ЛЕОН ПОЛЯКОВ ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА ЭПОХА ЗНАНИЙ

Угрозы будущего: социалистические движения

Если Шатобриан и даже Виньи использовали против евреев старые аргументы из католических арсеналов, то в течение первой половины XIX века церковь воздерживалась от ведения кампании против них. Было ли это следствием еще слишком жгучих воспоминаний о Революции и нападках Вольтера? В любом случае почти невозможно встретить представителей духовенства среди антисемитских полемистов того времени.

Единственным заметным исключением был итальянский аббат Кьярини, "профессор восточных древностей" в Варшаве, опубликовавший в 1829 году в Париже на средства императора Николая I свою "Теорию иудаизма применительно к реформе израильтян во всех странах Европы". Этот труд, муссировавший старые басни о ритуальных убийствах и отравлении колодцев, вызвал некоторый шум, а "Израильские архивы" включили его автора в число самых крупных клеветников в области истории иудаизма.

В остальном католические специалисты по борьбе с иудаизмом пополняли свои ряды из числа обращенных в христианство евреев, таких, как аббат Драх, братья Ратисбонны или Серфберр де Медельсгейм, чей опус "Кто такие французские евреи" (1842 г.) разошелся в количестве двадцати тысяч экземпляров и, по всей видимости, привлек внимание Виньи. Однако он заслуживает того, чтобы его извлекли из забвения по другой причине.

В нем имеются черты, которые характеризуют тогдашнее общество: если верить этому сочинению, то при Июльской монархии еврей мог получить доступ к добродетели и религии, только когда ему удавалось сделать себе состояние:

"...хотя немецкий еврей обычно умирает без покаяния, иногда случается, что он исправляется, особенно если он разбогател. Тогда такие евреи становятся по-настоящему добрыми и благородными: они творят добро, не выставляя его напоказ, живут без роскоши и спеси; они дают своим детям солидное либеральное образование; они являются полезными гражданами, и родина может рассчитывать на них в час опасности; они честны и законопослушны, признают заблуждения своего народа, и поскольку никакой интерес не заставляет их скрывать свои чувства, они признают истину и почти все принимают христианство".

Хорошо понятно, что в эту эпоху крупные антиеврейские кампании начинались совсем в других местах. Но любой проект радикальной реорганизации общества наталкивался на всем протяжении западной истории на различные образы евреев, иногда скрытые под мессианизмом Израиля, чаше стремящиеся превратить еврея в антисимвол. Этот феномен с особой ясностью выступает в случае французских социалистических движений.

Прямой наследник Просвещения, Сен-Симон, видимо, не проявлял личного интереса к этой проблеме, по поводу которой его перо оставило лишь несколько невыразительных строк. Но среди его немногочисленных учеников было два молодых еврея, Леон Галеви и Олинд Родриг, а когда после его смерти сенсимонистское движение стало набирать силу, многочисленные сыновья Израиля оказались в числе его активистов или сочувствующих.

Учение, которое рассматривало как достойное занятие торговлю и финансы, имело привлекательность для потомственных специалистов в этих областях, утративших корни в результате эмансипации и, без сомнения, ищущих новые способы социальной интеграции.

Этот союз между молодыми евреями и сенсимонизмом нашел свое выражение не только в "филосемитизме" последнего, но и в том, что относилось к эсхатологическим претензиям этой группы, в обращении к Востоку, в поисках "Матери", одновременно всеобщей и еврейской. В результате это способствовало отождествлению в глазах общественного мнения сенсимонистов с евреями, которое базировалось на более глубоком основании.

Известно, чем закончилась сенсимонистская эпопея и как братья Перейры, а также братья Талаботы, Мишель Шевалье и сам глава группы Анфантен нашли свое место в банках и административных советах компаний. В финансовом мире тогда получило распространение высказывание, приводимое Таксилем Делором;

"Вы не добьетесь успеха, сказали одному промышленнику, основавшему крупное предприятие, в вашем административном совете нет евреев. Успокойтесь, ответил тот, у меня есть два сен-симониста".

Другие наблюдатели воспринимали вещи более трагически. Диатриба Капфига в его "Истории крупных финансовых операций" является показательной и по-своему глубокой:

"Зачем это отрицать? Мы живем в сен-симонистском и еврейском обществе. Напрасно пытались избежать этого; все стремится именно туда. Когда магистратура с характерным для нее благородным и святым достоинством приговорила в 1832 году руководителей сен-симонистов (теперь богатых и удостоенных почестей) к исправительной тюрьме, она предупреждала общество о том, что подобные учения делают с миром: семья гибнет, собственность дробится; деревенское население уходит в города, жители мелких городов - в крупные; машины порождают скрытое рабство; железные дороги - монотонное оцепенение, вавилонское существование, где для развлечений есть только наркотический дым нового опиума..."

Было очень много таких напутанных современников, которые считали еврейскими все необратимые изменения современного мира, которые были пророчески указаны Сен-Симоном и его последователями. Другие теоретики социализма, враждебно относящиеся к промышленной революции, более точно выражали народный протест, и под влиянием сектантского соперничества они в своем большинстве были более или менее ярко выраженными антисемитами.

Прежде всего упомянем Шарля Фурье. В сочинениях этого бывшего коммивояжера можно найти обвинения, выдвигавшиеся торговцами XVIII века (См. предыдущий том. "История Антисемитизма. Эпоха веры", с. 381-384.). Его устами с нами говорит самый косный мелкобуржуазный дух, когда Фурье выступает как выразитель взглядов ощутивших угрозу конкурентов в своей "апологии еврея Искариота и шести христиан":

"Еврей Искариот прибыл во Францию с капиталом в сто тысяч ливров, которые он заработал благодаря своему первому банкротству. Он обосновался в городе, где у него были соперниками шесть уважаемых и известных торговых домов. Чтобы лишить их популярности, Искариот начат с того, что продал все свои товары по себестоимости. Это было верное средство привлечь толпу на свою сторону.

Вскоре конкуренты Искариота стали громко возмущаться. Но тот лишь улыбался и продолжал как и раньше продавать товары по себестоимости. Народ был в восторге и кричал: да здравствует конкуренция, да здравствуют евреи, философия и братство. После приезда Искариота упали цены на все товары. Публика говорила торговцам из соперничающих торговых домов:

"Господа, это вы настоящие евреи, которые хотят чрезмерно заработать. Искариот - честный человек, ему хватает скромных доходов, потому что у него нет такой роскоши как у вас". Напрасно старые коммерсанты доказывали, что Искариот - это замаскировавшийся мошенник, который рано или поздно организует банкротство, публика обвиняла их в зависти и клевете и все больше и больше вставала на сторону израильтянина..."

Мошенническое банкротство не замедлило произойти, и Искариот скрылся с деньгами в Германии, куда он отправил товары, купленные в кредит. Более того, постепенно он вовлек в свое падение шесть христианских домов, и "таким образом появление одного бродяги или одного еврея оказывается достаточным, чтобы полностью дезорганизовать корпорацию торговцев большого города и принудить честных людей к совершению преступления",

Следует ли удивляться, что преступника в этой апологии зовут Искариотом? Мы уже говорили, что экономические предубеждения основываются на богословских. Не претендовал ли Фурье (в своем "Ложном предпринимательстве") на то, чтобы стать "выразителем общественных интересов, пришедшим после Иисуса", "пророком, идущим по его следам"?

К тому же этот пророк, находившийся в тесной связи с реальностью, хорошо знал, что во Франции ростовщичеством занимались христиане, "исконные жители страны" по его выражению. Но в его глазах еврейское ростовщичество представляло больше опасности, а еще более пагубной была эмансипация евреев: стоит им только распространиться по Франции, писал он в 1808 году, и страна "станет лишь огромной синагогой, потому что если евреи будут владеть лишь четвертой частью собственности, они будут обладать преобладающим влиянием благодаря своему тайному и нерушимому союзу".

Фурье также писал, что если и существуют честные евреи, то это лишь подчеркивает пороки этой секты. Другим доказательством их низости служил отказ делить с христианами хлеб и соль - ничто не могло сильней шокировать этого любителя вкусно поесть. По этому поводу Фурье приводил следующий анекдот:

"Однажды глава Великого Синедриона был приглашен на обед к великому канцлеру; он ограничился тем, что сидел за столом и пил, но отказался есть какое-либо из блюд, потому что они были приготовлены христианами. От христиан требуется большое терпение, чтобы сносить подобную бесцеремонность, которая символизирует в еврейской религии систему презрения и отвращения к другим сектам. Однако разве та секта, которая желает сохранять ненависть даже за столом своих покровителей, заслуживает этого покровительства? Этот отказ принимать пищу со стороны главы евреев разве не подтверждает подлинность всех гнусностей, в которых их обвиняют, среди которых имеется и принцип, что красть у христианина это не воровство?"

У Фурье практически нет сочинений, в которых бы отсутствовала своя доля нападок на евреев, за исключением его последнего труда "Ложное предпринимательство". Без сомнения, в конце своей жизни он надеялся заинтересовать Ротшильда своими идеями: в любом случае он сравнивал его с Ездрой и Зоровавелем и даже предлагал ему трон Давида:

"Возрождение евреев стало бы прекрасным венцом деятельности господ Ротшильдов, они могут подобно Ездре и Зоровавелю привести евреев в Иерусалим и восстановить там трон Давида и Соломона, чтобы посадить на нем династию Ротшильдов. Это предсказание кажется мечтой, но его очень легко воплотить в жизнь за шесть месяцев при поддержке всех монархов..."

Ученики Фурье не сложили оружия после его смерти. Во время революции 1848 года "La Democratie pacifique" писала: "Присутствие г-на Кремье в министерстве юстиции представляет серьезную опасность... Израильтяне, являющиеся честными республиканцами, врагами фаворитизма и придворных клик, не обидятся на наши слова: Франция хочет совершить революцию, а не шабаш!" В дальнейшем, во время дела Дрейфуса "La Democratie pacifique" проявляла яростный антисемитизм.

Можно также потревожить тень Достоевского, который после того, как сжег все, чему поклонялся, сохранил от своего фурьеризма лишь юдофобию: в этом отношении пути, ведущие в Дамаск, редко бывают пройдены до конца.

Рассеянные по разным сочинениям у Фурье, антиеврейские нападки были сконцентрированы у его последователя Туссенеля в книге "Евреи, короли эпохи" (1844). Прежде чем его сменила "Еврейская Франция", этот труд был классическим в своем жанре, и Дрюмон мечтал только о том, чтобы достичь его уровня ("Памфлет, философское и социальное эссе, труд поэта и мыслителя, замечательная книга Туссенеля; моя единственная цель после долгих лет литературного труда, в чем я открыто признаюсь, состоит н том, чтобы моя книга могла занять место рядом с его книгой на полках библиотек тех, кто хотел бы понять причины, толкнувшие нашу страну на разрушение и позор".). Его основной исторический интерес состоял в том, чтобы пролить свет на употребление термина "еврей" в эпоху, когда он начинает восприниматься как воинственный клич.

Невозможно превзойти Туссенеля в трактовке этой темы: "Я называю презренным именем еврея любого бродячего торговца, любого паразита, не занимающегося производством, живущего за счет труда других... А кто говорит как еврей, говорит как протестант, так что ужасно, что англичане, голландцы, женевцы, которые учатся понимать волю Божью по той же книге, что и евреи, питают по отношению к законам равенства и правам трудящихся то же презрение, что и евреи".

Далее этот круг расширяется и включает вообще всех чужестранцев. Особенно сильно нападая на Англию в связи с торговлей опиумом, Туссенель доходит и до упреков папе, который

"хранит молчание. Уже очень давно Бог Евангелия не имеет на земле своего викария! Викарий Христа это старик, берущий в долг у евреев...".

В книге "Евреи, короли эпохи" в целом имеется много глав, в которых евреи вообще не упоминаются.

Более тонким был христианский социалист Пьер Леру, чей труд, опубликованный в 1846 году, также назывался "Евреи, короли эпохи". Под пером Леру еврей становится амбивалентным символом рода человеческого:

"Проникая к самым корням всех зол, терзающих человечество во всех его частях, мы должны сказать, что если зло в своей особой форме проявляется именно у этого народа, это не означает, что по данной причине оно специфически присуще этому народу и поражает только его: в разной степени зло поражает всех людей".

Леру говорит об "ужасном предрасположении этого народа", но взамен он предвидит для него самое великое будущее:

"...мы не всегда будем видеть этот отвратительный образ, который присущ ему сегодня. Он примет более благородный образ, более молодой, улыбающийся; он перестанет походить на еврея Шейлока; и я надеюсь увидеть его возрождение в чертах назарянина, которого иудеи распяли и которого они по-прежнему распинают и сегодня своей биржевой и финансовой активностью".

Все эти высказывания, каковы бы ни были цели их авторов, повторяли проповеди народных предсказателей средних веков, нищенствующих монахов или членов еретических братств, которые претендовали на обладание евангельским посланием и подстрекали против ростовщиков-богоубийц христианский народ, жаждавший справедливости.

Религиозные основы социалистических движений выступают особенно четко в свете их антиеврейской агитации. Однако времена изменились: антисемитская направленность перестала быть неизбежной; у многих ранних социалистов, таких как Этьенн Кабе, Константен Пекер, Луи Блан и Опост Бланки, она отсутствует.

Даже в лоне фурьеристского движения такие активисты, как Виктор Аннекен и Жан Чински, имели смелость встать на защиту евреев. Можно сказать, что антисемитизм индивидуализируется и даже интериоризируется; подобно религии он становится частным делом. Но это дело часто принимает искаженные пропорции, как, например, у Пьера Прудона.

Для этого видного теоретика французского социализма еврей был дурным принципом, сатаной, Ахриманом, и, возможно, он был первым во Франции, кто видел этот принцип воплощенным в расе, а именно в потомках Сима. Вот как он развивал эту концепцию:

"По своему складу еврей не является производителем нигде - ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности, ни даже по-настоящему в торговле.

Это посредник, при этом всегда мошенник и паразит, который действует в делах, как и в философии, путем фальшивок, подделок, обмана.

Он знает только повышение и понижение курса, риски транспортировок, неопределенность в видах на урожай, случайности спроса и предложения. Его экономическая политика всегда негативна; это дурной принцип, сатана, Ахриман, воплощенные в семитской расе".

Если согласно Прудону в современном мире еврей имеет полную свободу, чтобы оказывать свое тлетворное влияние, то это происходит потому, что мир глубоко испорчен. Не случайно этот революционер в своем главном труде ("О справедливости...") под заголовком "Декаданс" обвиняет евреев в том, что они "сделали по всей Европе высшую и низшую буржуазию похожей на себя".

Здесь легко узнать аргумент, выдвигавшийся в 1808 году Бональдом, непосредственно у которого, вероятно, Прудон черпал свое вдохновение.

В самом деле, в связи с проблемой декаданса он обращался к Наполеону и Шатобриану, "герою и барду"; но напрасно

"Наполеон попытался пробудить религиозное чувство с помощью Конкордата... получилось, что он заставил христианскую душу вернуться в тело неверующего". Еще более бесполезными представляются Прудону при современном положении вещей попытки бороться против "властелинов эпохи"; "их высылка сегодня абсолютно ни к чему не приведет".

В своем времени Прудон видит многочисленные признаки упадка, среди которых он перечисляет уменьшение роста призывников и порчу пород лошадей. Эти пессимистические ноты, эти иллюзии и навязчивые идеи - все это уже современный антисемитизм, и в Германии Вагнер скажет то же самое и многое сверх этого.

У Прудона следует особо отметить смешение теологии и расизма. Для него евреи поставили себя "вне рода человеческого", отвергнув Христа. Его теология становится менее банальной, когда он противопоставляет (в книге "О справедливости...") еврейский политеизм индогерманскому монотеизму, разве Иегова не называется в Писании "Господом господ" или "Богом воинств"?

"Это иерархический политеизм... Монотеизм в настолько малой степени является еврейской или семитской идеей, что можно говорить об отвержении им потомков Сима. Именно это выражается в обращении апостолов к евреям, упорствующим в своем партикуляризме: поскольку вы отвергаете слово Господа, всеобщего Бога, мы уходим к язычникам. Монотеизм является творением индогерманского духа; он мог возникнуть только здесь..."

Таким образом, новая расовая антропология, разработанная преимущественно в Германии, оказалась поставленной на службу глобального видения мира. Прудон еще смягчает свои истинные чувства, поскольку те, что он доверяет своим "Дневникам", не очень годятся для публикации:

"Евреи - это антисоциальная, упрямая, дьявольская раса. Они были первыми создателями зловредного суеверия, называемого католицизмом, в котором еврейские элементы ярости и нетерпимости всегда преобладали над другими элементами, греческими, латинскими, варварскими и др., и надолго стали проклятьем рода человеческого...

Таким образом, влияние еврейских элементов в христианстве объясняется особенностями этого народа - прекрасная тема для исторического исследования". Подобно Вольтеру он забывает свой антиклерикализм, когда сталкивается с евреями:

"Когда Кремье говорит с трибуны по какому-то вопросу, к которому прямое или косвенное отношение имеет христианство, он всегда подчеркивает: ваша вера, которая меня не касается; ваш Бог, ваш Христос, ваше Евангелие, ваши братья в Ливане. Так поступают все евреи; они соглашаются с нами по всем пунктам в той мере, в какой они могут извлечь из этого выгоду; но они всегда озабочены тем, чтобы отойти в сторону - они воздерживаются! Я ненавижу этот народ".

После чего Прудон переходит к проблеме женской заработной платы, причем он считает, что она должна быть ниже, чем у мужчин:

"И к тому же хорошо, чтобы женщина чувствовала превосходство мужчины и чтобы любовь соединялась у нее с чувством защищенности и преданности ее слабости и очарованию".

Но в евреях для него не было никакого очарования: несколько месяцев спустя он набрасывает программу прогрессивных действий, подобную той, которая будет применяться в Европе во второй четверти XX века:

"Евреи. Написать статью против этого народа, отравляющего все, проникающего повсюду, но никогда не смешивающегося ни с одним народом.

- Требуйте их высылки из Франции за исключением тех, кто женат на француженках.

- Запретить синагоги, не допускать их ни к одному делу, наконец, стремиться к запрещению этой религии. Христиан" назвали их богоубийцами не без причины.

Еврей - враг человеческого рода. Следует выслать этот народ в Азию или уничтожить его".

Эти приступы ярости Прудона невозможно в полной мере объяснить влиянием Фурье или его распрями с Карлом Марксом, которого он называл "солитером социализма", еще меньше его теологическими занятиями или деревенским происхождением. Возможно, все это сыграло свою роль, накладываясь друг на друга, возможно также, что были правы те историки, которые хотели видеть в этом апостоле средних классов предшественника фашистов (мы не станем вступать в эти дискуссии). Чтобы лучше его понять, необходимо сначала познакомиться с другими объектами его ненависти, а также с другими страхами.

Перечисляя в книге "О справедливости..." признаки упадка во Франции, он включает туда иностранное завоевание:

"Пока евреи завладевают банками и кредитной системой, господствуют над мануфактурами и с помощью ипотеки контролируют собственность, армии бельгийских, немецких, английских, швейцарских и испанских рабочих вытесняют в промышленности французских рабочих и уже начали наводнять деревни".

Прудон также писал Пьеру Леру:

"Я хочу вернуть мой народ в первоначальное состояние, освободить его сразу от всех экзотических религий, от всех чужеродных учреждений. Достаточно долго греки, римляне, варвары, евреи, англичане господствовали над нашим народом (la race)..."

Франция французам? Ксенофоб в Прудоне заявляет о себе еще громче в неоконченном произведении "Франция и Рейн", опубликованном посмертно:

"Французская национальность. Захваченная англичанами, немцами, бельгийцами, евреями и т. д. Декларация прав человека, либерализм 1789, 1814, 1830 и 1848 годов оказались выгодными только для иностранцев. Какое дело иностранцам до правительственного деспотизма? Они не относятся к нашей стране; они приезжают сюда только для того, чтобы ее эксплуатировать; поэтому правительство заинтересовано в том, чтобы покровительствовать иностранцам, которые незаметно вытесняют наш народ".

Далее следует план будущей работы: "Несколько энергичных страниц о евреях. - Масонство в Европе. - Народ, неспособный создать самоуправляемое государство, прекрасно справляется с эксплуатацией других народов. Его аналогии - чешские и польские эмигранты, греки и все, занимающиеся бродяжничеством".

Эта работа никогда не была написана: мысль написать книгу о древних и современных евреях преследовала Прудона всю жизнь, и в том, что касается антисемитизма, этот человек, который по многим проблемам умел пересматривать свои суждения, всегда сохранял себе верность. Можно было бы также остановиться на Прудоне как противнике протестантства, причем он доходил даже до оправдания отмены Нантского эдикта. Но нашего внимания больше заслуживает его антифеминистский фанатизм.

В книге "О справедливости..." Прудон подвергает нападкам сторонников эмансипации, "которые упорно стараются изменить женщину и сделать ее такой, какой мы ее не хотим (...). Мужчина будет господином, а женщина должна подчиняться. Dura lex sed lex ("Закон суров, но это закон").

"Завершенное человеческое существо, соответствующее своему предназначению, это мужчина, который благодаря своей мужественности достигает более высокого уровня мускульного и нервного напряжения, обеспечивающего его сущность и цели и, таким образом, максимальную энергию в труде и битве. Женщина - это уменьшенный вариант мужчины, которой не хватает одного органа, чтобы стать полноценным человеком".

Во что же превратится цивилизация, если это существо, лишенное органа, получит все права? Это будет кастрированный мир, мир евнухов:

"Итак, чтобы поставить [женщин] наравне с нами, необходимо сделать нашу силу и ум бесполезными, остановить прогресс науки, промышленности, труда, помешать человечеству мужественно развивать свое могущество, искалечить его тело и душу, извратить его предназначение, подавить природу, все это для прославления этой маленькой бедной души женщины, которая не способна ни соперничать со своим спутником, ни следовать за ним".

Далее, чтобы защитить мужские привилегии, Прудон обращается к высшим ценностям, каковыми для него являются справедливость, мужественное достоинство и целомудрие:

"Целомудрие является необходимым следствием справедливости, производным мужественного достоинства, принцип которого, как об этом уже говорилось выше, если и присутствует у женщины, то в гораздо более низкой степени. У животных самка ищет самца и подает ему сигнал; следует признать, что у женщин, таких, какими их создала природа и сформировало общество, дело обстоит точно так же.

Вся разница между нею и другими самками состоит в том, что у нее течка происходит постоянно, иногда на протяжении всей жизни. Она кокетка, разве этим не все сказано? В полях, в городе, везде, где играют вместе маленькие девочки и мальчики, почти всегда похотливость девочек вызывает холодность мальчиков. Кто среди мужчин обладает наибольшей чувственностью? Те, у кого темперамент ближе всего к женскому".

Короче говоря, женщина "бесплодна по природе, инертна, лишена умения и рассудка, справедливости и стыда", она даже является "чем-то промежуточным между ним [мужчиной] и остальной частью царства животных".

Навязчивые идеи о женщинах, навязчивые идеи о евреях: все это заставляет думать, что порабощение одной и изгнание другого имели для Прудона сходное значение, так что по здравом размышлении имеется достаточно оснований, чтобы видеть в этом революционере, отставшем от своего времени, в этом буйном человеке, прототип фашиста XX века.