно хорошо известна неточность древних авторов в отношении цифр, и Гекатей тут не является исключением. Однако протяженность города в длину, помимо него, подтверждена Агафархидом, а размеры городской территории, которые можно найти у других авторов, ненамного меньше, чем у Гекатея (Agath. ар Jos. Ant. Jud., XII, б)[241]. Одно несомненно - Гекатей не подчеркивал бы величину города и его население, если бы не основывался на фактах. Независимо от того, видел ли он город сам или слышал о нем от очевидцев, у него сложилось впечатление об Иерусалиме как о большом и населенном городе[242]. Это свидетельство греческого историка, относящееся примерно к 300 г. до н. э., представляет большую важность для понимания фундаментальных проблем эллинистического периода.

Развитие еврейского народа в дохасмонейскую эпоху, попытки осуществить эллинистическую реформу, основание государства Хасмонеев, расселение (национальная экспансия) по всей Палестине и соседним странам - ничто из этого не может быть понято, если не учесть главного факта, а именно того, что в начале эллинистической эры евреи были уже многочисленным народом, и естественные границы его расселения стали слишком узкими.

Из всех классов еврейского общества в Иерусалиме и Иудее, несомненно, первое место занимал класс священников. Гекатей определяет число священников в дни своего времени в 1500 человек (Fl. Jos. Contr. Ар., 1,188), что противоречит более высокой цифре (4289 человек), сообщаемой Неемией (Неемия 7:39-42). И хотя ученые предлагают различные предположения в стремлении устранить это противоречие[243], здесь не место подробно обсуждать этот вопрос; важно лишь то, что среди жителей Иерусалима Гекатей отмечает только священников, а это означает выделение в глазах постороннего наблюдателя класса, занимающего наиболее важное положение в городском сообществе.

Другой сторонний наблюдатель, еврей из александрийской диаспоры, автор "Письма Аристея", подтверждает впечатление Гекатея. Хотя рассказ о Палестине у него более подробен, чем у Гекатея; его интерес почти полностью сосредоточен на Храме, великолепии появления первосвященника перед народом и на классе священников, проводивших богослужение и служивших в Храме[244].

Бен Сира, как мы видели выше, также посвятил стихи, полные поэтического энтузиазма, величественному облику первосвященника Симона. Поэтому можно считать в какой-то мере оправданным то, что исследователи, как правило, называют социальный строй в Иудее "теократией" или "иерократией", имея в виду, что священники не только осуществляли духовное руководство народом, но также были с политической и социальной точек зрения наиболее могущественным и богатым классом в Иерусалиме.

Ниже мы увидим, что Храм был в этот период существенным по значимости депозитным банком, и его объединение с сокровищницей создавало солидную основу для власти класса священников. Конечно, не следует полагать, что все священники были одинаково богатыми и представляли собой сплоченное сообщество. В римский период разрыв между более богатыми и более бедными священниками был весьма значительным, что способствовало возникновению настоящей классовой ненависти между этими двумя группами[245], и нет основания полагать, что в эллинистический период положение было иным. Перечень вернувшихся из Вавилонского изгнания, сохранившийся в книгах Эзры и Неемии (Эзра 2: 36-38; Неемия 7:39-41), показывает, что священники, подобно остальному народу, были разделены по родовым группам, тогда как разделение этого класса на семьи было обычным явлением в более поздний период[246].

Отсюда ясно, что в эллинистический период класс священников также был разделен на семьи, и среди них были богатые и тесно связанные между собой семьи, управлявшие Храмом, городом и всей страной, в то время как другие должны были довольствоваться немногим. К первым относились Ониады, которым принадлежал наследственный пост первосвященника и которые были самыми знатными и богатыми[247].

Источники умалчивают о светской аристократии. Тем не менее, нет сомнения, что она была самым могущественным классом общества после священников. В известном смысле светская аристократия была древнее священничества. Иерусалимская "теократия" не создалась в один день, но развилась постепенно, поскольку власть медленно переходила от сатрапа или вице-сатрапа к первосвященнику. Этот процесс, как мы видели выше, завершился только во время правления Александра. В персидский период, как неоднократно сообщает Неемия, не священники, а "знатные" (horim) и "правители" (seganim) управляли народом.

Поскольку народ после возвращения из изгнания был разделен на семьи, то естественно полагать, что среди них преобладало неравенство, в соответствии с тем материальным положением, которое каждая из семей занимала в изгнании. Распределение земли в Иудее также не основывалось на принципе строгого равенства, и это в свою очередь способствовало классовому расслоению между богатыми и бедными. Бесспорно, не будет ошибкой предположить, что horim и seganim были главами богатых родовых групп, управлявшими народом благодаря значимости своей позиции в качестве владельцев больших состояний[248]. О зависимости мелких крестьян от таких богачей свидетельствует аграрная реформа Неемии, направленная против horim и seganim. Неемия сообщает о том, как народ "взывал к нему" по поводу крестьянской сельскохозяйственной собственности (поля, виноградники, рощи олив и дома с участком), перешедшей к богачам в качестве заклада за предоставленные в долг деньги. Бедственное положение крестьян стало настольно тяжелым, что их сыновья и дочери обращались богатыми в рабство (Неемия 5:1 слл.). Неемия был вынужден "спорить" с horim и seganim (Неемия 7), чтобы заставить их согласиться с реформой, а именно аннулировать долги и верпуть конфискованную собственность прежним владельцам (Неемия 11).

Таким образом, свидетельство Неемии показывает, что в его время в Иудее начинают возникать крупные земельные владения, и хотя его реформа, вероятно, в значительной степени изменила ситуацию, сам факт реформы делает очевидным существование класса богатых землевладельцев. Иудейская светская аристократия таким образом черпала свое благосостояние из двух источников, при этом оба они были в целом характерны для высших классов Древнего мира (особенно в римской Италии), а именно: из доходов от земельной собственности и из обладания высокими постами в административном аппарате. Мы не знаем, как развивался этот класс после Неемии, но можно с полной уверенностью говорить о том, что разделение на семьи и родственные группы продолжало существовать как и ранее, так как знатные семьи часто упоминаются в источниках эллинистического и римского времени. К сожалению, мы не в состоянии провести четкое различие между священническими семьями и семьями светской аристократии, поскольку источники не всегда проясняют ситуацию в этом отношении, и мы увидим ниже, что даже происхождение столь влиятельной семьи, как Товиады, не так ясно, как нам бы того хотелось. Еще менее известно о других семьях, чьи имена стали нам знакомы только после раскопок или были упомянуты в литературе того периода[249]. Подробная история высокородных семей в Иудее в эллинистическо-римскую эпоху еще не написана, хотя это внесло бы ощутимый вклад в исследование социальной жизни того времени.

Когда Неемия говорит в одном месте о классах в Иерусалиме, он перечисляет их в следующем порядке: "евреи, священники, horim и seganim" (Неемия 2:16). Евреями, без сомнения, является простой народ, мелкие крестьяне сельской местности, чернорабочие и городские ремесленники. При Неемии сельская местность по своим размерам значительно превосходила город: "Но город был пространен и велик, а народа в нем было немного, и дома не были построены" (Неемия 7:4). Не только мелкие крестьяне, но также horim, segonim и даже часть священников проживали вне города, в своих поместьях, появляясь в городе только при необходимости. Неемия, насколько это было в его силах, улучшил дела посредством переписи, собирая народ, "чтобы быть рассчитанным по родословной", и в результате "вожди народа" переехали жить в Иерусалим. Люди бросали жребии, "чтоб одна из десяти частей их шла на жительство в святой город Иерусалим, а девять оставались в прочих городах" (Неемия 11:1). Из этого мы узнаем, что во времена Неемии община Иерусалима не вышла за рамки небольшой сельской общины, чьи экономические интересы были полностью ограничены ее крестьянскими хозяйствами, виноградниками и оливковыми рощами.

Даже после Неемии мелкие крестьяне составляли большинство еврейского населения в Иудее. В сочинении Гекатея имеется важная информация о том, что в Иудее существует закон, запрещающий частным лицам продавать свои участки и имеющий целью воспрепятствовать богатым людям приобретать большие имения (Diod., XL, 3, 7). Этот закон являлся естественным продолжением социальной реформы Неемии, распорядившегося аннулировать долги и возвратить сельскохозяйственную собственность ее бывшим владельцам, тогда как упомянутый закон был направлен на предупреждение обратной ситуации и контролировал будущий рост больших владений за счет малых участков простого крестьянина[250].

Хотя нет оснований полагать, что этот закон полностью положил конец развитию больших поместий[251], он все же оказался в состоянии сохранить малые владения на многие поколения и спасти еврейского крестьянина от суровой участи, постигшей его "собратьев" в Италии во II в. до н. э. Иерусалимская община сохраняла свой сельскохозяйственный характер весь эллинистический период. Аристей в своем рассказе о стране останавливается прежде всего на ее сельском хозяйстве (107 sqq.). Он сообщает о полях пшеницы и других зерновых культур, плантациях олив, виноградниках и меде, финиках и других фруктах. Помимо этого также упоминается о превосходных пастбищах для скота (113). Сохранилось также много свидетельств о различных отраслях сельского хозяйства в сельской местности и в римский период[252].

Хотя Неемия говорит, что Иерусалим "пространен и велик" и сожалеет о его малом населении (Неемия 7:4), Гекатей нашел его многонаселенным. Из этого мы можем заключить, что он быстро развивался до конца персидского периода и к началу эллинистической эпохи стал большим и важным городом. Помимо тех классов общества, которые проживали там и были одновременно связаны со своими земельными владениями (светская аристократия и часть священничества), основную часть населения города составляли ремесленники, торговцы и люди, занятые в сфере финансов, такие как сборщики налогов, ростовщики и тому подобное. Из этих трех групп населения только ремесленники могут рассматриваться как издавна существующий класс, возникший в городе со времени возвращения из изгнания. Неемия, в частности, упоминает, что ремесленники разных специальностей были объединены в профессиональные союзы (обработчики металла, травники, разносчики, пекари, "мужи лекарств" (лекари) и другие) (Неемия 3:8, 11, 12, 31-33; башня печная, 12:38)[253].

Как в каждом городе Древнего мира, ремесленники Иерусалима составляли главную часть городского "пролетариата", зарабатывавшего на жизнь упорным и тяжелым трудом. Этот "пролетариат" представлял собой живую, легко возбуждаемую, способную к быстрым вспышкам и поэтому весьма склонную принимать участие в любом политическом беспорядке или социальной революции часть населения. Напротив, сельское население, медлительное в мыслях и действиях, было менее способно к быстрым и необдуманным действиям. Торговое сословие развивалось медленно и не оставило особого следа в истории евреев в Палестине.

Во время Неемии торговля велась, главным образом, продовольственными товарами и находилась в руках окрестных крестьян, доставлявших съестные припасы в город (Неемия 13:15); торговля же рыбой находилась в руках тирян (Неемия 13:16). Отсюда можно заключить, что еврейский торговый класс в Иерусалиме, по сути дела, еще не сформировался и поэтому не был еще способен предпринимать путешествия в отдаленные страны для покупки и продажи товаров. Это неудивительно, если вспомнить тот факт, что торговля всеми ценными товарами велась в древнее время по морю, отдаленному от жителей нагорий Иудеи и чуждому им.

Ситуация немного изменилась в эллинистический период. Аристей отмечает, что арабы ввозили в Иудею пряности, драгоценные камни, золото, предметы роскоши дальних стран (114). Как мы видели в предыдущей главе, на морском побережье в эллинистический период протянулась цепь эллинистических городов и ясно, что вся торговля между Палестиной и приморскими странами проходила через них, независимо от того, являлись ли купцами их собственные граждане, или же эти города служили местопребыванием торговых агентов из заморских стран. Поэтому в ранний эллинистический период в Иерусалиме и не могло быть развитого торгового сословия[254], еще меньше там было финансистов. Появление представителей этих сословий явилось результатом развития еврейского народа в течение самой эллинистической эпохи, и их значительная численность в Иудее и Иерусалиме является хорошим свидетельством начала новой эры. Об этом более подробно ниже.

Другим весьма важным, если не по количеству, то по значению классом, который надо упомянуть здесь, являлись писцы или толкователи Закона. Зарождение этого класса относится к периоду после пленения или, во всяком случае, ко временам Эзры и Неемии, а само имя заимствовано из наименований персидского чиновничества[253]. В соответствии с библейской традицией истолкование библейских заповедей Торы по вопросам Закона и правосудия было доверено священникам (Лев., 13:2 слл., Втор., 17:9 слл.; 33:10; Иер., 18:18; Иез., 44:23 слл.; Малах., 2:7; II Хрон., 19:8), и, действительно, Эзра, писец par excellence, принадлежал к этому сословию. Однако по многим причинам священники оказались в состоянии сохранять эту важную привилегию в течение только определенного, небольшого количества поколений, хотя можно полагать, что в начале периода Второго Храма они были официальными толкователями Закона.

Иерусалимская теократия постепенно преобразовала священников в особую касту, стоящую над народом, временами высокомерно угнетавшую его; они составили еврейскую аристократию, сообщество богатых землевладельцев, и в связи с этим, что вполне естественно, отдалились от бедноты с ее заботами. Городское население искало других интеллектуальных лидеров, живших и думавших подобно ему. Поэтому выросло значение класса писцов, плотью и костью связанных с широкими городским массами и взявших на себя задачу истолкования Торы, которой пренебрегли священники[256]. Таким образом создался Устный Закон - продолжение, истолкование и дополнение Письменного Закона.

По-видимому, противостояние между священниками и писцами первоначально возникло не от того факта, что священники признавали только Письменный Закон, в то время как писцы истолковывали его и создавали новые законы (письменное слово также требовало определенного истолкования, чтобы быть применимым к реальной жизни), но от того, что если священники были готовы удовлетвориться только кратким официальным толкованием, тогда как писцы взялись за глубокое исследование Закона, распространяя его на каждую сферу общественной жизни. Ввиду этого толкования писцов со временем становились неизмеримо богаче и глубже, чем священников, так что официальные истолкования потеряли все свое значение.

Возможно, новые истолкования распространялись в синагогах, которые в этот период стали создаваться и распространяться в Иудее, и таким образом возникло важное противостояние между Храмом и синагогой[257]. Во всяком случае (и здесь мы должны воздерживаться от категоричности, поскольку недостаток свидетельств допускает только предположение), в ранний эллинистический период класс писцов занимал уважаемое место среди различных классов столицы, и мыслящие люди нации, говоря современным языком, интеллигенция, вливались в ряды этого класса. Поскольку этой интеллигенции, постоянно и профессионально вовлеченной в вопросы закона и правосудия, религии и обрядов, свойственно стремление приобрести определенную идеологию, неудивительно обнаружить среди писцов секту хасидеев, отразившую внешнее выражение этой идеологии[258].

Хасидеи упоминаются в первый раз в исторической литературе во время Иуды Маккавея как уже сложившаяся секта (I Масс, 2:42). Отсюда ясно, что она возникла в более ранний период. Имеются некоторые основания для предположения, что это произошло при Симоне Праведнике - в начале II в. до н. э[259]. При его правлении произошло важное изменение среди писцов: Симон Праведник, очевидно, сам принадлежал к хасидеям, и поскольку он был вождем и лидером теократической общины, то истолкования писцов были признаны священниками, а Устный Закон, сформированный писцами, был объявлен иерусалимской общиной официальным руководящим истолкованием Закона Моисея[260].

Если вспомнить, что в это время еврейские "законы предков" были официально утверждены царем Антиохом III в качестве основной конституции еврейской общины Иудеи и Иерусалима, то легко понять, как велика была социальная и культурная важность этой тихой революции, имевшей место при Симоне Праведнике. Класс писцов, представленный главным образом хасидейской сектой, занял руководящую позицию в делах, касающихся закона и правосудия, и, таким образом, стал частью правящей группы в еврейской теократиихх[261].

Мы сделали обзор различных классов общества, существовавших в Иудее и Иерусалиме в начале эллинистического периода, и можем теперь обратиться к главному вопросу, занимающему нас, а именно к вопросу о появлении эллинистского движения и его развитии в еврейской общине. Теперь нам проще раскрыть социальную основу этого движения и лучше понять поведение различного рода сторонников эллинизма. Начнем с рассказа Иосифа Флавия об Иосифе, сыне Товии и его сыне Гиркане.

Вопрос о местопребывании Товиадов, а также о происхождении этой семьи рассматривался выше, но кое-что может быть добавлено к тому, что мы говорили о ее происхождении. Из книги Неемии следует, что Товия "аммонитянин" не был чужим в Иерусалиме и поддерживал постоянные сношения с видными людьми Иудеи, будучи зятем одного из них. Более того, и его сын Ионатан женился на дочери одного из видных деятелей Иерусалима (Неемия 6:18). Он также имел доступ в Храм, поскольку священник Эльяшив образовал для него особую палату суда (Неемия 13:4-8). Его имя Товия, а также имя его сына Ионатан (Иехонатан) достаточно свидетельствуют о том, что он был приверженцем еврейского Бога в Иерусалиме. Все эти факты, несомненно, оправдывают вопрос - был ли Товия или нет священником по происхождению?

Его связи со священничеством не вызывают сомнений, поскольку священник Эльяшив был его родственником (Неемия 13:4-8). И мы увидим ниже, что Иосиф, сын Товии, был племянником Онии II, первосвященника. Поскольку вожди и представители народа перед иностранными властями принадлежали в тот период к священникам, то можно полагать, что блестящая карьера Иосифа, сына Товии, при дворе египетского царя была возможна, главным образом, ввиду его принадлежности к кругу правящих, то есть священников. Товия, современник Зерубавеля, - один из предков семьи, если предположение Майслера справедливо, возможно, был священником, поскольку он упоминается совместно с Иедайей, одним из выдающихся священников того времени[262]. Однако молчание источников не позволяет дать исчерпывающий ответ на вопрос.

В "Иудейских древностях" Иосиф Флавий очень подробно излагает биографии Иосифа и его сына Гиркана (Ant. Jud., XII, 154-222, 224, 228-236). Не каждая подробность заслуживает внимания: ученые неоднократно указывали на легендарный характер рассказа и на несоответствие истине некоторых его частей сюжетам. Тем не менее мы не станем вслед за Вельгаузеном отвергать эту историю целиком[263] и если оставить в стороне сказочный элемент в рассказе Иосифа, то остается короткое сообщение, более или менее соответствующее исторической реальности. При царе Птолемее Египетском (ниже мы увидим, какого Птолемея Иосиф Флавий имеет в виду) первосвященник Ония II отказался платить большую дань, которую он ранее ежегодно платил египетскому повелителю. Разгневанный царь послал в Иерусалим посольство со строгим посланием, содержащим угрозу того, что если Ония не будет платить, то он разделит еврейскую территорию на клерухии и пошлет в Иерусалим войска в качестве военных поселенцев. Несмотря на эти угрозы, Ония отказался уступить и подтвердил свое прежнее решение.

Тогда Иосиф, юный сын Товии и сестры Онии, созвал народ на собрание в Храме и предложил себя в качестве посланца царю для достижения компромисса в споре. Народ согласился с его предложением, и после этого Иосиф почтил египетское посольство богатыми дарами, занял у друзей в Самарии деньги и отправился в Египет. Представившись царю в качестве вождя {простата) евреев, он преуспел не только в смягчении царского гнева, но также сумел убедить царя предоставить ему в руки сбор налогов, возложенных Птолемеями на Сирию. После этого его богатства возрастали ежегодно и достигли такой степени, что он стал одним из богатейших людей своего поколения. Он действовал как сборщик налогов в течение двадцати двух лет и оставил свое богатство многочисленным сыновьям.

Иосиф Флавий связывает историю Иосифа, сына Товии, со своим рассказом о Гиркане, сыне Иосифа. Если мы устраним из изложения сообщения легендарного характера, то мы получим историческую картину следующего содержания: умный и энергичный Гиркан был любим отцом и вызывал чувство ревности у братьев, которое превратилось со временем в ненависть. Когда однажды Гиркан был послан своим старым отцом в Египет, чтобы поздравить царя с рождением сына, он сумел получить благоволение царя, но вместе с тем, он потратил много денег из тех источников, которые были у отца в Египте. В результате после возвращения в Иерусалим между Гирканом, отцом и братьями произошла ссора, заставившая Гиркана бежать за Иордан. Там он построил мощную крепость, в которой предавался многочисленным удовольствиям жизни, а со временем использованную им для борьбы с арабами. Эта война не нравилась сирийскому правительству, хотя при Селевке IV не делалось ничего для ее предотвращения. Однако после начала царствования Антиоха Эпифана Гиркан увидел, что не может противостоять новому царю и совершил самоубийство. Его собственность перешла к Антиоху.

Таковы некоторые подробности жизни Иосифа и Гиркана, которые могут рассматриваться как соответствующие исторической реальности. Теперь мы можем проверить некоторые детали истории и обратиться к проблеме хронологии.

Ученые уже выявили допущенную Иосифом Флавием ошибку, заключающуюся в том, что он поместил историю Иосифа после рассказа о завоевании страны Антиохом III. По сообщению того же автора, Палестина во время правления Иосифа была в руках Селевка, однако Антиох III предоставил доходы от страны Птолемею V Эпифану в качестве приданого своей дочери Клеопатры, вышедшей замуж за последнего (Ant. Jud., XII, 154). Таким предположением Иосиф Флавий пытается объяснить тот странный факт, что Иосиф, сын Товии, вел переговоры с Птолемеем, когда страна находилась под властью Селевкидов. Это предположение критики не выдерживает. Хотя Антиох III действительно обещал Птолемею Эпифану долю в доходах от Келесирии[264], мы не знаем, насколько это предложение было официальным, и ясно, что Антиох никогда не придерживался его. Полибий (XXVIII, 1, 3) ясно сообщает, что со времени сражения у Панеаса Келесирия оставалась в руках Селевкидов.

Главное заключается в вопросе относительно исключительного права Птолемея получать доходы, а не в возможности Антиоха править страной, что Иосиф Флавий в этой истории отрицает, поскольку изображает Птолемея правителем страны, обладающим неограниченной властью и угрожающим изгнать евреев из их страны[265]. Понятно, что все события, описанные Иосифом, произошли, когда страна действительно была подчинена Египту (до 200 г. до н. э.), поскольку после этого Келесирия перешла под власть Селевкидов.

Мы все еще далеки от решения вопросов хронологии. Правление Птолемеев в Палестине продолжалось столетие. Когда же произошла рассказанная Иосифом история? Некоторые исследователи относят появление на исторической сцене Иосифа, сына Товии, к 219 г. до н. э. и полагают, что он действовал до 198 г. до н. э.[266]. Однако если Иосиф был сыном Товии, современника Филадельфа, то трудно представить себе, что он начал действовать только в 219 г. до н. э., особенно когда он был, по свидетельству Иосифа Флавия, молодым человеком[267].

Время его активной деятельности должно быть отнесено к эпохе Птолемея III Эвергета (246-221 гг. до н. э.). Это предположение подтверждается словами Иосифа Флавия, который однажды упоминает царя Птолемея Эвергета (Ant. Jud., XII, 158), хотя во время, указанное им для активной деятельности Иосифа, Египтом правил Птолемей Эпифан, а не Эвергет. Это, вероятно, все, что Иосиф Флавий смог найти в своем источнике, и он заимствовал имя, не обращая внимания на противоречие между ним и тем, что им самим было ранее написано[268]. Он называет жену царя Клеопатрой, в то время как царицей при Эвергете была Береника. Правда, эта ошибка может быть просто объяснена, поскольку в начале II в. до н. э., после того как дочь Антиоха III Клеопатра вошла в семью Птолемеев, это имя стало здесь постоянным, и почти все царицы Египта стали именоваться им. Отсюда не удивительно, что Иосиф Флавий изменил более редкое имя Береника на то, к которому он привык - на Клеопатру.

Год появления на исторической сцене Иосифа может быть, хотя и с некоторыми оговорками, определен достаточно точно. Бюхлер считает, что отказ Онии платить дань - это акт вражды в отношении Птолемеев и свидетельство симпатии к Селевкидам. Он, безусловно, прав, хотя ошибочно думать, что это относится к войне, которую Антиох III вел против Птолемея Филопатора в 218 г. до н. э., поскольку мы видели, что Иосиф был современником Эвергета, а не Филопатора. Однако во время Эвергета также была война между Египтом и Сирией, и, разделяя мнение многих ученых, мы можем связать беспорядки в Иерусалиме с событиями этого более раннего конфликта[269].

242 г. до н. э. наиболее приемлем для попытки Онии разорвать отношения с Египтом и перейти на сторону Сирии. В этом году Селевк II Калинник собрал свои рассеянные силы, побежденные Птолемеем Эвергетом в начале кампании, и предпринял наступление против Египта. Ему удалось разбить в нескольких случаях силы Птолемеев и отбросить их от Дамаска. Эти победы могли породить у Онии надежду на победу Селевка, поэтому он отказался платить обычную дань Птолемею, полагая, что его власть закончилась. Однако ему воспротивились сторонники Египта, чьим наиболее выдающимся представителем был Иосиф, сын Товии. Успехи Селевка были кратковременны, а попытка Онии осталась изолированным инцидентом и не привела к изменению политической ситуации в Иудее.

Исходя из первого предположения, мы можем продолжить цепь приблизительных датировок событий, упомянутых Иосифом Флавием. Когда Гиркан совершил свое путешествие в Египет, его отец был уже старым человеком. Следовательно, это произошло в конце III в. до н. э., незадолго до завоевания страны Селевком. Тогда Гиркан был молодым человеком, он умер в 175 г. до н. э. или немного позднее[270], в возрасте примерно пятидесяти лет или чуть старше. Ни одно из этих сообщений не противоречит другому.

Однако Иосиф сообщает еще одно обстоятельство, которое может спутать весь хронологический порядок рассказа. Согласно ему, Иосиф, сын Товии, занимал свой пост сборщика налогов в течение двадцати двух лет, и если мы предположим, что он получил его, как это полагает Иосиф Флавий, в ходе первого путешествия в Египет, то есть предположительно в 242 г. до н. э., то он должен был оставить его примерно в 220 г. до н. э. Однако из рассказа Иосифа Флавия о путешествии Гиркана в Египет следует, что Иосиф тогда все еще сохранял свой пост[271] и был в престарелом возрасте, в то время как в 220 г. до н. э. он еще не мог быть таковым.

В общем, хронология Иосифа Флавия содержит непримиримые противоречия в следующих утверждениях:

во-первых, что Иосиф был юношей, когда получил пост сборщика налогов;

во-вторых, что он служил на этом посту в течение двадцати двух лет;

в-третьих, что он оставил его стариком.

Имеется, судя по всему, только одно решение проблемы, а именно не надо исключать, что Иосиф Флавий ошибся, полагая, что Иосиф получил свой пост во время первого путешествия в Египет. Ошибка Иосифа Флавия видна по одной подробности в его рассказе: Иосиф посетил Египет для урегулирования конфликта, разразившегося между Птолемеем и Онией, то есть он отправился послом народа Иерусалима с ясно определенной целью. Как же мы тогда можем объяснить то, что он возвратился в Палестину сборщиком налогов? Могли ли такие вопросы решаться буквально на ходу, как будто это дело второстепенной важности? Понятно, что нет прямой связи между политическим вопросом,

который Иосиф должен был решать в Египте, и его частными делами. Поэтому эти две сферы необходимо разделить. Так как Иосиф посещал Египет не однажды (ср.: Ant. Jud., XII, 187), то предоставление ему права собирать налоги можно вполне отнести к другому путешествию. Это предположение снимает хронологические трудности в рассказе Иосифа Флавия[272]. В любом случае, точные даты не могут быть определены, однако приблизительный порядок событий можно представить следующим образом:

Рождение Иосифа 270-260 гг.

Столкновение Онии с Птолемеем 242-240 гг.

Иосиф назначается сборщиком налогов 230-220 гг.

Посещение Гирканом Египта 205-200 гг.

Смерть Гиркана 175-170 гг.

Мы можем теперь перейти к внутреннему анализу исторического материала, содержащегося в рассказе Иосифа Флавия. Это легенда, и мы можем спросить с некоторым чувством удивления: какова была причина превращения Иосифа Товиада в героя сказания? Он не был ни полководцем, ни государственным деятелем, еще менее интеллектуалом. Тем не менее, его имя сохранилось в еврейской истории в противоположность некоторым важным именам лиц, возглавлявшим общественную жизнь в Иудее и потерянным для нас навсегда. Не сохранились даже имена первосвященников того периода. Этот удивительный факт может быть правильно истолкован только в том случае, если мы предположим, что Иосиф Товиад привнес новые принципы в жизнь еврейского общества того времени. В чем они заключались, и какие нововведения в Иудее связаны с этим Иосифом?

Чтобы получить ответ на данный вопрос, нужно вкратце рассмотреть всю карьеру Иосифа от начала до конца. Его отец Товия был, возможно, первым из Товиадов, не полагавшим себя замкнутым в узких границах своего поместья в Трансиордании и мечтавшим о более важной политической роли. Как представитель знатного рода он женился на дочери первосвященника и таким образом приобрел влиятельное положение в Иерусалиме. Затем, завязав связи с администрацией Птолемеев и заручившись признанием ее военного представителя в Трансиордании, он установил деловые отношения и, возможно, подружился с всемогущим министром финансов Филадельфа Аполлонием. Его сын Иосиф хорошо знал, как использовать связи своего отца, и в качестве племянника первосвященника был одним из уважаемых жителей Иерусалима. Поместье, где он родился и которое, очевидно, было приобретено его отцом, находилось вблизи города[273].

Вряд ли эта семья, чье происхождение было связано с Трансиорданией, легко овладела всеми древними традициями евреев Иерусалима. По сообщению Иосифа Флавия, перед своим путешествием в Александрию Иосиф занял деньги у своих "друзей в Самарии" (Ant. Jud., XII, 168). Однако каждый, знающий вечную вражду и презрение, преобладающие с времен Неемии между еврейской общиной Иерусалима и самаритянами, поймет, что правоверный и патриотически настроенный еврей не мог иметь "друзей" в Самарии[274]. Как было указано выше, культурная атмосфера дома Товии была "греческой", и этой атмосферой Иосиф дышал с детства.

С начала своей карьеры Иосиф проявляет себя как "международная фигура", стоявшая выше "мелких" интересов своей родной страны. Этот "интернационализм" был основан главным образом на деньгах. У него были друзья в Самарии, готовые предоставить ему средства в час нужды, и при этом он был связан с могущественными людьми при дворе в Александрии, также готовыми прийти ему на помощь (Jos. Ant. Jud., XII, 180, 185). Эти последние связи были особенно важны для него, поскольку здесь был финансовый центр мира и здесь находилась верховная администрация Палестины. Его путешествие в Александрию после дела Онии, возможно, не было его первым визитом сюда, и, возможно, с юных лет он исполнял определенные фискальные функции как представитель птолемеевской администрации в Иерусалиме, первоначально, вероятно, как помощник своего отца.

Все это дает нам основания для того, чтобы понять его политическую позицию как противоположную Онии. В качестве египетского чиновника Иосиф был тесно связан с Египтом, так как тут находились перспективы его будущих успехов. Родственники Иосифа поддерживали его и помогали укреплению его положения. Иосиф Флавий сообщает, что когда Ония отказался платить дань Птолемею, то Иосифа не было в Иерусалиме, но его мать, сестра Онии, немедленно сообщила ему обо всем, как если бы предупредила, что его дела в опасности. Иосиф сперва вернулся в Иерусалим, расстроил намерения Онии и вернул народ к прежней верности Египту. Это было началом его карьеры. Иосиф появился перед Птолемеем в качестве "главы" (простата) евреев. К нашему сожалению, у нас нет ясных сведений о характере и статусе этой должности, но, как мы видели выше, он, по свидетельству Гекатея, с начала эллинистического периода принадлежал первосвященнику и, очевидно, был связан со значительными доходами. Иосиф обвинил Онию в сохранении за собой простаты из жадности к получению выгоды (Ant. Jud., XII, 162). Следовательно, надо предположить, что сбор налогов в Иудее сосредотачивался полностью или частично у простата, который едва ли имел другую возможность обогащения от своего поста[275].

Во всяком случае ясно, что пост простата имел высокий финансовый и административный статус, очевидно, наивысший в Иудее, и теперь он перешел к Иосифу. Таким образом, образовалась первая брешь в здании иерусалимской теократии: ответственность за сбор налогов и передачу их царю перешла от первосвященника к профессиональному финансисту.

Иосиф, сын Товии, стал, согласно эллинистической терминологии, диойкетом первосвященника. Вместе с тем ответственный сборщик налогов был также ответственным за преданность страны правительству, в результате чего он был не просто финансовым чиновником, но являлся политическим представителем народа перед царем. Рассказ Иосифа Флавия о передаче власти от Онии к Иосифу выглядит совершенно идиллическим: Ония совершенно добровольно покидает свой пост, и народ передает Иосифу полномочия простата, то есть право представлять весь народ перед царем. Неправдоподобно, что победа могла достаться Иосифу легко. Несомненно, имел место конфликт партий в Иерусалиме, прежде чем евреи согласились передать власть novus homo (новому человеку), а также изменить древнюю политическую традицию таким бесцеремонным образом. Во всяком случае, произошло возникновение наряду с традиционной теократической властью новой силы, основанной на личном финансовом искусстве и опыте частного человека, имеющего тесные связи с широким международным миром.

Это пространство было гораздо более важно для Иосифа, чем маленькая Иудея. Отсюда вытекает его второе действие, а именно получение от царя права собирать налоги "со всей Келесирии, Финикии, Иудеи и Самарии" (Ant. Jud., XII, 175)[276]. Такая деятельность не была связана с внутренним развитием дел в Иудее; она исходила из собственной инициативы Иосифа. История Иосифа Флавия о переговорах между Иосифом и царем в Александрии полна легендарных деталей, хотя по существу она соответствует историческим реалиям, поскольку ежегодная передача права сбора налогов было обычным делом в Египте. Имеется достаточно оснований полагать, что также широко практиковалось предоставление царем такого права частным лицам, как об этом сообщает Иосиф Флавий[277].

В качестве простата евреев Иосиф, разумеется, появлялся время от времени в Александрии для возобновления своего права на сбор налогов в Иудее. Подобным же образом там появлялись представители греческих городов, каждый из которых брал на откуп сбор налогов в своем городе. Талант Иосифа как финансиста был, очевидно, много выше способностей сирийцев. Во всяком случае, программа финансовой реформы, предложенной царю, являлась его собственным изобретением. Она была весьма простой: почему царь должен вести переговоры с различными народами, вырабатывать условия сдачи на откуп налогов и требовать гарантии от каждого? Надо передать на откуп налоги со всей провинции Сирии одному человеку: от этой перемены царская казна не только не пострадает, но и получит выгоду. На той же встрече Иосиф предложил себя для выполнения этой роли и обещал царю предоставлять сумму, в два раза превышающую ту, что тот получал раньше[278]. Царь принял его предложение, и таким образом произошла решительная перемена в деле откупа налогов в птолемеевской Сирии.

Ни один еврей до того не достигал подобного высокого поста и ясно, что его влияние также выросло в глазах его соотечественников, перед которыми он предстал теперь как человек, добившийся успеха в особой области, имеющей исключительное значение. Они, конечно, могли гордиться им. Но это не относится к сирийцам и гражданам греческих городов, которые вынуждены были обратить внимание та то, что чужак исполняет важную функцию в их внутренних делах. Были предприняты попытки противодействовать этому. Города Аскалон и Скифополь отказались платить возложенные на них налоги. Однако в качестве правительственного сборщика налогов Иосиф был могущественным лицом, поддерживаемым армией Птолемея. Он сурово наказал оба города, а также казнил некоторых из уважаемых граждан данных городов, и все эти его действия были утверждены царем[279]. После подобной демонстрации силы сирийские города подчинились Иосифу, и мы не слышали больше ничего о других случаях восстания или неподчинения.

Принципы, установленные Иосифом Товиадом в Иудее, теперь совершенно ясны. Это были принципы эллинистической эпохи в целом, где преобладало стремление сильной личности проложить своими усилиями свой жизненный путь. Характер Иосифа демонстрируют столь обычные для греков того периода черты: огромная сила воли, быстрота действий, уверенность в себе и в результате нескрываемое презрение к наследственным традициям. Неожиданно в спокойный и не изменяющийся Иерусалим ворвались новые веяния, как если бы внезапно отворилось окно, открывая все богатства и великолепие обширного мира, того мира, где господствуют власть и деньги, и отменяя все религиозные, национальные и моральные традиции.

Оказалось, что можно вести переговоры с самаритянами, если это выгодно для дела; простительно проживать при царском дворе, есть за его столом запрещенную пищу, гоняться за греческими девушками-танцовщицами, если тем самым мужчина мог получить доступ в нужное для его карьеры общество; вполне нравственно нападать на мирные города и убивать его граждан, если это было способно усилить положение человека в качестве царского чиновника. Все перечисленное было "разрешено" в греческом мире, но находилось в полном противоречии с духом еврейской традиции[280].

Еврей типа Иосифа Товиада не имел иного выбора, как выйти из тесных рамок еврейской традиции или даже пойти на конфликт с ней. Хотя нам ничего не известно о таком столкновении, сам факт, что от семьи Иосифа произошли "сыны Товии", политики, возглавившие при Антиохе Эпифане эллинистическое движение в Иерусалиме, проясняет, в какую сторону были устремлены симпатии Иосифа и его семьи.

Одним из его сыновей был Гиркан, чья жизнь также превратилась в легенду, причем в данном случае опять встает вопрос: почему? Ответ на этот вопрос найти чрезвычайно трудно, поскольку легендарное в рассказе Иосифа Флавия затемняет вымышленными подробностями реальную историю жизни Гиркана. Единственным путем для исследователя является анализ этой истории и поиск скрытого в ней исторического ядра повествования, начиная с путешествия Гиркана в Египет.

Почему он отправился в Египет и что он там делал? В изложении событий Иосифом Флавием, приведено немало подробностей, большинство из которых невероятно. Кроме того, рассказ, судя по всему, обрывается на середине, и смысл его становится совсем непонятным. Гиркан, умный и способный молодой человек, был любим своим отцом сильнее других сыновей, что вызывало зависть братьев. Отец посылает его в Египет, где он тратит отцовские деньги, тысячу серебряных талантов, составляющих треть отцовского капитала для того, чтобы одарить царя и царицу редкими и прекрасными дарами, невиданными при дворе. Эти затраты превратили отцовскую любовь в ненависть.

Когда царь спрашивает Гиркана, какой дар он желает получить от него, Гиркан отвечает, что он просит только, чтобы царь замолвил за него слово в своем письме к отцу и братьям. Царь делает то, что его просят, но это оказывается напрасным. В пути братья нападают на него, а в Иерусалиме отец и братья противостоят ему и пытаются не допустить его в город. Что все это может означать? Почему дары Гиркана царю настолько превосходили по ценности обычные дары монарху в аналогичных случаях? (Ср.: Ant. Jud., XII, 215 sqq.)

В качестве любимого сына Иосифа Гиркан мог быть уверен в хорошем приеме при царском дворе даже без подношения царю исключительных даров. Для получения этой большой суммы денег Гиркан отправил в тюрьму Ариона, агента Иосифа в Египте, понимая, что такой поступок да еще растрата денежных средств, несомненно, вызовут в отношении его гнев отца. Если мы примем представленную нам версию рассказа, то мы должны признать, что действия Гиркана в Египте демонстрируют отсутствие какой-либо мудрости и не дают оснований делать из него героя сказания. Но тем не менее он таковым стал, и весь рассказ Иосифа Флавия о его мудрости в детстве (Ant. Jud., XII, 190 sqq.) подготавливает читателя к какому-то отчаянному шагу с его стороны или чему-либо другому, предпринятому им в Египте, что свидетельствует о чем-то скрытом и неизвестном и что нам надо читать между строк для понимания мотивов поступка Гиркана. Представляется невероятным, что он поступал без определенной цели, и я полагаю, что этой целью было смещение отца с поста сборщика налогов и стремление получить этот пост для себя самого (или, по крайней мере, заручиться обещанием царя передать его ему после смерти отца).

Его побуждения были достаточно ясны. Гиркан был самым младшим в семье, а его враги говорили о бросающих на него тень неясностях, связанных с историей его рождения (Ant. Jud., XII, 186)[281]. В результате было понятно, что не он, а его старший брат мог унаследовать огромное состояние Иосифа. Будучи умным и энергичным человеком, Гиркан решил купить пост отца, стремясь опередить своих братьев, также желавших преуспеть в этом после смерти отца.

Такое предположение убедительно объясняет более темные детали рассказа Иосифа. Дорогие подарки представляли собой не просто расточительность, но являлись способом покупки царского согласия и методом воздействия на него с целью удовлетворения просьбы Гиркана. Он также одаривал придворных, особенно потому, что они представляли большую опасность для него, поскольку братья посылали им письма с предложением убить его (Ant. Jud., XII, 218). Эта острая вражда со стороны братьев получает свое логическое объяснение, поскольку они ненавидели Гиркана не за превосходство ума, как объясняет Иосиф Флавий (Ant. Jud., XII, 190), но потому, что заметили его успех при царском дворе и испугались этого. Они также привлекли на свою сторону старого Иосифа.

Однако интересно, что тот не рискнул открыто излить свой гнев на Гиркана, "поскольку опасался царя" (Ant. Jud., XII, 221). Эти слова показывают, что Гиркан добился своего и получил от царя все, что просил. Мы не знаем, действительно ли он приобрел пост отца при жизни последнего или только получил разрешение занять этот пост после смерти Иосифа, но это не особенно важно. Главное заключается в том, что Гиркан захлопнул дверь перед братьями и обеспечил для себя сбор налогов и стал, таким образом, египетским чиновником. По его просьбе царь направил его отцу и его братьям, а также египетским чиновникам высокого ранга[282] официальные письма, текст которых не сохранился, но в которых царь, без сомнения, весьма хвалил Гиркана и указывал на его новое положение в государстве.

Поэтому неудивительно, что братья Гиркана напали на своего младшего брата и попытались убить его. Это им не удалось, и двое из них были убиты его мечом. Однако сам Гиркан не был достаточно силен, чтобы удержаться в Иерусалиме, и был вынужден отправиться в Трансиордании), где его отец с давних пор владел поместьем. "Там, - пишет Иосиф Флавий (Ant. Jud., XII, 222), - он проживал и собирал налоги с варваров", то есть он использовал полученные от царя Египта права и выполнял в Трансиордании функции, принадлежавшие его отцу Иосифу. Трудно определить, преуспел ли он в использовании своих привилегий в других землях сирийского региона, поскольку история ничего не говорит об этом. Политические события могли помешать этому, поскольку в 198 г. до н. э. произошел большой переворот в жизни страны, так как Сирия перешла к Селевкидам и вся политическая ситуация полностью изменилась.

После смерти отца Гиркан вернулся и попытался проникнуть в Иерусалим, но братья преградили ему путь и борьба разгорелась снова (Ant. Jud., XII, 228 sqq.). Насколько можно судить по краткому сообщению Иосифа Флавия, она теперь вышла за границы семейной ссоры и приняла характер политической борьбы. Народ разделился на два лагеря, но большинство было со старшими братьями, которых поддержал также первосвященник Симон. Вовлеченность в эту борьбу народа и главы еврейской общины показывает, что речь шла о важных политических делах. К сожалению, мы не знаем точно, когда вспыхнул конфликт между Гирканом и его братьями.

Однако есть основания полагать, что он произошел в какое-то время до завоевания страны Антиохом III или даже во время самого завоевания. Проселевкидская ориентация первосвященника Симона нам уже известна и мы знаем, что старшие сыновья Иосифа принадлежали к той же партии. Надо полагать, что успех Гиркана в Египте нарушил хорошие отношения между старшими сыновьями Иосифа и Птолемеями, и они стали надеяться получить от сирийского царя те привилегии, которые их отец Иосиф когда-то получил от царей Египта. Напротив, Гиркан, как египетский чиновник, поддерживал Птолемея и делал все возможное для усиления его позиций в стране или (если конфликт произошел после 200 г. до н. э.) для восстановления в Палестине египетского правления. В чем бы ни заключалось дело, попытка Гиркана провалилась, и он был вынужден возвратиться в Трансиорданию.

Там он и проживал до своей смерти. Иосиф кратко сообщает о его деятельности в Заиорданье. Гиркан успешно сражался с арабами, убивая и захватывая в плен многих из них, построил крепость недалеко от Хесбона на месте, называемом Тирос, Цур или Тира. Он украсил этот замок мраморными плитами и расписал изображениями животных. В нем он выстроил палаты для пиров, провел воду по трубам, насадил поблизости рощи и т. д.[283] В этих местах он правил семь лет, но потом покончил с собой при появлении Антиоха Эпифана, опасаясь "быть наказанным царем за его действия против арабов". Вся эта информация показывает, что Гиркан проживал там не как простой землевладелец, но как политически независимый властитель. Его войны против арабов, строительство крепости, величественного сооружения и символа богатства и величия, ясно доказывают, что Гиркан был царьком, и нет сомнения в его влиянии на все дела в Трансиордании. Мы не в состоянии определить, находился ли он в сношениях с египетским царем. Возможно, что его прежние отношения с Птолемеями не прекратились в этот период, хотя он и не выполнял больше официальных поручений египетского правительства.

В течение семи лет Гиркан управлял своим маленьким государством[284], которое могло развиться и сыграть важную роль в судьбе евреев, однако ход мировой истории привел к его разрушению. Его существование не соответствовало намерениям Антиоха Эпифана по меньшей мере тогда, когда он готовил войну с Египтом, и любая независимая политическая сила представляла опасность для его планов. Мы не знаем, что произошло между Антиохом и Гирканом: пытался ли последний воевать с царем и потерпел военное поражение, или он заранее видел, что такая попытка не могла быть успешной, и решился подчиниться своей судьбе. Он совершил самоубийство, и его маленькое царство перестало существовать вместе с ним.

Хотя Гиркан провел двадцать пять лет за Иорданом, он не оставлял своего желания возвратиться в Иерусалим. Есть основания предполагать, что он проживал там некоторое время и приобрел в городе друзей. Автор Второй книги Маккавеев сохранил важное сообщение о том, что когда Гелиодор, министр Селевка IV, прибыл в Иерусалим с целью захватить сокровища Храма, то в хранилище Храма находились деньги, принадлежавшие Гиркану, сыну Товии (II Масс, 3:11)[285].

В это время Ония III был первосвященником, и в беседе с Гелиодором он охарактеризовал Гиркана как "мужа весьма знаменитого" (Ibid.). Если Ония был одним из оппонентов Гиркана, подобно первосвященнику Симону, его предшественнику, то он, конечно, не отозвался бы о Гиркане с таким уважением. Отсюда мы узнаем, что Ония был его другом. Тогда естественно полагать, что Ония был противником сыновей Товии, иначе говоря, братьев Гиркана. Тот факт, что деньги Гиркана находились в сокровищнице Храма, доказывает его доверие руководству Храма и, в частности, первосвященнику Онии. Поэтому несомненно, что он бывал в Иерусалиме и лично встречался там с друзьями. Можно поверить и в то, что эти встречи имели также политическое значение, поскольку Гиркан, сторонник Египта, не относился благожелательно к сирийскому повелителю и мечтал о возвращении Палестины под власть Птолемеев.

Гиркан, как и его отец, демонстрировал качества, присущие личности эллинистического периода, качества сильного, уверенного в себе человека. Его стремления, однако, отличались от стремлений его отца, поскольку Иосиф был главным образом финансистом. Если же он также выполнял иногда политические функции, то это в основном потому, что эти функции помогали утвердить его личное положение. Напротив, Гиркан был политиком, придерживавшимся определенного мнения и постоянной позиции по государственным вопросам. В других обстоятельствах он мог бы прославиться как великий государственный деятель, но ему выпал трагический жребий сражаться в битве, проигранной уже в начале. Он основывал свою политику на преданности Египту, который, однако, был в то время сломанным тростником и на который нельзя было опереться. Карьера в Иерусалиме была закрыта для него с самого начала, поскольку там, под защитой Селевкидов, его братья проявляли по отношению к нему враждебность. Он безуспешно боролся против них всю свою жизнь, однако его не поддерживал народ, который, очевидно, не видел в нем национального вождя.

Поэтому Гиркан последовал примеру многих эллинистических вождей и образовал собственное государство. Но если его отношения с Египтом ушли в прошлое, то создание независимого государства между Сирией и Египтом было делом преждевременным, опережавшим историческое развитие еврейского народа и Палестины примерно на 50 лет. В Палестине Гиркан также начал заранее проигранную битву. Он не был поддержан, и его огромная энергия, которой не нашлось достойной цели, была растрачена впустую. Гиркан истощил свои силы в пирах и удовольствиях, причем в этом отношении он поступал подобно некоторым эллинистическим правителям и царям. Легко представить охватившее его в конце чувство отчаяния. Он умер в одиночестве, и трагический конец был печальным, но логическим концом его неудачной жизни[286].

Какова была позиция Иосифа Товиада и его сына Гиркана по отношению к тому стремлению к эллинизации, которое со временем, в правление Антиоха Эпифана, заняло важное место в жизни населения Иерусалима? Нет сомнения, что эллинизм был не чужд им, однако они не могут считаться сознательными эллинистами, старавшимися внедрить эллинизм в соответствии с тщательно разработанной и заранее обдуманной программой. Их эллинизм был только внешним подражанием. Они были первыми евреями, поддерживавшими отношения с греками. Образ жизни, который они наблюдали в Александрии, оказывал на них только чисто внешнее влияние. Некоторые детали из жизни Иосифа и Гиркана показывают, что они не придерживались строгого соблюдения еврейских обычаев, поскольку ели за царским столом и принимали участие в пиршествах александрийского двора. Более того, Гиркан украсил свою крепость изображениями животных.

Тесные отношения с греками принесли им богатство и дали возможность играть более важную роль в жизни своей страны. У них, разумеется, не было основания отрицательно относиться к грекам, и, несомненно то, что они не усматривали необходимости в таком отношении, поскольку во время Иосифа эллинизация еще не была таким острым вопросом, каким она стала при Антиохе Эпифане. Поэтому мы можем полагать - а недостаток информации не позволяет делать ничего кроме предположения, - что Иосиф и Гиркан восприняли греческие обычаи повседневной жизни, обучились греческому, дали своим детям греческие имена и т. д. Правда, едва ли стоит думать, что они приобщились в Александрии к греческой философии и искусству.

Анекдот о Иосифе и египетской танцовщице убедительно показывает, что они находились под влиянием внешних аспектов эллинизма, его свободы скорее в физическом, чем в духовном смысле. Хорошо известно правило в жизни народов: культура более цивилизованных наций влияет на их более отсталых соседей прежде всего своими внешними чертами, которые даже не заслуживают названия культуры, а понимание ее внутренних аспектов приходит позднее, если приходит вообще.

Кто был автором истории об Иосифе, сыне Товии, и о его сыне Гиркане? Ученые единодушны в том, что в основе сказания Иосифа Флавия лежит отрывок какого-то литературного произведения, лишенного всякой связи с историческими событиями того периода. Единственной целью данного произведения было восхваление дома Товии. Однако ученые спорят, с какими кругами - еврейскими или нееврейскими - связана эта история. Некоторые, особенно те, кто не отличался благосклонным отношением к евреям и иудаизму (например, Эд. Мейер), приписывали сказание еврейскому автору, а поскольку с точки зрения морали Иосиф выглядит здесь не совсем безупречным человеком, они делают выводы антисемитского характера[287]. Вместе с тем Клаузнер пишет, что детали истории Иосифа и Гиркана "идут большей частью из нееврейских источников. В ней явно видна ненависть и насмешка по отношению к евреям и не содержится никакой строгой еврейской оценки неправильного поведения сборщиков налогов - отца и его сына"[288].

Бюхлер также считает, что история написана неевреем и ищет ее автора в Самарии[289].

Для решения проблемы должны быть более точно определены мотивы автора. Во всей этой истории ни одно предложение не показывает какой-либо интерес автора к судьбе еврейского народа в целом. Личности Иосифа и Гиркана составляют сущность рассказа, а исторические детали в нем совершенно случайны и служат только обрамлением событий в жизни "героев". Отсюда оправдано положение, что история Иосифа Флавия заимствована из семейной хроники дома Товии, которая могла быть написана только официальным семейным историком на основе сказаний и анекдотов, передаваемых устно в семье из поколения в поколение. Поскольку Гиркан составляет в описании предмет гордости, и автор в своем рассказе о войне между ним и братьями явно принимает сторону первого, то можно полагать, что он был близок к той ветви семьи и принадлежал к приближенным Гиркана или даже к его потомкам.

Историческая и нравственная ценность семейной хроники такого рода, разумеется, не могла быть особенно высока, поскольку общей целью автора является восхваление семьи героев для прославления их потомков. Постоянное местопребывание Гиркана находилось в Трансиордании, и его наследники, вероятно, оставались там, где совершал свои героические деяния их отец. Описание оплота Гиркана в "Иудейских древностях" (Jos. Ant. Jud., XII, 230 sqq.) настолько детально, что только очевидец мог написать такие строки. Следовательно, легенда о доме Товии была создана в Трансиордании, в среде, далекой от духа национального возрождения, разбуженного у евреев Хасмонеями, то есть в среде, явно не подверженной прямым влиянием настоящего иудаизма. Соответственно история лишена сильной религиозной тенденции иудаизма, столь характерной для всех других сочинений того периода.

Но это совсем не доказывает, что автор не был евреем. Грек или эллинизированный сириец никогда бы не описал столкновение между Иосифом и представителями греческих городов с такой нескрываемой симпатией к действиям Иосифа. Он не выражал бы такое особое удовольствие резким ответам Гиркана грекам, высмеивавшим его перед Птолемеем. Таким образом, автор не был ни греком, ни еврейским националистом, но эллинизированным евреем. Только писатель, принадлежащий к категории эллинизированных евреев, был способен с энтузиазмом описать семейные дела Товиадов, и только евреи этого типа могли находить нечто поучительное в чтении истории о деяниях Иосифа, сына Товии, чьи дела заключались в его таланте в области предпринимательства и умении делать деньги[290].

Иосиф, сын Товии, "вывел еврейский народ из состояния бедности и нужды и привел его к прекрасным условиям жизни" (Jos. Ant. Jud., XII, 224). Этими словами Иосиф Флавий заключает свой рассказ об Иосифе Товиаде. Независимо от того, заимствовал он эти слова из источника, на основании которого он излагает свое сообщение о Товиадах, или они выражают его собственную точку зрения, это мнение справедливо только частично. Иосиф действительно был одним из первых, кто показал евреям путь к более свободной и более богатой жизни, чем та, что была принята в Иудее. Однако вместе с тем еврейский народ не извлек какой-либо пользы от его деятельности. Иосиф создал новые условия жизни главным образом для себя и членов своей семьи и тем самым сформировал образец только для высших классов еврейского общества, но не всего народа.

При рассмотрении рассказа Иосифа Флавия напрашивается вывод: эллинизм с самого начала своего появления в Иудее был связан с одним особым классом, состоявшим из богатых семей аристократии Иерусалима. Ловкий и находчивый сборщик налогов, могущественный и бессовестный делец был духовным отцом еврейского эллинистического движения. В течение всего краткого периода процветания эллинизма в Иерусалиме страсть к наживе и погоня за властью были наиболее ярко выраженными характеристиками этого движения.

Богатый и красочный материал о жизни в Иерусалиме до расцвета эллинизма содержится в великой книге Бен Сиры (Сирах). Его деятельность может быть хронологически определена относительно точно. Внук, переведший его книгу на греческий, отправился в Египет в 132 г. до н. э. и опубликовал свой перевод после 118 г. до н. э.[291]

Из этого следует, что Бен Сира работал примерно за семьдесят пять лет до того, приблизительно в течение первых двадцати лет II в. до н. э. В самой книге содержится подтверждение этой датировки, поскольку в одном месте (10:8) Бен Сира, очевидно, упоминает перемену правления в Палестине в 200 г. до н. э. ("Владычество переходит от народа к народу по причине несправедливости..."), а с другой стороны, книга не содержит ссылки на упорную борьбу, развернувшуюся в Иерусалиме около 175 г. до н. э. и ставшую причиной преследований Антиоха и восстания Хасмонеев[292].

Его книга, таким образом, была написана между 200 и 180 гг. до н. э. Жизнь этого периода показана Бен Сирой как все еще мирная, и только время от времени он дает читателю заметить собирающиеся грозовые тучи, которые предвещают надвигающуюся бурю. Бен Сира не был политиком, но ученым, посвятившим жизнь обучению юношества и нравственной проповеди. Тем не менее его книга содержит намеки, свидетельствующие о его попытках сыграть определенную роль и в политическом мире. Он говорит о великих горестях, с которыми он столкнулся в своей жизни, о людях, которые оклеветали его перед царем, а также об опасности смерти, угрожавшей ему, от которой он был избавлен с помощью Бога (51:2-5).

На основе этих скупых намеков нельзя составить полную картину политической деятельности Бен Сиры, которая, без сомнения, не была ни имеющей особое значение, ни продолжительной. Вместе с тем, по-видимому, с ней был связан большой жизненный опыт Бен Сира, о котором он часто говорит. Он подчеркивает главным образом опыт, почерпнутый им из его частых путешествий в период юности (ср.: 51:13). Особенно интересно то, что в долгих путешествиях (и в многостороннем опыте жизни вообще) Бен Сира видит условие для приобретения "мудрости", которая является для него высшим идеалом интеллектуального достижения. Такой взгляд свидетельствует о расширении интеллектуального горизонта народа Иерусалима во времена Бен Сиры. Как мы скоро увидим, Бен Сира, будучи противником духа свободного эллинизма, все же не может удовлетвориться замкнутостью в рамках маленькой Иудеи и чувствует потребность оставить ее пределы и странствовать по широкому миру, видеть другие страны и набираться опыта повсеместно.

При этом его не отвращают страдания, неизбежные в таких странствиях. В этом смысле Бен Сиру надо рассматривать как представителя нового поколения и его можно сравнить в этом отношении с Иосифом Товиадом и его сыном Гирканом. Но обретенные в зарубежных странах познания по-разному повлияли на него и на Товиадов. В то время как Иосиф и Гиркан оказались под влиянием греческой культуры и приняли образ жизни, увиденный ими при царском дворе в Александрии, Бен Сира вернулся в Иерусалим тем же ортодоксальным евреем, каким он был ранее, и напрасно стали бы мы искать в его книге признаки греческой образованности и культуры.

Наоборот, всю свою жизнь Бен Сира боролся против духа греческой цивилизации, поскольку он понимал опасность, угрожающую иудаизму со стороны эллинизма. Свободное исследование, не боящееся задавать вопросы о природе и нравственности или отвечать на них только силой человеческого разума, греческая мудрость, несоединимая со страхом перед Богом, пугала Бен Сиру. Он видел в этом противоречие духу иудаизма и предупреждал своих учеников от вступления на этот путь:

Чрез меру трудного для себя не ищи, и что выше твоих сил не испытывай.

Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто.

При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься: тебе открыто очень много из человеческого знания.

Ибо многих ввели в заблуждение их предположения, и лукавые мечты поколебали ум их.

(3:21-24) [Все цитаты приведены по синодальному переводу. - Примеч. пер.]

В противоположность греческой мудрости и в традиции Библии (Книга притчей Соломоновых) Бен Сира провозглашает, что страх Божий есть основа всякой мудрости и понимания. Страх перед Всевышним и соблюдение заповедей являются реальным началом мудрости (19:20); немного мудрости со страхом Божьим лучше, чем мудрость без него (19:24). Даже в мире государственного руководства благочестие имеет первостепенное значение:

Почтенны вельможа, судья и властелин, но нет из них больше боящегося Господа.

(10:27)

Мудрость, о которой Бен Сира говорит с таким энтузиазмом, не является мудростью человеческого разума: в его глазах она предполагает подобие божественной силе, сотворившей мир за шесть дней, о чем рассказывает книга Бытия (24:1-6; ср. Ргоverbia, 13:22-32). Одновременно мудрость подразумевает национальную, религиозную форму в духе религиозной традиции: она обитает среди народа Израиля; Сион и Иерусалим - ее пребывание; ее единственное выражение - Закон Моисея (24:8-23). Похвала мудрости связана для Бен Сиры с проповедью доктрины еврейской морали и с особым подчеркиванием соблюдения заповедей. Яростно набрасывается Бен Сира на тех из его народа, которые отходят от путей иудаизма:

Горе вам, люди нечестивые, которые оставили закон Бога Всевышнего!

Когда вы рождаетесь, то рождаетесь на проклятие; и когда умираете, то получаете в удел свой проклятие.

(41:11-12)

Он борется с теми евреями, которые начали стыдиться "Закона Всевышнего и Завета" (42:2); нарушающие заповеди в его глазах это "семя бесчестное":

Семя почтенное какое? Семя человеческое. Семя почтенное какое?

Боящиеся Господа. Семя бесчестное какое? Преступающие заповеди.

(10:22-23)

Бен Сира с почтением относится не только к внутреннему аспекту еврейской традиции - Закону Моисея и его заповедям; внешний исторический аспект, власть жрецов в Иерусалиме, также свят в его глазах. Среди портретов еврейских национальных героев, которых Бен Сира рисует в главах 44-50 (от Еноха до Симона Праведника), Аарон - идеальный символ первосвященника - занимает особенно важное место. Бен Сира посвятил пять строк описанию Моисея и семнадцать Аарону. Он адресует своим слушателям следующие слова упрека:

Всею своей душою твоею благоговей перед Господом, и уважай священников Его;

Всею силой люби творца твоего, и не оставляй служителей Его.

Бойся Господа, и почитай священника, и давай ему часть, как заповедано тебе.

(7:31-33)

Таковы, весьма кратко, взгляды Бен Сиры на традиционный иудаизм и греческую культуру. Детальный анализ его моральной доктрины не является предметом этого обзора[293], поскольку наше изложение посвящено предметам, которые прямо воздействовали на общественную жизнь того периода. В этом отношении Бен Сира сообщает нам весьма интересные вещи. Они особенно важны потому, что появляются в его книге как бы между прочим, вне зависимости от провозглашаемых автором намерений[294].

Бен Сира часто говорит о богатых и бедных и об отношениях между ними. Хотя он находится под сильным влиянием библейской литературы как по стилю, так и нередко по своей мысли, все же нельзя отрицать самостоятельную ценность его описаний, поскольку они касаются общественной жизни того периода. Бен Сира описывает богатого и бедного, не прибегая к условным формулам, известным ему по литературе, но как художник, рисующий картину по материалу, непосредственно взятому из жизни.

Бен Сира очень хорошо знал богатых людей своего поколения: он говорит об их гордости (5:1-2), об их суровом отношении к своим ближним (13:24), о погоне их за деньгами (27:1-2; 31:5-7); рассказывает о талантах богатых использовать людей для своей прибыли и о насмешках над ними же, когда они стали не нужны (13:4-7). Он знает, что богач постоянно озабочен своим состоянием и ищет удовольствие в том, что приходит с богатством:

Бдительность над богатством изнуряет тело, и забота о нем отгоняет сон.

(31:7; 4:7)

Богатый человек занимает почетное место в общественном месте, имеет друзей и товарищей, а также большую группу приверженцев для выполнения его приказаний. Простой человек - в противоположном положении: он одинок, без крова и защиты от ненавидящих и презирающих, без какой-либо поддержки, кроме его природных умений:

Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями.

Когда повергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его.

Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, то его не слушают.

Заговорил богатый, - и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: "это кто такой?"

И если он споткнется, то совсем низвергнут его.

(13:25-29)[295]

Бен Сира советует бедняку, как держать себя с богатым. Он не должен слишком близко приближаться к нему, пусть богач сам ищет бедняка, если нуждается в нем. Полностью отдалиться от богача для него также весьма опасно, поскольку богач может забыть о нем. Не будь навязчив, чтобы не оттолкнули тебя, и не слишком удаляйся, чтобы не забыли о тебе (13:13)[296].

Бедняк должен говорить с богачом осмотрительно, не быть с ним откровенным. Он не должен доверять его обещаниям, потому что богач может только испытывать бедняка и желать извлечь из него какую-либо выгоду (13:9-13). Но в действительности все советы бесполезны: Бен Сира знает, что нет взаимопонимания, ни общей основы между богатством и бедностью, нельзя их примирить. Богач всегда угрожает бедняку, и последний может оставить все надежды о единении с ним:

Не ссорься с человеком сильным, чтобы когда-нибудь не впасть в его руки.

Не заводи тяжбы с человеком богатым, чтобы он не имел перевеса над тобою.

(8:1-2)

Не поднимай тяжести свыше своей силы, и не входи в общение с тем, кто сильнее и богаче тебя.

Какое общение у горшка с котлом? Этот толкнет его, и он разобьется.

(13:2-3)

Все же в этих словах нет еще того, что можно назвать "классовым конфликтом"; бедняк в рассказе Бен Сиры слишком слаб и не имеет сил бороться или защищать себя. Но если нет борьбы, то присутствует ненависть, и Бен Сира говорит об этом ясно и выразительно:

Всякое животное любит подобное себе, и всякий человек - ближнего своего. Всякая плоть соединяется по роду своему, и человек прилепляется к подобному себе.

Какое общение у волка с ягненком? Так и у грешника с благочестивым.

Какой мир у гиены с собакою? И какой мир у богатого с бедным?

Ловля у львов - дикие ослы в пустыне; так пастбища богатых - бедные.

Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный.

(13:19-24)

Как можно убедиться из этих слов, Бен Сира не видит средства для преодоления вечной враждебности между двумя частями народа. Разделение на богатых и бедных - естественно. На его взгляд, это коренится в природе человека, в его стремлении соединиться с подобными ему. Это воля Божья, что человечество должно быть разделено на две части в отношении своего экономического положения, в соответствии с мирской моралью: Доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство - от Господа (11:14). Не стоит искать путей для исправления положения, поэтому спасение не придет с революцией. В другом месте (26:6) Бен Сира осуждает народное восстание и заговоры в городе. Здесь, может быть, имеется в виду намек на некоторое событие, хорошо известное его ученикам, но впоследствии забытое народом и не оставившее следа в литературе.

Единственный открытый путь бедняку, желающему избежать бедственного материального положения, заключается в личном самовоспитании и, главное, в познании "мудрости". Крестьяне и ремесленники нужны каждый для своего дела (работать в поле и тому подобное), но их голоса не слышны в народном собрании и они не должны занимать судейские места (38:25). Однако мудрый муж найдет всегда свой путь в жизни. Его ум создает ему репутацию, он будет предстоять перед выдающимся и могущественным, царь возвысит его положение, и он займет важное место в общественной жизни и т. д.[297]

Бен Сира часто подчеркивает важность ученого знания для тех, кто желает получить его. По мнению автора данной книги, во всех этих намеках можно различить карьеру самого Бен Сиры. Возможно, он родился и обучался в бедности и постепенно поднимался к видному положению силой своего природного ума, приверженности изучению Торы и практической мудрости.

Бен Сира часто говорит о "правителях", "филантропах" и "великих". При чтении его книги мы узнаем о правителях, судьях и представителях иерусалимской общины (синагоги)[298].

Бен Сира относится к ним с большим уважением. Но он не игнорирует того факта, что они, так же как и богачи, далеки от бедных и скромных, то есть народа. При этом он требует от народа полного смирения властям:

В собрании старайся быть приятным, и перед высшим наклоняй свою голову.

Все же в нескольких местах книги мы чувствуем за этим смирением скорее страх перед могущественными, чем уважение к власти. Бен Сира знает, конечно, что имеются добрые цари и судьи, которые заботятся о благополучии государства (10:1 sqq.), но в общем он видит только негативную сторону людей, находящихся у власти, их стремление к тирании, собственной выгоде и тому подобному. И он советует своим ученикам:

Не домогайся сделаться судьею,

чтобы не оказаться тебе бессильным сокрушить неправду, чтобы не убояться когда-либо лица сильного и не положить тени на правоту свою.

(7:6)

Не судись с судьею, потому что его будут судить по его почету.

(8:17)

Держи себя дальше от человека, имеющего власть умерщвлять, и ты не будешь смущаться страхом смерти.

(9:16)

Выражения такого рода убедительно показывают, что люди, находившиеся у власти в Иерусалиме, не обладали необходимыми моральными качествами. Отсюда со всей очевидностью вытекает и то, что бедный человек без влияния должен держаться подальше от богатых, если только он случайно не столкнулся с ними. Нельзя, конечно, утверждать, что этот период был исключителен по коррупции среди облеченных властью людей; не было такого исторического периода или государства, когда правители не были виновны в насилии, судьи были свободны от искажения правосудия или чиновники не отличались жадностью. Однако надо помнить, что в городах или местах с ограниченным населением, где власть имущие представляли собой ограниченный и избранный круг, враждебность между правителем и человеком с улицы принимала более острые формы, чем в больших государствах. Здесь обиженный человек знает своего врага персонально и по имени, а социальный конфликт принимает форму личной вражды. Таким образом, несомненно, обстояло дело в Иерусалиме, и можно полагать, что здесь также антагонизм между двумя партиями общества принимал характер продолжительного конфликта между семьями и личностями.

Хотя Бен Сира обычно обращается к большей части населения, иногда он обращается и к богатым, отсюда можно заключить, что сыновья местных руководителей также приходили слушать его поучения. Бен Сира наставлял их, как вести себя по отношению к членам их семей, их рабам и т. д., а также останавливался на денежных вопросах. Он советует своим слушателям заботливо охранять свою собственность и не тратить деньги впустую (33:20 = 30:28). Он много говорит о долгах и необходимости погашать долги вовремя (29:2 sqq.), об опасностях, в которые долг вовлекает ввиду ненадежности должников (29:14 sqq.). Бен Сира часто упоминает купцов и их погоню за прибылью.

Эти пассажи еще раз показывают наступление нового периода, начавшегося в Иудее в правление греков. Тогда начали развиваться экономика со значительно большей ролью денег, дающая возможность вкладывать средства в прибыльные предприятия, а также оживленная и поглощающая коммерческая торговля. Здесь, как и в пассажах, посвященных необходимости обширного жизненного опыта, мы ощущаем новый свободный дух, начавший распространяться среди евреев, и широкие горизонты, открывшиеся перед частной инициативой деятельных людей. Мы снова вспоминаем Иосифа Товиада и его сыновей как наиболее характерных представителей эпохи.

Однако, конечно, они не были теми людьми, которых желал видеть Бен Сира. Если среди его учеников были также и богатые люди, то он сам нисколько не менял свои принципы морали в их пользу. Новый дух, замечаемый у Бен Сиры, проник в его книгу без желания автора. Он сам был убежден, что глубокая поглощенность коммерцией, погоня за прибылью и развитие торговли не способствуют поднятию морального уровня общественной жизни. Напротив, жизнь такого рода неизбежно связана с несправедливостью и бесчестностью, особенно в мире торговли, где честный торговец невозможен и многие грешат из-за наживы. Посреди скреплений камней вбивается гвоздь; так посреди продажи и купли вторгается грех (27:2). Богатство хорошо, если оно не связано с грехом (13:24), но Бен Сира знает, что такие случаи редки:

Любящий золото не будет прав; и кто гоняется за тлением, наполнится им. Многие ради золота подверглись падению, и погибель была перед лицом их. Оно - дерево преткновения для приносящих ему жертвы, и всякий несмысленный будет уловлен им. Счастлив богач, который оказался безукоризненным и который не гонялся за золотом. Кто он? И мы прославим его: ибо он сделал чудо в народе своем.

(31:5-9)

Золото влияет и губит людей, многих людей вводит в заблуждение и запугивает множество людей.

(8:2)

Поэтому было бы хорошо полностью воздерживаться от участия в торговых делах и быть свободным от греха.

Сын мой, не берись за множество дел; при множестве дел не останешься без вины.

(11:10)

Бен Сира особенно презирает богатого и вызывающе первенствующего, вся опора которого - богатство и власть, и живущего, как ему подобные, не помня Бога и его Закон. Эта гордыня будет бесполезна в день их бедствия:

Не полагайся на имущества неправедные, ибо они не принесут тебе пользы в день посещения (гнева).

(5:10)

Не полагайся на имущества твои, и не говори "станет на жизнь мою".

(5:1)

Богатство ведет к гордыне, безнравственности и религиозному греху, богатый человек может с трудом избежать нарушения заповедей или отступничества от основ иудаизма - такой вывод можно сделать из книги Бен Сиры. Бен Сира признает, что в современном ему еврейском обществе существуют три вида антагонизма: социальный антагонизм между богатыми и бедными; моральный антагонизм между грешниками и праведниками; религиозный антагонизм между неверующими и набожными. Эти три антагонизма, естественно, сливались постепенно в один общий антагонизм.

С одной стороны находятся богатые, повинные в грехе угнетения бедных, искажении справедливости и бесчестности, а также отвержении основ иудаизма. Им противостоит с другой стороны огромная масса бедных и смиренных, которые морально "праведны" и религиозно "благочестивы". У Бен Сиры эти контрасты еще не так сильно подчеркнуты, как в Книге Еноха, написанной веком позднее[299].

Бен Сира колеблется в вынесении окончательного вердикта в отношении всего обеспеченного класса, и он все еще хочет верить, что имеется богатство, свободное от преступлений (13:30), что есть правители, заботящиеся о благополучии народа (10:1 sqq). Идея решения проблемы насильственным путем чужда его мировоззрению, и он видит путь к взаимопониманию между классами в филантропии и милосердии, с одной стороны, с другой - также в скромном поведении и учтивости.

Неустойчивость - самое подходящее определение для положения еврейского общества в Иерусалиме перед восстанием Хасмонеев. Среди народа существовал социальный антагонизм, который невозможно игнорировать; в общественной жизни было также очень заметно противоречие между приверженцами традиционной веры и свободомыслящими эллинистами. Однако это противостояние еще не нашло своего внешнего выражения в организации политических партий, создании лозунгов, программ деятельности и тому подобном. Богатых и состоятельных людей привлекали греческие обычаи, и они вводили новый образ жизни по иноземному образцу. Однако пока еще не появились люди, видевшие в эллинизации евреев орудие для захвата власти и блестящей политической карьеры для себя.

Широкие массы бедных и скромных людей, с другой стороны, естественно склонялись к традиционному религиозному образу жизни. Тем не менее еще не появились лидеры, способные дать религиозному соблюдению закона характер национальной идеи. Бен Сира верно описал этот период перехода, и нетрудно заметить в его книге обострение духа враждебности между двумя частями общества и движение к предстоящему конфликту. Мы не находим признаков самого разгоревшегося конфликта, симптомы которого были описаны непосредственно перед разразившейся гражданской войной в Иерусалиме. Не знаем также, принимал участие Бен Сира в войне или нет. Людская память не сохранила никаких сведений о его личной судьбе и только его книга осталась в качестве заслуживающего доверие документа, из которого становится известно о коротком и важном периоде, предшествовавшем времени внезапного бурного проявления естественных сил еврейского народа, периода, в котором была подготовлена почва для фундаментального изменения хода еврейской истории.