С момента приезда в Хайфу, о дальнейшем путешествии в Европу не было еще речи.

  Фридрих Левенберг, правда, из деликатности предложил своему другу продолжать путь, полагая, что его вряд ли может искренне интересовать судьба еврейского народа. Но старик решительно заявил, что останется до тех пор, пока не заметит, что им тяготятся. С еврейством произошла удивительная метаморфоза. И это д-р Левенберг может равнодушно относиться к своему народу, а у него, Кингскурта –сердце не каменное…

  Словом, когда с яхты пришел штурман, Кингскурт заявил ему, что он остается в Хайфе, велел ему доставить вещи в Фридрихсгейм и экипажу дать полную свободу.

  Комнаты, отведенные гостям в Фридрихсгейм, были смежные. Кингскурт стоял в нижней рубах на пороге общей двери и, широко жестикулируя, резюмировал все виденное и слышанное до сих пор. Фридрих сидел в удобном глубоком кресле и мечтательно смотрел в открытую балконную дверь на море. Более красивую местность он представить себе не мог. И какие чудные люди обитали в этом изящном уютном доме! Давид, уравновешенный и энергичный, уверенный в своих силах и скромный в то же время. И рядом с ним его жена – прелестное воплощение молодого счастливого материнства. А эта милая, благородная девушка, с таким трогательным увлечением отдающая свое время серьезному трудному делу. Когда-то у молодых девушек из богатых еврейских семейств были совершенно другие интересы. После долгих лет, он вспомнил об Эрнестине Леффлер, которую так безумно любил и благодаря которой так легко расстался с жизнью. Могла ль бы Мариам согласиться на такое замужество, как Эрнестина? И он невольно улыбнулся неожиданности этой мысли. Конечно, нет, это была другая девушка и весь их круг резко отличался от несимпатичного круга Леффлеров. Кто знает, не лучше ли было бы тогда, честнее, достойнее – работать и бороться, чем трусливо бежать от жизни?

  – Кингскурт! – закончил он вслух свои размышления. – Кажется, наша яхта взяла неверный курс, когда мы уезжали искать этот блаженный остров. Как я провел двадцать лучших лет жизни?… Охотился, удил рыбу, ел, пил, спал, играл в шахматы…

  – Со старым ослом, а?… – обиженным тоном буркнул Кингскурт.

  – Я за ваши слова не отвечаю, – смеясь, ответил Фридрих. – Без вас я не мог бы и не хотел бы жить. Но жаль, жаль, что годы прошли так бесплодно. Жизнь шла вперед, совершалось великое мировое событие, а я в нем никакого участия не принимал, своей лепты труда не внес…

  – Вот так раз! Человек пробыл двадцать лет в моей школе и еще носится с такими бреднями! Да скажите прямо, чего вы желаете вступить в Новую Общину.

  – Я этого не говорю, потому что мало еще знаю ее.. Во всяком случае, в ней, кажется, менее непривлекательных сторон, чем в том обществе, от которого мы бежали.

  – Конечно! Конечно! Сделайте одолжение, примыкайте к этому обществу! – Горячился Кингскурт. – Я и без вас могу уехать, и сделаю это преспокойнейшим образом уеду…

  – Не волнуйтесь только, Кингскурт! Я не останусь здесь дольше вас…

  – И вы говорите это…

  – Вполне серьезно… И будьте спокойны, я не вступлю в эту общину. Разве в том случае…

  – Если бы?.. – Если бы, – протянул Фридрих, улыбаясь своей мысли, – если бы вы тоже вступили.

  Левенберг давно уже не слышал такого хохота.

  – Фритц, ха, ха, ха, что… что вы сказали? О-го, о-о, ха, ха, ха… – заливался Кингскурт, корчась от смеха. – Я член еврейской общины! Я, Адальберг фон Кенигсгоф, христианин, прусский офицер, потомок старинного дворянского рода! Ну, Фритц, это… это великолепно, ха, ха, ха!

  – Прусский юнкер заговорил в вас?…

  – А вы сейчас же и в обиду? На мой взгляд, вы исключение… Но исключения, ведь обобщать нельзя!…

  -А в чем вы можете упрекнуть Давида Литвака? – Ни в чем! Кажется, очень толковый малый…

  Разговор прерван был стуком в дверь. Хозяин дома пришел осведомиться, как они решили провести вечер; желают ли они отправиться в театр или в концерт, и указал им на последней странице газеты длинный список зрелищ.

  Кингскурт, не глядя на газету, спросил:

  – А этой лжи еще много на свете?

  – Столько, сколько читатели требуют…

  – Значит, очень много! – презрительно сказал Кингскурт.

  – Да как вам сказать? Артельные газеты в общем, правдивы и вполне приличны.

  – Какие газеты?!

  – Артельные. При нашем мутуалистическом экономическом строе и ежедневные газеты, разумеется, должны были получить такой же характер.

  Кингскурт прервал его:

  – Погодите, погодите! Не так скоро. Какой у вас экономический строй?

  – Мутуалистический. Не представляйте себе только, пожалуйста, каких-нибудь строгих правил, драконовых законов, постановлений, вообще ничего тяжелого, сухого, доктринерского… Это самый безобидный и отлично привившийся способ ведения государственного хозяйства. И это уже было в ваше время, как и многое другое, что вы видите у нас. Были разные промышленные и земледельческие артели. Все это имеется теперь и у нас. Вся заслуга нашей Новой Общины лишь в том, что она содействовала образованию и успеху артелей кредитом и, что еще важнее, руководительством масс. В науке прошедшего столетия значение артелей было и выяснено и оценено. В практической же жизни артели редко налаживались, потому что члены артели не имели материальной возможности дождаться успеха, который раньше или позже, но должен был придти. Кроме того, им приходилось вести борьбу с тайными и открытыми противниками, интересы которых страдали от успешного развития артелей. Торговцы съестными припасами опасались конкуренции потребительных обществ ; мебельные фабриканты видели своих врагов в столярных артелях. И общественная косность, и стачки, и всякие экономические кризисы тормозили развитие артелей. А между тем, ведь это средняя форма между индивидуализмом и коллективизмом. Отдельная личность не лишается привилегий частной собственности, и в то же время имеет возможность в союзе с товарищами бороться с подавляющей силой капитала. У нас бедные люди не могут роптать, что, производя, они зарабатывают меньше капиталистов и, истребляя, платят дороже их. У нас барыш на съестных продуктах немыслим. У нас хлеб так же дешев для бедных, как и для богачей. В прежнем обществе тысячи торговцев разорились бы при таком условии. Мы же сразу учредили потребительные общества, и торговцев старого типа у нас вовсе нет. Вот опять преимущество отсутствия традиций, прошлого в нашей стране. Для того, чтобы помочь бедным, у нас никакой надобности не было кого бы то ни было разорять, нарушать чьи либо интересы.

  – Но газета? – спросил Фридрих. – Мы говорили о газетах. Каким образом могли создаться артельная газеты! Они принадлежат нескольким издателям, редакторам, что ли?

  – Очень просто. Артельная газета принадлежит подписчикам. Подписная плата – это взнос членов, которые на самую газету никаких притязаний не предъявляют. Чем шире круг читателей, тем значительнее доходы от объявлений. И эти доходы принадлежат читателям или, по крайней мере, подписчикам, и в конце года членам артели рассылаются отчеты. Так что, при полном успехе дела, подписчики целиком получают обратно свои взносы. Но бывали случаи, когда они и больше получали.

  – Черт побери! Прямо, невероятно! – воскликнул Кингскурт. – За усердное чтение газеты выдается, значит, премия.

  – Да разве вы никогда не слыхали, какие доходы приносили газеты в Европе и в Америке? Газеты даже дешевели, хотя расходы на телеграммы, корреспонденции и гонорары достигали баснословных цифр, а издатели богатели, разумеется, на счет подписчиков. У нас же львиная доля издателя распределяется между членами газетной артели. Редакция – это заведующий делом выборный комитет, и, уверяю вас, она и шире понимает свою задачу, и серьезнее относится к своим обязанностям, чем журналисты в старой Европе. Она собственно и зарабатывает деньги для подписчиков, и в этом каждый легко может убедиться. Читатели выражают редакции. свою признательность за прекрасные симпатичные статьи, которые поджимают умственный и нравственный уровень народной массы. Наши газеты неустанно дополняют народное образование, они поучают, но и развлекают в то же время; они служат практическим потребностям взаимного общения, торговли и промышленности не менее усердно, чем искусству и наукам. И какой нравственный подъем испытывают журналисты, работающие в сознании своего общественного значения и полезности. И как добросовестно, серьезно подходить они к задаче, возлагающей на них такую ответственность.

  – Значит, это все обольстительно. – Вставил Фридрих. – Но мне кажется, что такие артельные газеты должны быть рабски подчинены настроению толпы. Редакция, существование которой зависит исключительно от подписчиков, наверно, и заискивает, и угодничает перед публикой, и потворствует ее вкусам.

  – Если бы так и было, – ответил Давид, – то разве это было бы ново? В прежнее время сплошь и рядом встречались такие явления. Редакторы напряженно следили за настроениями публики, замалчивали одно и преувеличивали другое, полагая, что ублажают этим своих читателей. И при этом, они не всегда еще были уверены, что действуют вполне успешно. Совершенно иное дело теперь. В ежегодных собраниях читаются отчеты деятельности редакции, но сообщаются также сведения и о публике, которою эта газета читается.

  – Но это ужасно! – воскликнул Кингскурт. – Собрание ста тысяч подписчиков! – Как можно! Подписчики выбирают сто, двести доверенных лиц, которые и являются в собрание. Это очень просто делается. В самой газете выставляются кандидатуры на эту кратковременную должность. Подписной билет служит избирательным листком. Человек пятьсот или тысяча передают свои избирательные листки доверенному лицу на общее собрание. И такие лица обыкновенно даже печатают в газете: «Я намерен отстаивать на общем собрании такое-то положение. Кто согласен со мной, пусть пришлет мне свой листок «

  – Хорошо. – сказал Фридрих, – публике дается подробный отчет в деятельности редакции. Но я в этом не вижу большой выгоды для народа. Новые мысли и веяния не скоро получают веерную оценку в широкой публике. Детей можно учить, лишь когда они хотят учиться, и читающую публику можно поучать лишь в том случае, если она желает облагородить и расширить свои взгляды. Ваша же артельная газета как выразительница известных мнений, может скорее привести, я думаю, к реакции или к революции. Люди, вероятно, с трудом понимают значение нового и разучиваются ценить старое. Вы лишены поддержки духовного воздействия на толпу, которого можно ждать лишь от исключительных по таланту отдельных личностей.

  – Вы не дали мне докончить, доктор. Я не говорил, что артельная газета – единственная форма периодической печати. Такие газеты заменяют только те литературные предприятия, которые по размерам издания, расходам на печатание и корреспонденции, носили характер крупных промышленных предприятий. Но у нас есть и газеты, которые издаются и ведутся отдельными лицами. У меня самого есть такая газета. Она необходима в борьбе; за то, что я хочу ввести в нашу Новую Общину. И мой главный противник, раввин, д-р Гейер, тоже имеет свою газету. Лишь только вопрос этот решится, я прекращу свое издание. Гейер же, вероятно, свое будет продолжать, так как он живет этими общественными распрями. И есть еще много разных газет, составляющих собственность отдельных лиц, которые служат различным целям. Каждое новое направление, новая творческая. личность немедленно заявляют о себе в печати. Разумеется, выдающимся людям, как и в прежнее время, приходится выдерживать тяжелую борьбу, в которой, впрочем, закаляется только сила их убеждения, отвага и стойкость. Поверьте мне, благодаря нашему мутуализму, мы не беднее, а богаче стали крупными индивидуальностями. Отдельные личности не кромсаются у нас жерновами капитализма и не обезличиваются социализмом. Мы понимаем и ценим отдельную личность, точно так же, как уважаем его экономическое положение, его частную собственность, и всячески ее защищаем.

  – Ну слава Богу! – сказал Кингскурт. – Я думал, что вы уничтожили уже границы между моим и твоим.

  – Тогда не было бы всего того, что вы уже видели и увидите еще, – ответил Давид. – Нет, мы не более неблагоразумны. Мы не уничтожили стимула к работе, усилиям, открытиям и изобретениям. И дарования, и труд должны получать соответствующее вознаграждение. Нам нужно богатство, как приманка отчасти и как необходимая обстановка для развития чистого искусства. Я сам человек с порядочными средствами. Я судопромышленник. Такие предприятия, как мое, до сих пор удавались только частным предпринимателям или акционерным обществам, Главное преимущество мутуализма в том и состоит, что он не исключает существования и новообразования других экономических форм. В моей фирме, например, вы найдете весьма интересное смешанное устройство. Я собственник фирмы. Мои рабочие сплотились в артель, которая при моей же поддержке завоевывает все более и более независимое положение. В начале моего предприятия и их артели у них было только потребительное общество, вслед затем они учредили сберегательную кассу. Надо вам знать что наши рабочие в качестве членов Новой Общины и без того застрахованы от несчастных случаев, болезни, старости и смерти. Но это нисколько не мешает им участвовать и в сберегательных кассах. Я, с своей стороны, уделяю их кассе известный процент с общей прибыли. И делаю я это не из великодушия, а исключительно из эгоизма, потому что, помимо преданности рабочих, я обеспечиваю себе выгодную продажу предприятия, на тот случай, когда я захочу удалиться от дел. Тогда я превращу свое предприятие в акционерное общество, при чем предоставлю уже моим рабочим преимущественное право приобретения моей собственности, с небольшим, разумеется, барышом для меня. Поэтому мои рабочие и лучшие мои друзья. Между нами никаких недоразумений не бывает. Это, если хотите, вполне патриархальные отношения, но вылившиеся в новейшие экономические формы. Если бы среди моих рабочих явился подстрекатель, мне совершенно нечего было бы беспокоиться: они просто высмеяли бы его. Они чувствуют под собою твердую почву, и всякие посторонние воздействия на них будут безуспешны.

  Кингскурт добродушно проговорил:

  – Однако, вы молодой, да ранний!…

  – Я рано начал жить. Мы были первыми эмигрантами. Меня сильно увлекло движение, поднявшееся в то время среди еврейства. Но об этом я расскажу вам обстоятельно в Тибериаде.

  – Почему же в Тибериаде? – спросил Фридрих.

  – Вы там уже поймете – почему, – вероятно вы и не догадываетесь, какой праздник у нас теперь… Ну, а теперь решите, наконец, куда поехать сегодня вечером – или, быть может, вам угодно узнать репертуар. театров из устной газеты? – Он снял со стены две трубки и протянул их гостям.

  Кингскурт рассмеялся:

  – Нет, ваша милость, этим вы нас не удивите Эту штуку мы знаем. Такая телефонная газета еще пятьдесят пять лет тому назад существовала в Будапеште.

  – Да я ничего нового и не хотел вам показать. Впрочем, и эта устная газета – тоже артельная.

  – Но она, вероятно, никакого дохода не дает, раз в ней нет объявлений?

  – Напротив. Такие извещения оплачиваются очень дорого. Объявления в печатной газете читатель может и не заметить, не обратить на них внимания. Тогда как против рекламы, исходящей из телефона, он совершенно безоружен. Послушайте, быть может, какая-нибудь газета как раз говорит теперь!

  Они поднесли трубки к ушам. Сперва, они услышали известие о пожаре на верфи в Иокогаме, потом краткое сообщение о первом представлении в Париже, затем о последних колебаниях цен на шерсть в Нью-Йорке и, наконец, громче и отчетливее раздалось:

  – У Самуэля Кона можно прибресть благороднейшие благородные камни, настоящие и фальшивые, за дешевые цены и с полным ручательством. У Самуэля Кона. Большая галерея, 47.

  Все трое рассмеялись.

  – Это проделывается часто очень остроумно, – сказал Давид, – так что слушатель и не догадывается, что все эти известия закончатся рекламой. Доход такая газета. приносит колоссальный. Вначале подписчики платили шекель в месяц, но получали гораздо больше. У такой газеты нет расходов ни на бумагу, ни на печать, ни на рассылку номеров подписчикам. Но город Хайфа и Новая община обложили эти предприятия налогом. Кроме того, он состоят под особым надзором. На центральной телефонной станции дежурят чиновники Новой общины, которые следят за тем, чтобы не совершались какие либо бесчинства, чтоб в аппарат не говорилось неприличных слов, не сообщалось ложных или тревожных известий.

  – Обложили налогом? – удивился Фридрих. – Но как же ваша Новая община, об устройстве которой вы ничего еще нам не рассказали, может облагать налогом частные предприятия!

  – Это совершенно исключительный случай. Телефонная газета должна, ведь, где-нибудь проложить свой кабель. У нас имеются под улицами пространства, в которых проведены и проводятся новые всевозможные проволочные линии, газовые трубы, водопроводные и сточные. Под мостовой тянется туннель, из которого к каждому дому подходят линии и трубы, проникающие в дома через подземный ход. Для того, чтобы ввести туда новые, нет надобности разрывать мостовую. Большие города, которые вы знали, создавались случайно, без предварительного плана. Освещение, водоснабжение, стоки, электрические провода неизбежно вели за собой ломку мостовых и при этом никогда не было точно известно, в каком состоянии находятся отдельные подземные ветви; обыкновенно об этом узнавали после несчастных случаев, взрывов. Мы же строили наши города, имея в своем распоряжении опыт и технические средства старой культуры, и прокладывали все улицы с обширным туннелем по средине. Это обошлось не дешево, но расходы возвращаются с лихвой. Если вы сравните бюджет Хайфы с бюджетом Парижа или Вены, вы убедитесь, какие сбережения мы делаем, благодаря этим подземным каналам. Там же проведены вместе с другими линии телефонной газеты, и за это взимается абонентная плата, пропорциональная доходу газеты. И, разумеется, налог этот опять-таки идет в общую пользу.

  Кингскурт сказал:

  – Вот, наконец, первая вещь, которая мне импонирует здесь: а именно, что вы умудрились вымостить улицы благороднейшими камнями Самуэля Кона. Вы чертовски хитрый народ. Мне это никогда не пришло бы в голову.

  – От такой похвалы не поздоровится, м-р Кингскурт! – ответил Давид, смеясь. – Но, быть может, вы будете иначе судить о нас, когда поживете у нас некоторое время!

  – Хорошо! Вообще, я, надо вам знать, принципиально готов сознаться, что я, старый осел, но мне нужны доказательства!… Ну-с, а теперь ведите нас, во имя Вельзевула, в театр.

  – В какой хотите, дорогой Литвак? – добавил Фридрих.

  – Так как вы ни на чем остановиться не можете, то, я думаю, лучше всего предоставить дамам решить этот вопрос.

  Кингскурт и Левенберг охотно приняли его предложение.