G. Heinsohn. Warum Auschwitz? Hitlers Plan und Ratlosigkeit der Nachwelt. Rowolt Verlag, 1998, 222 S.
Гуннар Хайнзон. Почему Освенцим?

В 1943 году в Атлантике погиб командир немецкой подводной лодки капитан IIIранга Хайнзон. Полугодом позже вдова родила автора рецензируемой книги. Гуннар Хайнзон учился в Свободном университете Берлина, стал доктором философии и доктором политических наук, профессором в Бременском университете. В течение ряда лет он возглавляет Институт по изучению проблем ксенофобии и геноцида им. Рафаэля Лемкина.

Книга о причинах и целях Холокоста (“warum” по-немецки означает и “почему” и “зачем”) имеет и подзаголовок “Замысел Гитлера и растерянность потомства”. В самом деле, хотя со времени окончания Второй мировой войны прошло более полувека, однозначного, общепризнанного ответа на эти мучительные вопросы нет. В поисках его мировая общественная мысль сформулировала более сорока различных гипотез и теорий. Все они рассмотрены в книге Г. Хайнзона. Уже в силу этого она уникальна: читатель ее получает информацию, разбросанную по сотням других работ, зачастую малоизвестных, и может составить представление о современном состоянии разработки проблемы. В заключение Г. Хайнзон развивает и собственную теорию причин и целей Холокоста.

Начинает автор с разбора концепций, отрицающих Холокост, провозглашающих его принципиальную необъяснимость или нравственную недопустимость анализа трагедии. Первая, сформулированная французскими ультралевыми антисионистами П. Рассинье (1978, 1989) и Р. Фориссоном (1980) и английским поклонником Гитлера Д. Ирвингом (1977), находит, естественно, сочувственный отклик у юдофобов всех оттенков. Вторая тоже имеет немало приверженцев, в том числе и среди исследователей Холокоста. Ведь изучить и описать события — не значит еще понять их и объяснить. “Бессилие историка” (С. Фридлендер, 1985) перед загадкой Холокоста проистекает из сцепления совершенно разнородных феноменов: мессианского фанатизма и рационально-бюрократических структур, патологических поведенческих импульсов и целесообразных административных предписаний, архаических образцов мысли в условиях высокоорганизованного индустриального общества. Сторонники третьей позиции (Э. Визель, 1975; Р. Пфистерер, 1985) утверждают, что недопустимо строить теории по поводу Холокоста; делать его предметом холодного, отстраненного анализа значит осквернять и профанировать. Однако и они подчас не в силах противостоять естественному стремлению понять и объяснить случившееся.

В книге разбираются также взгляды, ставящие целью выявить сходство и отличия Холокоста от других геноцидов. Отрицание уникальности Холокоста вызвало, пожалуй, самые ожесточенные споры, скорее, однако, на публицистическом и социально-философском уровнях. В самом деле, уникальность Холокоста нельзя усматривать ни в числе жертв, ни в числе убийц или их соучастников. По подсчетам американского социолога Р. Руммеля, с 1900 года правительства во всем мире убили (вне войн и военных конфликтов) 119 млн. человек, из них 95 млн. — жертвы режимов левых, марксистских. Истребление этноса подчистую, включая младенцев? Оно имело место, например, при геноциде тутси в Руанде (1994). Умерщвление в газовых камерах? Еще в 1939 году оно применялось в отношении душевнобольных в Германии.

По мнению некоторых представителей школы сравнительных исследований геноцидов (Э. Файн, 1990), особенности Холокоста состоят, во-первых, в его международном масштабе, а во-вторых, в “заранее объявленном намерении”. Но резню армян в Турции в 1895 году тоже можно считать “предварительным предупреждением” по отношению к геноциду 1915 года. А в 1920 году турецкие лидеры предприняли и попытку интернационализировать геноцид — перенести истребление армян за пределы собственных границ.

Ряд исследователей считает, что Холокост отличает от других геноцидов “сотрудничество со стороны жертв” (Х. Арендт, 1964; З. Бауманн, 1992; Э. Хильдесхаймер, 1994). Имеется в виду прежде всего деятельность юденратов (“широкое использование руководящего слоя народа при его истреблении”), а также “цивилизованность и сдержанность, с которой большинство обреченных ожидало конца”. Другие, однако, возражают, указывая на многочисленные факты еврейского сопротивления (А. Люстигер, 1994) и самоубийства многих руководителей юденратов (И.Трунк, 1972, 1979).

Рассматривая Холокост в связи с его историческими предпосылками, ряд авторов видит в нем логическое завершение антисемитизма времен кайзеровского райха (Ф. Фишер, 1993; Т. Ниппердей, 1993) или многовековой христианской юдофобии в целом (Р. Хильберг, 1985). Это — одно из самых распространенных объяснений, в той или иной степени его разделяет, по-видимому, большинство исследователей. Не отрицая преемственности антисемитизма нацистов от предшествующей ему религиозной и светской юдофобии, Г. Хайнзон обращает внимание, во-первых, на то, что “окончательное решение” представляло собой качественный скачок, а во-вторых, подчеркивает, что Гитлер ненавидел евреев по иным причинам, нежели их прежние христианские гонители.

Самые тягостные страницы книги посвящены изложению версии, обозначенной как “Холокост из-за того, что весь мир этого хотел” (Э. Визель, 1977; Р. Вайнгартен, 1981; Д.-С. Вимен, 1986; Р. Хильберг, 1993). Речь идет о том, что народы и правительства западных стран почти не реагировали на ужесточавшиеся дискриминацию и преследования евреев нацистами. Как стало известно из новейших публикаций (Р. Брайтман, 1999), уже с сентября 1941 года к руководителям западных стран антигитлеровской коалиции стали поступать сообщения об уничтожении нацистами евреев на оккупированных восточных территориях. Но ни одной специальной меры, дабы замедлить или затруднить этот процесс, не было предпринято. Наоборот, полученная информация держалась в строгом секрете как способная повредить военным усилиям союзников. Их руководство явным образом оглядывалось на широко распространенные в собственном тылу антиеврейские настроения.

В многолетнем споре двух школ исследователей Холокоста — “функционалистов” и “интенционалистов” — Г. Хайнзон решительно примыкает к последним. Напомним, что первые (М. Броссат, 1977; С. Гордон, 1984; Х. Моммзен, 1983, 1985, 1994) исходят из того, что геноцид евреев осуществлялся не в силу особого приказа сверху, а потому, что он логически вытекал из проводившейся в Третьем Рейхе антисемитской политики и в условиях тоталитарного режима, тотальной войны, существования сети концлагерей мог быть проведен в жизнь эффективной немецкой бюрократией. Вторые (К.-Р. Браунинг, 1985, 1992; Э. Екель, 1985; С.Фридлендер, 1985; А. Штрайн, 1985; Х. Грамль, 1986, 1994; Г. Флеминг, 1987) связывают начало этого процесса со специальным приказом Гитлера, отданным лично Гиммлеру (скорее всего устно, так как многолетние поиски соответствующего текста в архивах не увенчались успехом) не позже апреля — мая 1941 года.

Упоминается и о версии Геринга, поддерживаемой некоторыми авторами (Х.Зюндерманн, 1959; Г. Пикер, 1976; К. фон Мюнхаузен, 1994), согласно которой истинным инициатором был Гиммлер, лишь прикрывшийся именем фюрера. Причем Г. Хайнзон документально показывает ее несостоятельность. Оказывается, еще в мае 1940 года в докладной записке фюреру Гиммлер утверждал, что он “по внутреннему убеждению отвергает большевистские методы физического истребления целого народа как негерманские и неосуществимые”. А годом позже рьяно принялся за осуществление “окончательного решения” — именно потому, что поступил соответствующий приказ.

В качестве исторического курьеза автор упоминает и версию о Холокосте как “сионистско-фашистском заговоре”, предложенную многолетним представителем ООП в Германии А. Франжи. Тот утверждал (1982), что Гитлер и сионисты пришли к негласному и неоформленному, но отвечавшему видам обеих сторон консенсусу — уничтожить большую часть европейских евреев, склонных к ассимиляции, чтобы побудить оставшихся к переселению в Палестину. В действительности имело место обратное: фюрер обещал духовному лидеру палестинских арабов Амину аль-Хусейни ликвидировать еврейский национальный очаг в Палестине; тот со своей стороны создал из боснийских мусульман части СС, боровшиеся против югославских партизан и уничтожавшие евреев.

Действия Гитлера по отношению к евреям часто пытались объяснять исходя из особенностей его личности, самосознания и проч. Сам он в 1922 году сравнил себя... с Христом, поражавшим еврейских менял-ростовщиков как клубок ядовитых змей. Позже в “Майн кампф” читаем: “Если еврей посредством своего марксистского символа веры восторжествует над народами этого мира, венец его торжества станет пляской смерти для человечества, тогда эта планета, как за миллионы лет до наших дней, будет снова безлюдной вращаться в мировом пространстве”. И далее: еврей “будет следовать своим роковым путем, пока иная сила не выступит против и в титанической схватке не сбросит этого бунтовщика против небес в преисподнюю к Люциферу”. Таким христоподобным апокалиптическим персонажем— спасителем рода человеческого Гитлер и видел себя.

Многие биографы Гитлера — от самых первых (И. Харанд, 1935; К. Хайден, 1936 — 1937) до исследователей 60 — 80-х годов (Э. Дауэрляйн, 1969; В. Мазер, 1975; И.-К. Фест, 1976; И. Толанд, 1977; У. Карр, 1980) — квалифицировали гитлеровский антисемитизм как манию, безумие, бред, не поддающиеся рациональному объяснению. Однако и сторонники такой точки зрения признавали, что Гитлер не был душевнобольным в клиническом смысле слова, влекущем за собой признание невменяемым. Как и в случае со Сталиным, речь должна идти о так называемой паранойяльной психопатии или параноидальном характере. Нет оснований думать, полагает Г. Хайнзон, что Гитлер в силу душевной патологии или особенностей биографии имел более оснований ненавидеть евреев, чем любой другой консервативный политик или средний антисемит. Особенности его характера не помогают объяснить причины Холокоста.

Среди ответов на поставленный в заголовке вопрос особое место занимают теологические. Несмотря на откровенно субъективный и подчас весьма экстравагантный характер они имеют не меньше сторонников, чем объяснения, претендующие на научность.

В “радикальной теологии” бывшего раввина Р.-Л. Рубенстайна (1966, 1993) Холокост есть доказательство смерти Бога; иначе пришлось бы признать, что истребление евреев соответствовало воле Божьей, признать Гитлера орудием Господа.

Еврейский религиозный философ Э. Берковиц (1977, 1993) со своей стороны считает причиной Катастрофы временное сокрытие от людей лика Божьего. Такое сокрытие, а затем спасительное возвращение его есть две ипостаси непостижимой для нас сущности Божией.

Оригинальную версию высказал и бывший израильский премьер-министр М.Бегин. Холокост для него — не свидетельство смерти Бога, а, наоборот, доказательство бытия Божьего. Если бы Гитлер не преследовал и не уничтожал евреев, он, чего доброго, мог бы первым создать атомную бомбу, и тогда весь мир превратился бы в огромное кладбище.

Представители ортодоксального иудаизма выдвинули две взаимоисключающие теории Холокоста как кары Божией евреям. В первом случае — за грех ассимиляции и вероотступничества (М. Хартом, 1993), во втором — за грех сионизма, стремление восстановить Израиль собственными силами вопреки воле Божьей: в соответствии с нею они должны были терпеть испытание галутом, покуда Бог не пошлет Мессию, который и соберет их в Земле Обетованной (И. Тейтельбаум). По поводу обеих теорий Г. Хайнзон вопрошает: почему же кара постигла и невиновных в соответствующем грехе и зачастую обошла виновных, при чем здесь дети ипроч.

Представитель реформистского иудаизма И. Майбаум (1965) толкует Холокост как кару Божью за многочисленные грехи европейцев и американцев: “многомиллионную безработицу, американский изоляционизм, упорство господствующих классов Франции и Англии в отстаивании своих корыстных интересов, феодализм в восточноевропейских странах, всепроникающую жестокую ненависть в политике, закоснелый консерватизм у правых и у левых, а также и в религиях”. Однако Г.Хайнзон снова спрашивает: почему за все эти грехи наказаны именно евреи — по Майбауму, “праведники”, “невинные”, принесенные как жертвенные агнцы на алтарь? И почему Бог милостиво принял эту жертву (“их смерть очистила цивилизацию Запада, и последний вновь стал местом, где человек может жить по заветам справедливости и милосердия”)? Наконец, почему этот якобы искупительный ритуал совершался втайне, на задворках Европы, вдали от глаз людских?

Среди христиан-фундаменталистов США, которые ждут второго пришествия Христа, конца света и Страшного суда, бытует своя трактовка Холокоста. Поскольку предварительным условием наступления этих событий является возвращение евреев на Землю Обетованную, Бог использовал Гитлера как орудие, дабы Холокостом вынудить уцелевших евреев переселиться в Израиль (см. об этом у Т.-П.Вебера, 1987; К.-В. Строциера и А. Лона, 1990).

Теолог-феминистка К. Муллак (1983), близкая к леворадикальным кругам, видит первопричину Холокоста... в монотеизме. Единый Бог, провозглашенный евреями, лишил власти многочисленные божества эпохи бронзы, среди которых были и женские. Это, считает Муллак, разрушило гармонию человеческих отношений, положив конец “золотому веку” истории. В современном мире высшим воплощением патриархальной псевдорелигии стал национал-социализм. “Правы были эринии, когда пророчествовали: новый закон (монотеизм. — С. М.) означает переворот, при котором побеждают право матереубийства и всяческие пороки”. Таким образом, устраненные тысячи лет назад женские божества осуществили руками нацистов запоздалую, но заслуженно страшную месть.

Наиболее обширную группу концепций Холокоста образуют социологические (социально-экономические, социально-политические, социально-психологические, социокультурные).

Две из таких концепций принадлежат марксистам. Согласно первой, мотив Холокоста — стремление немецких капиталистов захватить еврейскую собственность и использовать даровой принудительный труд заключенных в гетто и лагерях (см. об этом в обзоре К. Квита, 1976). В соответствии со второй, Холокост был средством отвлечь внимание немецкого населения от внутренних трудностей Третьего Рейха (Т.-В. Мазон, 1968; Р. Кюнль, 1974).

По поводу первой Г. Хайнзон замечает, что названные стремления и действия— реальность, но объяснить Холокост не могут. Во-первых, подавляющее большинство жертв геноцида были бедняками (мелкими ремесленниками, мелкими торговцами, рабочими и служащими), крупному капиталу у них нечем было поживиться. Далее, поголовное уничтожение евреев лишало промышленность Рейха рабочих рук, а на Востоке — и самых ценных специалистов. Тем не менее оно осуществлялось по принципиально политическим соображениям, оставлявшим без внимания хозяйственные.

Вторая версия, по мнению Г. Хайнзона, переоценивает степень недовольства немцев Гитлером и не выдерживает критики по приведенному ранее основанию — как можно говорить о переключении общественного внимания на уничтожение евреев, если осуществлялось оно втайне. Ведь даже в решениях известной конференции в Ваннзее 1942 года употреблялись только эвфемизмы типа “депортация” или “переселение на Восток”, ими же пользовался и Гитлер в застольных беседах с лицами из своего окружения.

Известный исследователь природы тоталитаризма Х. Арендт (1986) сформулировала тезис о Холокосте как “научно-исследовательском и учебном институте террора”. По мысли Арендт, судьба групп, предназначенных к уничтожению (евреев, цыган), должна была служить для остальных в лагере и вне его примером ничтожности человека как такового в тоталитарной системе. Сознание такой ничтожности внедрялось и поддерживалось произвольной отправкой в концлагеря тех или иных категорий, постоянными чистками аппарата и массовыми ликвидациями. Г.Хайнзон, однако, указывает, что тезис о полной произвольности в выборе жертв (“кара с одинаковым основанием или отсутствием его могла пасть на любого”) противоречит очевидному факту — в наибольшей мере нацистская машина уничтожения была сфокусирована именно на евреях.

В концепции немецких социологов Г. Али и С. Хайм (1993) Холокост выступает как процесс насильственной модернизации Восточной и Юго-Восточной Европы. Целью уничтожения евреев была якобы ликвидация аграрного перенаселения путем перемещения избыточной рабочей силы на освобождаемые от них места в городах. По справедливой оценке Г. Хайнзона, тезис “геноцид был формой разрешения социального вопроса” есть на деле попытка “научно” объяснить, если не оправдать массовые убийства ссылкой на некую “экономическую стратегию” инициаторов.

Холокост был освобождением современного мира от окаменевшего осколка исчезнувшей ближневосточной цивилизации, вкрапленного в структуру цивилизации современной, западнохристианской, — так можно истолковать уничтожение евреев нацистами исходя из общеисторической концепции А. Тойнби, выдвинутой еще до 1939 года, — точнее говоря, спрогнозировать как финальный этап “долго тянущейся трагедии”. Возможность полноценной творческой жизни для еврейства в настоящем и будущем историософия Тойби, к сожалению, не предусматривала.

Большинство либеральных исследователей на Западе исходит, однако, из противоположного представления — что Гитлер уничтожал евреев именно как носителей модернизационных идей и ценностей: эгалитаризма, демократии, интернационализма, пацифизма и проч. (см., например, Х. Грамль, 1986; Э. Екель, 1991). Но и это объяснение упирается в основное отличие: другие носители указанных ценностей переставали считаться врагами, если отказывались от своих взглядов и соответствующих им действий, вредоносность же евреев считалась врожденной и неисправимой.

Р.-Л. Рубенстайн (1987, 1994) видит в истреблении евреев — наиболее урбанизированного этноса западного мира — предвестие смерти городов вообще как концентрированного выражения современной западной цивилизации. Города, утверждает он, суть агломерации сверх- и антиприродные, искусственные и враждебные жизни. “Голодные заключенные Освенцима, питающиеся запасами собственного организма, пока те не переварятся полностью, возможно, являют нам пророческую картину цивилизации на конечном отрезке пути от села к Некрополю”. Однако и диагноз, и прогноз судьбы городов в этой концепции спорны, а ответ на главный вопрос: “почему евреи”, — неубедителен.

Из многочисленных психологических версий Холокоста Г. Хайнзон останавливается на более распространенных (Р. Бинион, 1973, 1978; Р.-Дж. Уайт, 1977). Современная психология на Западе, почти целиком фрейдистская, оперирует главным образом понятием подавленной сексуальности. Расщепляясь, та преобразуется, с одной стороны, в радостную готовность к подчинению, в тягу к порядку и гарантирующей его сильной власти. С другой — в потенциальную готовность к агрессии и наслаждение собственной жестокостью. Причем наибольшее удовлетворение агрессия и жестокость приносят, когда направляются на указанного властью врага.

Другая версия, социально-психологическая, восходит к основоположникам так называемой “франкфуртской школы марксизма” М. Хоркхаймеру и Т. Адорно (1947). Нацистский геноцид евреев она рассматривает как возрожденный ритуал массовых человеческих жертвоприношений эпохи бронзы; с их помощью “немецкая народная общность” снимала психическое перенапряжение, экономические и политические фобии и страхи. Можно было бы принять такое толкование, считает Хайнзон, если бы убийства совершались открыто, в ходе изливающих народную ненависть еврейских погромов. Но Холокост был не цепью стихийных эксцессов,— таким путем его и технически нельзя было осуществить, — а тщательно спланированным и организованным засекреченным уничтожением.

Ряд теорий представляет геноцид как реакцию на действия противников Гитлера. Холокост — это ответ на объявление евреями войны Третьему Рейху, утверждает в предисловии к “Застольным разговорам Гитлера” Г. Пикер (1976). Тезис этот воспринял и известный консервативный историк Э. Нольте (1993). По версии Пикера, после “имперской хрустальной ночи” 9 ноября 1938 года “организованное мировое еврейство” провозгласило Гитлера “врагом № 1” и за подписью сионистского лидера Х. Вейцмана объявило Германии войну. Нольте относит “объявление войны” уже к марту 1933 года, когда на лондонской демонстрации протеста против антиеврейских мер нового режима несли якобы транспаранты “Judea Declares War on Germany”.

Однако евреи, указывает Г. Хайнзон, не могли стать воюющей стороной в общепринятом международно-правовом смысле, поскольку не имели ни собственного государства, ни международно признанного правительства. И даже объявляя их таковой, следовало применять правила Гаагской конвенции, запрещающие репрессии против некомбатантов и регулирующие обращение с военнопленными. Но решающим доводом против этой концепции является простое сопоставление дат. Еще 3 февраля 1933 года Гитлер поведал руководству германских вооруженных сил о своем намерении начать войну на уничтожение; еще 13 марта 1921 года он требовал “воспрепятствовать еврейской подрывной работе против нашего народа, при необходимости путем заключения ее проводников в концентрационные лагеря”; еще 16 сентября 1919 года, характеризуя свой “продуманный антисемитизм”, объявил: “Его последней целью неотвратимо должно стать устранение евреев вообще”.

К указанной выше группе принадлежат и версии о Холокосте как мести за выселение немцев Поволжья; как “несоразмерном уничтожении заложников” в ответ на акции советских партизан; как мести “еврейскому большевизму” за проигранный осенью — зимой 1941 года блицкриг. Первая из них восходит к установке А.Розенберга органам немецкой пропаганды от сентября 1941 года, вторую высказал в 1994году Э. Нольте, третью видвинули немецкий и английский историки Ф.Буррин (1993) и И. Кершоу (1994). Г. Хайнзон отводит их указанием на то, что массовые убийства евреев начались еще с июня 1941 года и, что вполне очевидно, производились на основе принятого ранее решения.

Наибольшее внимание в книге уделено концепциям упоминавшегося уже Э.Нольте. За тридцать с лишним лет (1963 — 1994) тот выдвинул аж восемь (!) объяснений Холокоста. Однако почти все они варьируют один лейтмотив: Холокост, по сути, был борьбой с большевизмом, который Гитлер рассматривал как величайшую угрозу для Германии и всего мира, именно евреями инициируемую и руководимую. “Антибольшевизм есть корень гитлеровского антисемитизма”, “воля к уничтожению вытекала из страха перед уничтожением”, “каузальную связь между Гулагом и Освенцимом оспорить невозможно” — перечень подобных высказываний Нольте можно было и продолжить. Подкрепляет их ссылка на известное заявление фюрера в беседе с М. Планком: “Все евреи — коммунисты”.

Но вопрос (им задается и Г. Хайнзон): насколько сам Гитлер верил этой формуле? Вряд ли он был столь наивен, чтобы евреев-“плутократов”, о которых наци говорили не менее часто и охотно, тоже считать коммунистами. А евреев традиционных? А сионистов?

Что касается отождествления евреев с советским большевизмом, то Г. Хайнзон справедливо напоминает: Гитлер и другие нацистские главари были осведомлены о падении реальной роли евреев в СССР в ходе и результате борьбы Сталина с оппозициями и репрессий 30-х годов. В 1939 году фюрер с удовлетворением отмечал: “Сталин привел Россию на путь национал-социализма, ибо в ходе „большой чистки” не только устранил еврейских соратников Ленина, но и вообще задвинул евреев во второй и третий ряд”. А в 1942 году он заметил: “Сталин ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своей интеллигенции, чтобы полностью покончить с засильем в руководстве евреев, которые на сегодняшний день ему еще нужны”.

Далее утверждение, что целью “восточного похода” Гитлера было уничтожение большевизма, тоже не более чем пропагандистский миф. Гитлер предпринял бы такой поход при любом социальном строе и политическом режиме в России, ибо его действительной целью было завоевание Германией колониального пространства в лучшей по условиям жизни европейской части СССР. Население последней, резко уменьшенное и сведенное к самому примитивному уровню жизни и культуры, должно было стать рабочей силой в элитных хозяйствах немецких поселенцев. Это — вывод весьма серьезного и очень консервативного исследователя А. Хилльгрубера, автора капитальной монографии “Стратегия Гитлера. Политика и руководство войной. 1940 — 1941” (Бонн, 1965, 1982, 1993). Его не мешало бы помнить современным поклонникам “Адольфа Алоизовича” в России.

Несостоятельны, по оценке Г. Хайнзона, и связанные с названным тезисы о Холокосте как “подражании истреблению враждебных классов путем истребления враждебных рас” или “превентивной самообороне против азиатской жестокости еврейских большевиков”.

Первый из них, Э. Нольте, обосновывает так: если классовая принадлежность могла признаваться заслуживающей смерти, то почему нельзя было поступать так с принадлежностью расовой? Причем следует помнить, что в этом деле — “уничтожении классов, народов, групп — было оригиналом и что копией. Тот, кто уничтожение евреев Гитлером хочет видеть вне этой связи... фальсифицирует историю. В поиске непосредственных причин он упускает из виду основные предпосылки, без которых эти причины не вылились бы в известный нам результат”.

Что сказать по этому поводу? Конечно, массовые убийства, осуществлявшиеся коммунистическим режимом в России, по времени предшествовали злодеяниям нацизма, а по количеству жертв превзошли последние. Но представление о том, что советский и нацистский режимы всегда и во всем копировали или имитировали друг друга, ошибочно. Холокостом Гитлер не реагировал на советские действия, подчеркивает Г. Хайнзон, а осуществлял собственные цели. При этом злодеяния, совершенные в СССР, использовались как удобные обоснования и оправдания собственного образа действий, как эффективные стимулы для “отмщения”.

Не более состоятельна и теория “превентивной самообороны от еврейских большевиков”, особой жестокостью которых запугивала немецкая пропаганда. На деле евреи-большевики не отличались от прочих функционеров и слуг коммунистического режима, просто больше бросались в глаза, поскольку впервые в истории России евреи выступали от имени государственной власти, как субъекты, а не объекты насилия. Это облегчало создание образа “еврейского комиссара” — олицетворения ужасов революции, Гражданской войны и сталинских репрессий, образа, который активно использовала нацистская пропаганда.

Две из предложенных Э. Нольте попыток объяснения Холокоста выходят за рамки исторической эпохи 1917 — 1945 годов. В них автор апеллирует к “вечным”, родовым чертам еврейства, обусловившим, по его мнению, ненависть к евреям со стороны Гитлера. Холокост, читаем в книге “Спорные пункты: сегодняшние и завтрашние контроверзы вокруг национал-социализма” (1993), целил в прирожденных носителей определенного мировоззрения. Впервые выразила его именно Библия, без нее не было бы ни большевизма, ни левых вообще. Основной чертой его является представление о настоящем как царстве несправедливости и вера, что когда-нибудь, в будущем, его сменит царство справедливости и мира, царство Божие на Земле. По мнению Г. Хайнзона, Нольте здесь впервые подошел к ключевой мысли, что Гитлер боролся против определенного духа, определенного строя мыслей и чувств.

Последнюю из своих догадок Э. Нольте базирует на одном из высказываний фюрера. В 1943 году тот бросил Геббельсу: первобытный человек не знал слитой с совестью лжи, она происходит от евреев, ибо “еврей — существо абсолютно интеллектуальное”. Гипотеза Нольте: путем уничтожения евреев — “народа Книги”, который выше всего ценит интеллектуальные достижения и сравнительно с другими дал наибольшее число таковых, — Гитлер, возможно, стремился возвратить человечество на более примитивную, неисторическую ступень развития. “То, что Гитлер в конечном счете хотел сдержать или устранить, был... процесс „интеллектуализации мира”, все более сильная экспансия ratio и связанные с ней усложнение, непрозрачность, „искусственность”, которые разрушают господство природы и с нею— подлинную жизнь, характеризующуюся воинской храбростью и женской плодовитостью”. Чтобы обратить вспять этот дегенеративный, по его оценке, процесс, Гитлер и попытался уничтожить его родоначальников.

Как отмечает Г. Хайнзон, в этой версии, и только здесь, Нольте отзывается о евреях с уважением и даже симпатией, отождествляя их не просто с теми или иными идеями и ценностями западной цивилизации, но с критическим разумом как таковым. Однако она брошена им мельком, настаивает он на двух других — Холокост как борьба с большевизмом и как борьба против чуждой расы.

По существу последней гипотезы Г. Хайнзон выражает сомнение, ссылаясь на то, что Гитлер весьма гордился собственным интеллектом и ценил интеллектуальные культуры древности (например, китайскую). Мишенью его ненависти, считает Хайнзон, был не интеллект, а определенная этика.

Исследователи Холокоста, в этом автор рецензируемой книги убежден, сами закрывали себе путь к пониманию его причин и целей тем, что пытались отвечать на эти вопросы, не входя в рассмотрение сути иудаизма. Этот недостаток (унаследованный, кстати, от большинства предшествующих исследований антисемитизма) был продиктован, как правило, благим намерением: не создавать впечатления, что евреи “сами виноваты” в своих бедах. Поэтому ограничивались констатацией, что Холокост был нарушением всеобщего неотъемлемого права на жизнь, не замечая, что евреи стали его мишенью именно потому, что через них это право и проникло в западную христианскую цивилизацию.

Гитлер, считает Г. Хайнзон, осознавал генезис ненавистных ему этических принципов лучше, чем изучающие его деяния ученые, в том числе и евреи. Именно еврейское по своему происхождению ядро христианской этики: заповеди любви к ближнему, справедливости, равенства и прежде всего безусловной защиты жизни,— он и хотел искоренить из сознания немцев. А для этого — истребить физических носителей этой “заразы”, “туберкулеза” совести, сострадания, защиты слабых, защиты жизни вообще.

Сколь бы часто и массивно ни нарушались эти заповеди в ходе истории, о полной их отмене речи не было. Гитлер же поставил вопрос именно так. По выражению покойного профессора Оснабрюкского университета Н. Мюллера, он “разбивал hardware, чтобы стереть software”. Г. Хайнзон со своей стороны определяет Холокост как “геноцид ради восстановления права на геноцид” и именно в этом усматривает его уникальность.

Освобождение от “еврейского духа”, по мысли фюрера, сделало бы немцев бесспорными фаворитами в вечной войне всех против всех. Конечной целью при этом было завоевать для Германии мировое господство, непосредственной — обеспечить “жизненное пространство” на Востоке Европы, очистив его от излишка проживающих там “недочеловеков”. Чтобы решить эту задачу, следовало воспитать в “народе господ” способность к безоглядной жестокости, избавить его от конфликтов совести при истреблении мирного населения.

Принципиально задачу покончить с “возбудителем болезни” Гитлер поставил задолго до прихода к власти. Покорение Западной Европы и неслыханные успехи первых месяцев “русского похода” создали в 1941 году условия, позволившие перейти к ее выполнению. А такие черты немецкой ментальности, как распространенная неприязнь к евреям, готовность к повиновению, чувство превосходства, бюрократический фанатизм и проч., облегчили проведение замысла в жизнь.

Таков ответ Г. Хайнзона на вопрос “Warum Auschwitz?”. Он фундирован множеством высказываний Гитлера, подтверждающих авторскую концепцию. Стоит дополнить их еще одним (“Застольные разговоры Гитлера”, запись от 1 декабря 1941 года): “Евреи выдвигают нравственные требования не ради них самих, а лишь для того, чтобы этим чего-нибудь достичь”; они эксплуатируют “больную совесть современного мира” в собственных интересах.

Является ли концепция, предложенная Г. Хайнзоном, долгожданной и достигнутой наконец разгадкой тайны Холокоста? Или перед нами еще одна, 43-я версия? Пусть об этом судит читатель, и, конечно, не по нашему изложению, поневоле конспективному, а по самой книге. Однако есть ли надежда на появление ее русского издания?

К числу парадоксов российской истории и современности относится и такой: в стране, заплатившей десятками миллионов жизней за победу над фашизмом; в стране, на территории которой погибло до половины замученных нацистами евреев; в стране, имеющей третью в мире по численности еврейскую общину, — лишь шесть процентов опрошенных знают, что такое Холокост...

С. МАДИЕВСКИЙ.

Аахен, Германия.