ВАРШАВСКОЕ ГЕТТО

Януш Корчак

Корчак Януш (псевдоним; настоящее имя Генрих Гольдшмидт; 1878, Варшава - 1942, Треблинка), польский педагог, писатель, врач и общественный деятель. Родился в ассимилированной семье, не чуждой еврейским интересам. В 1911 году основал еврейский «Дом сирот», которым руководил (с перерывом а 1914-1918 гг.) до конца жизни.

Печататься Корчак начал в 1898 г., когда и принял свой псевдоним. Его повести для взрослых и детей «Дети улицы» (1901 г.), «Дитя гостиной» (1906 г.), «Моськи, Иоськи и Срули» (1910 г., в русском переводе «Лето в Михалунке», 1961 г.), «Король Матиуш 1» (1923 г.).

В Варшавском гетто, куда приют был переведен в 1940 году, воспитанники Корчака изучали иврит и основы иудаизма, да и он сам, видя равнодушие христианского мирз к страданиям евреев, страстно мечтал вернуться к истокам иудаизма. За несколько недель до Песаха 1942 года Корчак провел тайную церемонию на еврейском кладбище; держа книгу Торы в руках, он взял с детей клятву быть хорошими евреями и честными людьми.

Корчак отдавал все силы заботе о детях, героически добывая для них пищу и медикаменты. Он отклонил все предложения почитателей своего таланта (неевреев) вывести его из гетто и спрятать на арийской стороне. Когда в августе 1942 года пришел приказ о депортации «Дома сирот», Корчак пошел вместе со своей помощницей и другом Стефанией Вильчинской (1886-1942 гг.; работала с Корчаком с 1911 г., в 1914-1918 гг. руководила приютом) и 200 детьми на станцию. Когда на заполненном массой избиваемых людей умшлагплаце появились в полном порядке, по четыре в ряд, двести умытых и аккуратно причесанных воспитанников детского дома с Корчаком впереди, он шел в шинели, высоких сапогах, без головного убора, держа за руку ребенка, за ним следовали жена, воспитатели, меди-цинские сестры, немцы, дошедшие до неистовства, кричавшие, хлеставшие бичами и стрелявшие, опешили и остановились. Еврейская полиция невольно встала по стойке «смирно», немцы спрашивали, что происходит. В юденрате тем временем поднялся переполох, звонили в разные немецкие инстанции, добиваясь освобождения Корчака. Немецкие власти не возражали: когда дело касалось сотен тысяч и миллионов, убийство одного человека можно было и отло-жить. Но Корчак отказался воспользоваться этим благодеянием и предпочел разделить судьбу своих воспитанников.

В эти же дни схватили Бубу Рубинштайна. Это был «нищий, сумасшед-ший, комик, певец, сатирик и патриот в одном лице, одна из попу-лярнейших личностей в гетто». Везде и всюду пересказывались его остроты о юденрате, о снабжении и о Гитлере. В свое время он не на шутку перепугал юденрат заявлением, что будет кричать на улицах «долой Гитлера», если не получит немедленной материаль-ной поддержки. Рубинштайн действительно закричал «долой Гитле-ра» — когда попал в руки нацистов. В него стали стрелять, но он не замолкал, даже смертельно пораженный двумя пулями.

Первоначальное распоряжение о выселении касалось только ни-щих, заключенных, сирот, инвалидов, но не затрагивало служащих юденрата и полиции, медицинского персонала и пациентов больниц, попавших в них до «переселения», а также всех тех, кто работал в немецких учреждениях и на предприятиях, кроме того, еще лиц, не работавших, но трудоспособных, и, наконец, жен и детей тех, кто входил в одну из вышеперечисленных категорий. Но уже на вторую неделю немцы объявили недействительными справки целого ряда организаций и предприятий.

Третий этап депортации длился с 15 августа по 6 сентября. В этот период высылки приняли стихийный характер. Немцы вместе со своими пособниками прочесывали улицы и дома, выискивали потаенные места и извлекали из них каждого, кто прятался, почти совершенно не считаясь с сертификатами и удостоверениями об освобождении. Работавшие евреи вместе со своими семьями собирались в «шопах», но немцы не жалели ни детей, ни членов семей работников, ни их самих. Вначале высылали неквалифицированных рабочих, а затем наступила очередь специалистов, работавших в «шопах», которые были полностью ликвидированы. Людей хватали со все большей жестокостью. Немцы приказали каждому еврейскому полицейскому каждый день приводить определенное число людей - пять «голов». У того, кто не выполнял этого приказа, забирали мать, жену, детей. Увеличивалось число дезертиров из полиции; сбежавшие полицейские скрывались.

Начали отправлять в Треблинку также и тех, чьи родст-венники служили в юденрате и полиции. За ними последовало большинство работников юденрата. Здание юденрата блокировали немецкие и украинские эсэсовцы, действовавшие, как обычно, вмес-те с еврейской полицией. Служащих выгнали во двор, несколько человек застрелили на крыше. Председатель юденрата Лихтенбаум называл Брандту поочередно людей, выстроившихся в шеренгу, и говорил, кто чем занимается. «Слишком много», «и этих слишком много» — то и дело раздавалось из уст гестаповца. Жестом он отправлял «лишних» налево, на смерть. Собранную таким образом колонну в 700—800 человек — работников различных учреждений при юденрате — повели, избивая прикладами и плетьми, на умшлагплац. В гетто передавали, что палачи выкололи одной девушке глаза, а пятилетнему мальчику, показавшему эсэсовцу язык, отрезали его перочинным ножом. Брандт, лично проводивший «селекции», заме-тил скрипку у мальчика, находившегося на умшлагплаце вместе с матерью. Брандт спросил, зачем ему скрипка. Когда мать объяснила, что ее сын очень талантлив и не раз получал премии на конкурсах, гитлеровец попросил мальчика поиграть. Выслушав импровизиро-ванный концерт, Брандт приказал отвести мальчика в ту партию, которая отправлялась в Треблинку, мать же присоединил к тем, кого должны были вернуть на заводы.

С середины августа в гетто тайком начали проникать люди, сумевшие совершить побег на вагонах, в которых везли одежду из Треблинки. Они распространяли сведения о том, что ожидает депортированных по прибытии в Треблинку. Конечный этап депортации начался 6 сентября. В заключение «акции» немцы 21 сентября окружили дома еврей-ской полиции на Островской и Волынской улицах и отправили в газовые камеры большую часть полицейских вместе с женами и детьми. В услугах этих людей они больше не нуждались. Не попав-шие под «сокращение» полицейские во главе со своими начальни-ками Лейкиным и Шмерлингом изо всех сил помогали немцам и в этом деле.

Отдельным «шопам» и юденрату было выдано некоторое количество удостоверений об освобождении от депортации. Таких удостоверений было выдано около 35.000. Это значит, что немцы намеревались оставить в гетто 10% от числа евреев, проживавших в нем до депортации. Кроме 35.000 человек, имевших удостоверения, в гетто сумели остаться еще примерно 25.000, так что по окончании депортации в середине сентября в гетто осталось около 60.000 евреев. Новое гетто поделили на три района.

Первый, центральный, в котором находилось несколько «шопов», юденрат, полномочия которого были почти ликвидированы, заводы, присоединенные к юденрату, и работники, работавшие у немцев за чертой гетто.

Второе гетто, меньшее по размерам, называлось «район шопов»; в нем были расположены два крупных завода - «Тебенс» и «Шульц».

Третье гетто представляло собой маленький островок, на котором размещался один из «шопов». Евреям запрещено было находиться на улице в рабочие часы. Районы были отрезаны друг от друга также и после рабочего времени.

Всего за время «акции», по данным немецкого генерала Штроопа на 3 октября 1942 г., из Варшавского гетто было вывезено 310.322 человека. Позднейшие подсчеты дали следующие цифры: вывезено 280.000, убито во время «акции» в самом гетто 10.000, бежали на «арийскую сторону» 25.000, спрятались внутри гетто 25.000, полу-чили разрешение остаться 35.633 человека.

Евреи, оставшиеся в гетто - большей частью молодые женщины и мужчины, - были остатками семей, потерявших своих близких. В этих людях произошла резкая перемена. В ходе депортации евреи находились в постоянном напряжении, все их силы и чувства были направлены на одну-единственную цель - во что бы то ни стало выжить, остаться на месте, не быть угнанным вместе с колоннами депортированных на «умшлаг». С самого начала оккупации польские евреи жили в атмосфере страха, но теперь они испытывали такой ужас, какой не переживший этого кошмара человек вряд ли может представить. Исчезли остроты и анекдоты, многие сходили с ума, матери, не выдержав нервного напряжения, давали своим детям яд. Случаи самоубийства, до того редкие в гетто, к концу лета 1942 г. стали учащаться с каждым днем. Тысячи обитателей гетто обзавелись ампулами с ядом.

По окончании депортации пришло время раздумий. Было ясно, что жизнь оставшихся в гетто евреев все равно в опасности и что это только короткая отсрочка, а через какое-то время снова начнется депортация - на сей раз последняя. Оставшиеся в гетто были глубоко подавлены случившимся; в их настроениях стали доминировать чувства одиночества и вины за то, что они отделились от своих близких, не защитили их. Многие сожалели, что не оказали сопротивления, не защищались с оружием в руках, не подняли руку на ненавистных полицаев-евреев. Люди были парализованы страхом, чувствовали себя совершенно беспомощны-ми. «Страшно!» — то и дело записывает в дневнике в это время Абрам Левин. На фоне всеобщего отчаяния все чаще стали слышны голоса тех, кто решил не сдаваться немцам без борьбы.