ЛЕОН ПОЛЯКОВ ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА ЭПОХА ЗНАНИЙ

Создатели систем

Расизм - это, прежде всего история одного слова, а именно слова раса. Это слово появляется в Европе в XV веке, а именно во французском языке в значении "поколение", "потомство", "происхождение". С самого начала в нем была заложена оценка качества: "благородство происхождения" ("noblesse de race") противопоставляется "простонародности" ("roture de race"), хорошее происхождение ("la bonne race") дурному ("la mauvaise race") (Прим, ред.)

В настоящем разделе книги рассматриваются значения и история употребления слова "раса" (la race). При этом следует иметь в виду, что во французском языке слово "раса" имеет значительно более широкий спектр значений, чем в русском, и используется в целом ряде идиоматических выражений. Ниже приводится статья "Race" в "Новом французско-русском словаре" В. Г. Гака и К. А. Ганшиной (Москва, 1994, с. "race f

1) раса

2) род, племя; de race noble благородного происхождения; la race humaine род людской; fin de race вырождающийся; la race en est Eteinte таких уже больше нет

3) уст. династия...

4} потомки; поколения; les races futures, les races a venir поэт, грядущие поколения

5) порода, племя; avoir de la race быть породистым; de race породистый; ficrivain de race настоящий писатель; butail de race племенной скот; quelle sale race! проклятое отродье

6) (неточное употребление) народность, этнос".

Для удобства читателя в случаях, когда для перевода французского слова "race" вместо слова "раса" используются иные слова, они заключаются в фигурные скобки: {... }.).

"{Племя} богов Франции, честь мира,

Мой государь, мой господин, опора моих стихов".

(Ф. Депорт, "Анжелика")

"Он был из евреев. Он был дерзкого {племени}. Распространившись по земле, они покрыли его лицо". (Расин, "Эсфирь". II. )

"Хорошая, {породистая} собака". В своем родовом, ученом значении термин "раса" применялся к животным раньше, чем к людям. В 1765 году во Франции "Энциклопедия" ограничивает его использование в этом значении "особыми породами некоторых животных, особенно лошадей". В дальнейшем, по отношению к людям слово "race" обычно содержало уничижительный оттенок, как если бы речь шла о зверях или животных. Этот оттенок в какой-то мере сохраняется и в наши дни, как это фиксируется в словарях (См. словарь "Литтре", Race (...)

5: "Иногда употребляется по отношению к общности людей, объединяемых профессией, привычками или склонностями; в этом случае имеется опенок иронии или даже оскорбления...".

См. также "Словарь Французской академии": "Race говорят также о группе людей, имеющих одинаковую профессию или общие склонности и привычки; в этом случае слово race всегда имеет негативный смысл...").

Однако с начала XVIII века своеобразный предшественник трансформизма Бенуа де Майе говорит о человеческих расах., вышедших по его мнению из моря.

Другой ранний сторонник "полигенизма", Вольтер, особо подчеркивает расовое превосходство европейцев, "людей, которые мне кажутся высшими существами по сравнению с неграми, подобно тому, как негры относятся к обезьянам, а обезьяны к улиткам...".

Затем более методичные мыслители закладывают основы будущей антропологии, но отказ от библейской космогонии оставляет им свободное пространство для рассуждений, которые чаше всего оказываются не слишком лестными для "дикарей". Оценки такого рода несут отпечаток амбиций молодой буржуазии, характерных для просвещенного общества того времени; без сомнения они составляют часть материалистических идей Просвещения, направленных на то, чтобы вырвать у тела секреты души.

Таково было общее направление антропологических исследований: на протяжении поколений ученые прилагали все усилия, чтобы обнаружить имеющиеся в теле человека материалистические и осязаемые доказательства интеллектуального и морального превосходства белого человека, не смиряясь с тем, что его биологическое строение, как и строение негра, похоже на строение обезьяны.

Стремительное распространение слова и понятия "раса" оказывается весьма показательным в этом отношении. Вначале большую роль в увеличении популярности этого термина сыграл Бюффон, чей всеобъемлющий авторитет в век Просвещения уступал лишь авторитету Вольтера. Известно, что для автора "Естественной истории" мир представлял собой пирамиду, на вершине которой находился человек. Бюффон писал:

"Все в человеке, даже облик, указывают на его превосходство над всеми живыми существами. Он держится прямо и гордо, его осанка свидетельствует о властности, его голова обращена к небу, а величественные черты лица отражают благородство его характера. Образ души запечатлен на его внешности, превосходство натуры проявляется сквозь телесные органы и одухотворяет божественным огнем черты его лица. Величие облика, решительность и смелость манер свидетельствуют о его благородстве и достоинстве..."

Но Бюффон находит, что в полной мере это достоинство и эти качества присущи лишь белому европейцу. Лишь он один воплощает подлинную человеческую природу, которая оказалась выродившейся у всех остальных рас. Эта теория, которую, видимо, впервые сформулировал математик Мопертюи в трактате "Физическая Венера", была развита Бюффоном в труде "О вырождении животных". Будучи сторонником идеи единства человеческого рода, в этой книге Бюффон высказывает предположение, что, распространяясь по земному шару, человек претерпел "изменения" дегенеративного характера:

"... они [эти изменения] были незначительны в умеренных районах, которые, как мы полагаем, соседствовали с местом его происхождения; но они увеличивались по мере его удаления от этих мест, так что когда... он захотел заселить пески Юга и льды Севера, изменения стали столь ощутимыми, что можно было бы прийти к выводу, что негр, лапландец и белый образуют разные виды, если бы не было лишь единственного сотворенного человека..."

Бюффон даже предлагал провести естественный эксперимент, чтобы установить, сколько поколений потребуется для того, чтобы переселенные в Европу негры восстановили человеческую природу в полном объеме:

"Потребуется изолировать этих негров с их женщинами и тщательно следить за сохранением чистоты их расы, не допуская никаких смещений, это единственное средство, с помощью которого можно установить, сколько времени потребуется для того, чтобы восстановить в этом плане естество человека и тем самым определить, сколько времени ушло на превращение белого человека в негра..."

Вырождение негров превратило их в низших существ, но пальму первенства среди неполноценных людей Бюффон отдает лапландцам. Его книга "Естественная история человека" открывается описанием этих "выродков":

"Эти народы не только похожи друг на друга своим безобразием и малым ростом, цветом волос и глаз, но у них еще и очень сходные наклонности и обычаи, в равной мере все они отличаются грубостью, суеверием, глупостью (...), у них отсутствует смелость, самоуважение и стыд: нравы этих отвратительных людей заслуживают лишь презрения".

Для подтверждения этой мысли Бюффон сообщает своим читателям, что у лапландцев бесстыдство доходит до того, что они моются голыми все вместе, мальчики и девочки, матери и сыновья, братья и сестры.

Затем Бюффон дает понять, что единственным человеческим признаком у лапландцев можно считать то, что они сами осознают свою низость.

В самом деле, у них существует странный обычай предлагать чужеземцам своих жен,

"что можно объяснить тем, что они осознают свое уродство и безобразие своих женщин, и поэтому находят менее уродливыми тех из них, кем не пренебрегли чужеземцы".

У Дидро также можно обнаружить эту логическую связь между сексуальными обычаями "дикарей" и осознанием ими своей неполноценности - предлагая свою жену и дочерей европейцам, житель Таити объясняет:

"Вы более сильные и более здоровые, чем мы; мы также заметили, что вы умнее нас, поэтому мы прямо сейчас приняли решение выбрать для вас самых красивых среди наших жен и дочерей, чтобы они могли принять семя расы, превосходящей нашу".

Подобные взгляды объясняются прежде всего объемом знаний того времени; суждения Бюффона о лапландцах совпадают с тем, что говорили на эту тему Реньяр и Мопертюи в своих заметках по поводу негров. Другие путешественники рассказывали и гораздо более ужасные вещи (Известно, какой популярностью пользовался в XVIII веке миф о "добром дикаре", добродетели которого рассматривались как пример для подражания европейцами.

Но здесь речь скорее шла о приеме социальной критики, так что апологии такого рода не находили поддержки среди первооткрывателей и основателей антропологии. Можно предполагать, что естественное убеждение в истинности их науки приводило к позитивным, предрассудкам в отношении того общества, в рамках которого эта наука развивалась.

Как бы там ни было, все научные труды и притязания того времени характеризуются идеей превосходства европейцев в самом широком смысле.). Но сами принципы этих рассуждений отражают также фундаментальную ошибку методологии антропологических исследований на начальной стадии, состоявшую в произвольном отождествлении физического описания и эстетических оценок, а также морализирования, основанного на убеждении в существовании "законов" морали, столь же универсальных, как и "законы" Разума.

В самом деле, новая эсхатология прогресса формировалась по церковным образцам. Рождающаяся наука не была свободна от господства ее предшественницы - теологии и существовала за счет запаса привычных идей, вскормленных христианской моралью. Отсюда происходит вера в естественный закон, который управляет всеми сферами бытия, а также смешение фактов и права, описательной науки и нормативных дисциплин.

Ложное сопоставление реальных "физических характеристик" и неуловимых "психических" и даже моральных характеристик присуще в равной мере и классификации Линнея, великого соперника Бюффона, хотя этот набожный христианин был бесконечно менее склонным доходить до крайностей, чем французский естествоиспытатель с неясными религиозными взглядами.

В своей знаменитой "Системе природы" Линней постулировал существование в рамках класса приматов, куда относились и обезьяны, четырех вариаций вида Homo Sapiens - "Americanus", "Europaeus", "Asiaticus", "Afer", различавшихся между собой как цветом кожи и волос, так и обычаями и темпераментом. Но хотя он противопоставляет "изобретательному и искусному" европейцу "жадного и склонного к роскоши" азиата и, в еще большей степени, "хитрого, ленивого и неаккуратного" африканца, сервильного Homo afer, но на вершину классификации Линней помещает "упорного, самодовольного и свободолюбивого" американца, так что возникает соблазн видеть в этом некоторое проявление христианского смирения.

По поводу своего класса приматов Линней писал:

"Я не могу обнаружить разницы между человеком и троглодитом [т. е. человекообразной обезьяной], хотя приложил к этому все усилия, если только не обращаться к ненадежным характеристикам...".

Но сам факт, что ему не удалось "открыть душу с помощью своего скальпеля", служил для Линнея доказательством его веры. Он писал:

"Когда мы отдаем человеческое тело во власть анатомического скальпеля, чтобы найти в структуре органов что-нибудь, что отсутствует у других животных, мы вынуждены признать тщетность наших усилии. Тем самым оказывается неизбежным отнесение наших исключительных способностей на счет чего-то абсолютно нематериального, что Создатель даровал только человеку и что является душой..."

Французские соперники Линнея, не располагавшие подобными теологическими ресурсами, бурно выражали свое негодование. Для них само достоинство человеческой природы было поставлено под сомнение. Критикуя систему Линнея, согласно которой лошадь и осел относятся к одному классу (или "семейству"), Бюффон восклицал:

"... равным образом можно заявить, что обезьяна относится к семейству человека, что это выродившийся человек, что человек и обезьяна имеют общее происхождение...

Не похоже, чтобы естествоиспытатели, с легкостью устанавливающие семейства в мире животных и растений, почувствовали весь размах последствий подобных утверждении".

Сотрудник Бюффона Добантон также упрекал Линнея в унижении человеческой природы:

"Меня всегда поражало, что место человека в рамках первого рода [классификации] оказывается сразу же под общим наименованием четвероногих, каковые составляют общее название этого класса: весьма странное место для человека! Какое несправедливое распределение, какой ложный метод помещает человека на уровень четвероногих животных!"

Легко видеть метафизический подход и с одной, и с другой стороны; Линнея отнюдь не смущает то обстоятельство, что ему не удается обнаружить структурные различия там, где, как ему известно, Бог заложил различия иного порядка. Для контраста приведем подход крупного мыслителя той же эпохи, но совершенно иных взглядов на примере полемики между анатомом Иоганном Меккелем-старшим, хирургом Фридриха II, и его знаменитым голландским коллегой Питером Кампером.

Проведя в 1757 году анатомические исследования негров, Меккель установил, что их мозг оказался темнее, чем у европейцев, а кровь черной, "такой черной, что вместо того, чтобы пачкать простыни в красный цвет, как это обычно бывает с кровью, она оставляла черные пятна". Из этого он сделал вывод, что негры относятся к "почти отдельному человеческому виду в том, что касается их внутреннего устройства". Кампер прокомментировал это следующим образом:

"Отсутствие привычки видеть негров, без сомнения, внушило ему [Меккелю] своеобразную неприязнь и отвращение к их цвету (...). Поэтому я решил обратиться к этой интересной проблеме, чтобы насколько возможно прояснить то положение христианской религии, согласно которому при сотворении мира Бог создал лишь одного человека - Адама, которому мы обязаны своим происхождением, сколь бы ни были различны черты наших лиц и цвет кожи..."

Итак, по мере того как новый человек, Прометей века Просвещения, творец науки и прогресса, стал занимать на вершине творения место Бога, начала расширяться пропасть, отделяющая его от других созданий, от четвероногих, от обезьян и дикарей. Освобождение науки от церковных пут, отказ от библейской космогонии и христианских ценностей расчистили дорогу для расистских теорий.

У некоторых почтенных ученых того времени они даже принимали манихейский характер (т. е. бинарное восприятие мира как арены борьбы полярных сил Добра и Зла. - Прим. ред.).

Так, согласно немецкому философу Христофору Мейнерсу, верившему в то, что он открыл существование двух человеческих рас - расы "светлой и прекрасной") и расы "темной и уродливой", они противостояли друг другу как добродетель и порок. Как утверждал Мейнерс, эта теория позволяет открыть тайну "высших людей", которые появляются только у благородных народов:

"Только белым народам, особенно кельтам, присуще настоящее мужество, любовь к свободе, другие страсти и добродетели возвышенных душ... черные и безобразные народы отличаются от них достойным сожаления отсутствием добродетелей, а также разнообразными ужасными пороками..."

Очевидно, что в рамках морализаторского эстетизма докантианской немецкой философии белая раса противопоставляется Мейнерсом другим расам как свет тьме или добро злу. Жан Жозеф Вирей, французский ученый, пользовавшийся авторитетом в начале XIX века, вновь вернулся в 1800 году к этой классификации в своей "Естественной истории рода человеческого":

"Мы представим здесь описание общих характеристик всех человеческих рас, которые в принципе можно разделить на прекрасные и белые и уродливые, коричневые или черные (...). Для кельтских наследственных линий, а также сарматских или славянских, характерны овальные лица, приятные, симметричные...

Наконец, величественные и гордые формы, благородная душа, энергичный и открытый характер, красота, мужество, ум, совершенство и социальные добродетели возвышают эту человеческую расу над рабским стадом других смертных, которые пресмыкаются, привязанные к скудной земле в своем омерзительном однообразии. Чем стал бы наш мир без европейцев?"

Кроме этого европеец призван управлять миром: "Европеец, призванный своей высокой судьбой к мировому господству, которое он сумеет осветить своим умом и обуздать своей доблестью, это настоящий человек, глава рода человеческого; остальные, ничтожная толпа варваров, являются, так сказать, лишь зародышем..."

Все это не мешает тому, чтобы в качестве истинного сына Революции Вирей высказывал сожаление по поводу печальной участи чернокожих рабов (при этом подразумевая, что они сами виноваты в своей судьбе); еще более показательным является его убеждение, что негр стоит ближе к орангутангу, чем к белому человеку, так что он склонялся к гипотезе полигенизма.

В ту эпоху ученые имели по вопросу о происхождении человека сведения, которыми мы больше не располагаем. Сомаресу, другому сыну революционного поколения, в 1798 году пришла мысль измерять интеллектуальность путем сравнения объема черепа у белых и черных: тем самым он внес свой вклад в то, что антропология погрязла в рутине измерений, из которой она не могла выбраться более столетия.

Нельзя не заметить, что все наши ученые, считавшие, что белый человек выше цветного, как правило, не делали никаких различий между отдельными группами европейского населения. В этом смысле они оставались добрыми космополитами XVIII века (что в конечном итоге оборачивалось в пользу евреев; даже системы Мейнерса и Вирея имплицитно помещали их в "светлую расу").

Лишь под покровом наполеоновских войн и взрыва шовинистических настроений появятся новые различия; тогда к краниологическим и физиологическим пристрастиям, унаследованным от французской материалистической философии, прибавились филологические пристрастия, вдохновленные идеалистической немецкой философией, породившей в свою очередь великий миф об "арийской расе". Об этом пойдет речь дальше. Остается добавить, что в общеевропейском масштабе главным гарантом новой научной антропологии был, вероятно, Иммануил Кант.

В своих великих философских трудах он был универсалистом, однако не колебался отказаться от этого принципа при изучении истории рода человеческого в своих лекциях по антропологии и всевозможных заметках. В самом деле, он делил всех людей на расы или подразделения неравного качества, так что, по его мнению, смешение рас могло угрожать духовному прогрессу человечества.

В заметке, посвященной именно этой теме, он писал, что

"скрещивание между американцами и европейцами, или европейцами и чернокожими, ведет к упадку лучшей расы, но без пропорционального улучшения худшей".

Мы обнаружим эти идиосинкразии великого философа, отмеченные, если речь шла о евреях, своеобразной яростью, когда в следующей главе перенесемся в Германию (Более подробно антропология эпохи Просвещения рассматривается в нашей книге "Арийский миф", Париж 1971,русский перевод - Санкт-Петербург, 1996).