Дети остались со мной еще на шесть дней, на шесть дней продлили им жизнь. Все эти шесть дней они не отходили от меня, держась с обеих сторон за подол моею платья, они не играли, ничто не могло развлечь их. Они смотрели невинными глазами, не понимающими, что такое жизнь и что такое смерть, и спрашивали: «Тетя Ида, но скажи, мама ведь вернется, скажи, что вернется! Когда она придет?» Они молчали, и их глаза наполнялись слезами, они плакали молча. Плакать громко было нельзя, могли услышать люди, и это стало бы для всех нас гибелью. Я не плакала, я двигалась автоматически, словно я была из дерева, я успокаивала их и уговаривала, что скоро все кончится и мама вернется. В моей голове кружились кошмарные мысли. Почему мой ребенок только наполовину имеет право жить? Я пока могу жить, поскольку они хотят сохранить мать для моего сына и их внука, а меня, взрослую, легче спрятать. Чем же виноваты эти несмышленые дети, где взять для них жизнь? Муж ходил ко всем нашим знакомым — русским, с которыми можно было поговорить, он просил и умолял, чтобы они спасли по крайней мере одного ребенка, но все попытки были напрасными, каждый боялся за свою жизнь.

ИДА БЕЛОЗОВСКАЯ, КИЕВ