ЛЕОН ПОЛЯКОВ ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА ЭПОХА ВЕРЫ

III. ИСПАНИЯ В РЕШАЮЩИЙ ЧАС СВОЕЙ ИСТОРИИ

Крепость веры

Каковы были потери Испании в результате изгнания евреев? В принципе это можно сравнить с эмиграцией из Франции гугенотов, которая не имела разрушительных последствий, как немедленных, так и отдаленных, хотя можно полагать, что некоторые задержки в развитии французской экономики были вызваны именно этим. В Испании основной причиной стагнации или упадка явилось не столько изгнание евреев, сколько те условия, в которые были поставлены конверсо и их потомки, Воздействие этого фактора сказалось с большим опозданием; здесь мы имеем дело с классическим случаем длительной эволюции.

Казалось, что на первых порах изгнание евреев ничего не изменило в жизни Испании. Конечно, в наши дни испанские историки имеют по этому поводу совершенно иное мнение.

"Изгнание, - пишет М. Висенс Вивес устранило из общественной жизни единственные группы, которые могли бы создать в Кастилии первые импульсы к развитию капитализма. Оно подорвало основы процветания многочисленных городов и позволило аккумулировать огромные богатства, большая часть которого была направлена на финансирование внешней политики Их Католических Величеств, а оставшееся растворилось в руках аристократии".

Но в эту эпоху даже такие реалистично настроенные наблюдатели как Макьявелли и Гвичардини полагали, что католические монархи совершили исключительно полезное для своей страны дело. С этого момента на протяжении почти целого столетия Испания шла от триумфа к триумфу. Золото из Америки текло потоком в ее казну к восхищению всей Европы. Карл V короновался императорской короной; над испанской империей никогда не заходило солнце, как гордо гласил ее девиз. 1492 год, год изгнания евреев, обозначил начало испанского величия.

Среди национальных институтов, восходящих к этой эпохе, одним из самых характерных и самых известных стала инквизиция, призванная искоренять любые возможные формы инакомыслия. На протяжении последних пятидесяти лет историки ведут спор о том, являлась ли инквизиция орудием королевской власти или церкви. Она не была ни тем, ни другим, или и тем, и другим одновременно. Прежде всего это было чисто испанское явление.

Это был своего рода плавильный котел амбиций и фанатизма. Инквизиция являлась инструментом власти и источником моральных установлений. Она внушала страх, но средний испанец считал, что это полезный и спасительный страх. Большие и маленькие, аристократы и нищие толпами собирались на аутодафе, и вскоре установился обычай совмещать эти драматические уроки истинности христианской веры с торжественными событиями королевского двора, восшествиями на престол или королевскими свадьбами.

В этой связи необходимо заметить, что еретиков не сжигали непосредственно во время аутодафе: эта церемония, часто открывавшаяся самим королем, состояла в процессии из сотен осужденных ("кающихся грешников") с зажженными свечами в руках и гротескных колпаках sambenitos, направлявшейся к месту аутодафе (в Мадриде это была главная площадь, "Plaza Mayor"), где громко зачитывался приговор. Эта церемония длилась целый день с утра до вечера, а в случае необходимости продолжалась и на следующие дни.

Костры сооружались в других местах, обычно в городских предместьях; эти места назывались quemadero (от глагола quemar - жечь). Казнь также была публичной, и на нее собирались толпы народа, стремящегося получить наставление в добродетели. Очень показательным является описание в одной из рукописей того времени глубокого огорчения, охватившего жителей Севильи в 1604 году, когда одно аутодафе было отменено по приказу короля в самый последний момент: "Общее чувство овладело всеми, глубокая внутренняя печаль, как если бы каждый был обижен и обделен; ибо дело Господа имеет такую силу, что каждый хотел встать на его защиту; это событие позволило понять какую любовь, уважение, но также и страх внушала инквизиция".

Та любовь к своей инквизиции, которую испанский народ пронес через века, позволяет лучше понять, почему еще и в наши дни за Пиренеями находятся ее защитники. Конечно, даже самый ревностный христианин из их числа высказывает некоторое удивление в связи с тем, что процессы отдельных скрытых иудеев продолжались десятки лет. Еще больше удивления могут вызвать рассуждения одного епископа XVI века, полагавшего, что костер - это единственная подходящая кара для бедных еретиков, "поскольку они не имеют стыда, и у них ничего нельзя конфисковать". Это напоминает нам, что нельзя измерять торжествующую Европу эпохи Возрождения по меркам XX века.

Была ли испанская инквизиция воплощением абсолютной жестокости? Можно отметить, что тюрьмы инквизиции как правило не походили на легендарные каменные мешки in pace (одиночки). Богатые узники могли иметь при себе своих слуг, бедные заключенные сами готовили себе еду, а днем даже иногда могли работать в поле. И богатые, и бедные могли принимать посетителей, читать и писать, если они были грамотными. Если тюрьма оказывалась переполненной узниками, инквизиторы могли арендовать дом в городе, чтобы разместить там заключенных. Приговоренные к бессрочному заключению чаще всего заключались в монастыри, если это были священники, а не имеющие духовного сана могли отбывать свой приговор на дому.

В целом, строгость режима во многом зависела от серьезности обвинения или преступления. Обвиненные в соблюдении иудейских обрядов должны были готовиться к худшему - совсем как евреи в нацистских тюрьмах и лагерях XX века.

Не все обвиняемые подвергались пыткам. Если же это происходило, то участь невинных была хуже, чем виновных, поскольку вся система инквизиции базировалась на свободных и естественных признаниях, что оказывалось гибельным для невинных, которым не в чем было признаваться. Мы уже упоминали ранее об этой специфической проблеме признания, теперь приведем конкретный пример.

Ниже следуют отрывки из протокола допроса под пыткой Эльвиры дель Кампо, доброй христианки по заявлению всех свидетелей, которую тем не менее обвинили в том, что она не ела свинину и надевала чистое белье по субботам. Дело происходило в 1568 году в Толедо:

"Ее отвели в комнату пыток и предложили во всем признаться. Она сказала, что ей не в чем признаваться. Ей приказали раздеться и еще раз сделали внушение, но она хранила молчание. Когда ее раздели, она сказала: "Сеньор, я делала все, в чем меня обвиняют, и я свидетельствую против самой себя ложной клятвой, потому что я не могу выносить то положение, в каком я оказалась; ради Бога, я ничего не сделала". Ей сказали, что она не должна свидетельствовать против себя, но сказать правду. Ей связали руки... Был сделан один оборот узла, и ее опять призвали сказать правду, но она говорила по-прежнему, что ей нечего сказать. Затем она застонала и сказала: "Скажите мне, что вы от меня хотите, потому что мне нечего сказать..."

Бесстрастный и подробный протокол допроса под пыткой, представляющий собой акт, составленный нотариусом, продолжается; в соответствии с регламентом число оборотов узла, связывающего руки, могло доходить до шестнадцати:

"Был сделан еще один оборот, и она сказала: "Развяжите меня, чтобы я могла вспомнить, что я должна сказать; я не знаю, в чем я виновата, я не ела свинину, потому что от нее мне становится плохо; я все сделала - развяжите меня, и я скажу "истину". Приказали сделать еще один оборот узла... ей велели рассказать во всех подробностях, что именно она совершила. Она сказала: "Что я должна сказать? Я все сделала - развяжите меня, потому что я не помню, что я сделала - разве вы не видите, что я слабая женщина - о, мои руки, мои руки!..."

После шестнадцатого оборота приступили к новой пытке:

"Ее посадили на кобылу (особое орудие для пыток). Она сказала: "Сеньоры, почему вы не говорите мне, что я должна сказать? Разве я не призналась вам во всем?" От нее потребовали подробностей. Она сказала: "Я не помню. Снимите меня. Я делала все, в чем меня обвиняют свидетели..." Она сказала: "Сеньоры, подскажите мне то, что я не знаю - пожалейте меня - отпустите меня". Она сказала: "Я не знаю, как это сказать - у меня пропала память - Бог мне свидетель, что если бы я могла сказать что-то еще, я бы это сказала - я не могу сказать ничего нового о том, что я сделала, и Бог это знает..." Она сказала: "Закон, о котором говорят свидетели, я не помню, что это был за закон, будь проклята мать, которая меня родила!... О! меня убивают, если бы только мне объяснили, что я должна сказать. О, сеньоры! О, мое сердце!" Она попросила, чтобы ее исповедали, говоря, что она умирает. Ей сказали, что пытка будет продолжаться до тех пор, пока она не скажет правду, и ее увещевали во всем признаться, но какие бы вопросы ей ни задавали, она продолжала хранить молчание. Инквизитор, увидев, что она обессилена пыткой, приказал снять ее".

В ходе следующего допроса под пыткой несчастная призналась, что ее отвращение к свинине не было случайным, а отражало еврейские обряды. Инквизитор согласился, что она не знала ничего другого о еврейских обрядах. В результате для нее дело закончилось тем, что ей сохранили жизнь и наложили обычное покаяние.

Главным символом инквизиции всегда были костры; тысячи человеческих существ, сожженных заживо, потому что они отрицали божественность Иисуса, или потому что они в чем-то отходили от католических догм, например, по поводу существования чистилища. То, что костры сооружались в городских предместьях, а не на центральной площади, не делало казнь менее жестокой. Довольно странным аргументом в моральном споре выглядит довод, что подавляющее большинство осужденных были задушены гарротой перед сожжением, - привилегия, которой они удостаивались за отречение в последний момент, - но здесь следует помнить, что для палачей речь шла о том, чтобы спасти их не только от пламени костра, но и от адского вечного огня, в который они искренне верили.

Каково же было общее число сожженных за время существования инквизиции с 1480 по 1834 год, когда она была окончательно упразднена? Льоренте, инквизитор-отступник, который располагал более полной информацией по этому поводу, чем кто-либо, поскольку в его распоряжении были сохранившиеся в неприкосновенности архивы инквизиции, называл число триста сорок одна тысяча двадцать один. Сама точность этого числа внушает сомнения.

По сути, как это показал лютеранин Шефер, в чьей эрудиции и беспристрастности нет повода сомневаться, речь шла о довольно поверхностной и грубой экстраполяции. Согласно Шеферу необходимо уменьшить это число по крайней мере на две трети. Таким образом, реальное число замученных составляет порядка ста тысяч, причем после гекатомб начального периода, их количество постоянно сокращалось. Подавляющую часть осужденных, какова бы ни была их вина, составляли потомки добровольно или насильственно крестившихся евреев.

"Преступление против веры", так же как и "политическое преступление" наших дней, оказалось весьма гибким понятием. Очень скоро инквизиция стала расследовать самые разнообразные дела. Прежде чем заняться этим вопросом, поговорим о некоторых других аспектах деятельности испанской полиции душ.

Прежде всего обсудим приемы шпионажа и получения информации. Для этой цели инквизиция создала целую сеть "друзей" из уважаемых людей, иногда принадлежавших к самым громким именам испанской аристократии; их общее число в следующем столетии составляло по некоторым оценкам более двадцати тысяч человек. Эти люди не получали вознаграждения; в качестве знака признательности они носили особую медаль или бляху. Это отличие считалось очень почетным, поскольку одновременно оно служило свидетельством "чистоты испанской расы"; более того, "друзья" стояли над обычным правосудием и обычной полицией, каковы бы ни были их злодеяния, они подлежали только суду инквизиции.

Но самым важным инструментом были архивы инквизиции. Разумеется, тогда не было картотек с приметами, досье и компьютеров, которыми располагают современные полицейские службы. Но помимо протоколов своих допросов и докладов информаторов инквизиция пользовалась генеалогическими таблицами семей конверсо и связанных с ними, которые являлись подозреваемыми a priori.

В принципе каждый год совершался обход района. В сопровождении нотариуса инквизитор должен был посетить каждое домовладение, провозгласить "эдикт милосердия", дополнить генеалогические таблицы и проверить состояние sambenito. Это позорное одеяние наряду со своей функцией назидания масс превратилось в своего рода рабочий инструмент, а именно в специфический архивный документ.

Sambenito делали из грубой прочной ткани, украшенной различными эмблемами, чаще всего это был крест Святого Андрея, но в случае приговоренных к смерти на нем были изображены черти из преисподней. Раскаявшиеся грешники должны были надевать его по особым дням или носить всю жизнь в зависимости от приговора, что служило знаком для бдительности окружающих и иногда лишало его возможности получить работу и хлеб.

После кончины своего хозяина sambenito выставляли в церкви квартала, где он жил, в качестве постоянного предупреждения, чтобы все дети окрестностей и их дети знали о его позоре и о том, что все его потомки всегда будут отверженными и подозреваемыми. Иногда эта выставка была не постоянной, а передвижной; sambenito должны были выставить во всех церквях епархии. Нужно отметить, что были деревни, которые обращались с просьбой остановить эту церемонию или разрешить выбросить sambenito вместо того, чтобы постоянно обновлять его, ибо на протяжении столетий целые семьи терпели последствия еретических взглядов одного из своих предков. Но эти выставленные sambenito существовали еще в конце XVIII века; англичанин Кларк видел их выставленными в галерее собора Сеговии.

Языковая практика привела к тому, что обозначая первоначально позорную одежду, слово sambenito стало обозначать и человека, который носил эту одежду, а также его детей. И если они были добрыми испанцами в этой стране, столь озабоченной проблемами чести (а мы приближаемся к страницам, на которых обсудим связь между испанской гордостью и бесчестьем, состоявшим в том, чтобы быть в этой стране евреем), то горе этих отверженных оказывалось безграничным.

"Sambenito, - сообщал в 1602 году венецианский посол Сорранцо, - это особый тип людей, которые питают невыразимую личную ненависть к королю, к короне, к правительству, к правосудию и ко всем без разбора. Это те, кто ведет свое происхождение от лиц, осужденных инквизицией... Это осуждение касается их потомков независимо от их личной вины, но лишь из-за греха другого человека, так что они оказываются не только лишенными привилегий и преимуществ, распространяющихся на остальных, но и отмеченными знаком вечного бесчестья. Они живут в мире отчаяния и бешенства; подобно марранам и морискам их возмущают эти бедствия, которые даже в низких и подлых душах возбуждают дух ярости и мужества; они оказываются готовыми на любой бунт, но очень жесткая строгость правосудия и инквизиции исключают любую возможность для проявления какого бы то ни было недовольства".

Напротив, настоящий тайный иудей, например, португальский марран мог с презрением относиться к тому, что было для него лишь христианской комедией. Один свидетель с возмущением сообщал, как во время аутодафе в Вальядолиде некий "португалец", облаченный в sambenito, украшенный андреевским крестом, "ровным и бодрым голосом" громко повторял: "Разве святой Андрей менее уважаем, чем святой Иаков? Почему эта ноша должна быть для меня тяжелее, чем другая?" Иудей по крайней мере мог во всеуслышание провозглашать свою истину. Среди жертв инквизиции отнюдь не хулителям Христа было суждено испытать всю гамму пыток, которая была у нее в запасе; от некоторых особенно изощренных разновидностей моральных страданий они были избавлены.

В самом деле, если добрый католик, обвиненный в ереси, до самого конца настаивал на чистоте своей веры и отрицал свою вину, то он рассматривался как неисправимый и попадал на костер. Но если он уступал и признавался в вымышленных грехах, то он спасал свою жизнь ценой клятвопреступления и бесчестья для его семьи. В соответствии с богословскими принципами только первый выбор обеспечивал спасение его души. В архивах инквизиции сохранились списки подобных жертв, как и многочисленные признания в вымышленных грехах марранов, сфабрикованных ею.

"Нужно найти эффективное средство, - писал один смелый инквизитор, - против ловушки в которую, вовсе не желая того, попала инквизиция, ибо множество заслуживающих осуждения оказываются оправданными и множество добродетельных осужденными из-за злобы свидетелей, а иные в больших количествах вынуждены спасаться бегством, потому что они знают, что против них дали показания или потому что они боятся, что это произойдет..."

Признания обвиняемых должным образом регистрировались в присутствии нотариуса, и безукоризненность формы сочеталась с ошибками, переполнявшими содержание. Необходимо подчеркнуть, прежде чем покончить с этой темой, что процедуры испанской инквизиции, жесткий формализм инструкций, точность и скрупулезность протоколов заставляют вспомнить о бюрократическом педантизме полиции тоталитарных государств нашего времени.

Можно было бы сказать: "Summa injuria, summum jus" ("Высшая несправедливость есть высшее право" - перефразировка известного латинского изречения "summum jus, summa injuria" - "высшее право есть высшая несправедливость", т. е. право, доведенное до крайнего формализма, приводит к бесправию,- прим. ред.). Террор порождает исключительную пунктуальность.

Перейдем теперь к врагам и жертвам инквизиции. На протяжении около половины столетия активность инквизиции почти полностью была направлена на борьбу с иудаизмом. Было совершенно очевидно, что изгнания евреев недостаточно для превращения всех конверсо в добрых христиан. К 1500 году в Андалусии вопреки террору инквизиции или вследствие этого террора распространились мессианистические движения.

Подобные проявления марранизма лишь облегчали репрессии. В Кордове инквизитор Люсеро воспользовался этим, чтобы удесятерить террор и чтобы приняться за морисков и за потомственных христиан, у которых он конфисковывал имущество и на чьих друзей возводил обвинения. В конце концов он предъявил обвинение самому архиепископу Гранады преподобному Эрнандо да Талавера. Андалусское дворянство стало угрожать восстанием; наконец, после многочисленных интриг великий инквизитор кардинал Сиснерос сместил Люсеро с его поста в 1508 году.

Времена неподкупного Торквемады были уже далеко; за несколько лет андалусская инквизиция превратилась в рассадник шантажа и грабежей.

Тем не менее крайние меры инквизиции нанесли тайному иудаизму серьезные удары. К 1530 году аутодафе стали редкостью из-за отсутствия практикующих иудаизм. Во второй четверти этого столетия новые категории врагов веры стали все больше привлекать внимание инквизиции. Среди них были находящиеся в самом низу социальной лестницы мориски Гранады, которые к тому же изначально приняли крещение под угрозой силы. Среди социальных верхов это были лютеране и другие сторонники Реформации. Эти последние, несмотря на свою малочисленность, рассматривались как источник особой опасности. Испания превратилась в эту эпоху в бастион воинствующего католицизма, и в глазах инквизиции сторонники Реформации были близки к чему-то подобному евреям, спрятанным под новой маской. Этот пункт заслуживает более подробного рассмотрения.

Нельзя забывать связь Реформации с гуманистическим движением, с возвратом к античным источникам, с первым расцветом философии и переводами Библии. До протестантского раскола интеллектуальная элита Испании приняла страстное участие в этом движении. Никто иной как великий инквизитор Сиснерос собрал команду знатоков иврита и греческого, которые в 1515 году представили текст знаменитой Biblia Polyglotta. Речь шла, по словам самого Сиснероса, о необходимости "исправить книги Ветхого Завета по еврейскому тексту, а книги Нового Завета по греческому тексту, чтобы каждый богослов мог обращаться непосредственно к источникам", или, как более кратко формулировали некоторые гуманисты, "постичь еврейские истины".

Но уже вскоре Лютер продемонстрировал миру, какие выводы можно было извлечь из анализа этих истин. Кроме того выяснилось, что некоторые тайные иудаисты пользовались кастильскими переводами Библии, чтобы обучать своих детей Закону Моисея. В результате эти переводы были осуждены и включены в перечень запретной литературы.

С этого времени жесткая книжная цензура стала одной из основных задач инквизиции, причем в этой области ей удалось добиться таких успехов, что по словам одного инквизитора конца XVIII века Библия (т.е. собственно книга как предмет) превратилась для испанцев в вещь, внушающую ужас и отвращение.

Этот инквизитор, Вильянуэва, писал в 1791 году: "То рвение, с которым Святой Престол старался изъять текст Библии из рук простого народа, хорошо известно. В результате тот же самый народ, который раньше стремился к ней, теперь смотрит на нее с ужасом и отвращением; многим она безразлична, большинство ее не знает".

В этих условиях любые самостоятельные рассуждения по поводу священных текстов были запрещены, и даже простое стремление читать эти тексты могло с полным правом рассматриваться как знак принадлежности к еврейству, поскольку эти тексты были еврейскими. Таким образом, можно видеть, как откровение на Синае, ставшее общим достоянием всего Запада, способствовало преследованиям евреев и их уничижению. В результате, когда в Испании начались гонения на гуманистов, сын великого инквизитора Манрике писал своему знаменитому другу Луису Вивесу: "Отныне стало само собой разумеющимся, что в Испании невозможно быть сколько-нибудь культурным человеком без того, чтобы преисполниться ересями, преступлениями и пороками иудаизма. Итак, ученых людей заставляют хранить молчание, внушая им ужас..."

Ситуация особенно ухудшилась после восшествия на престол в 1558 году Филиппа II, когда Испания превратилась в своего рода тоталитарное государство. Жесточайшие репрессии обрушились на головы протестантов: были обнаружены две небольшие общины в Севилье и Вальядолиде. Архиепископ Толедо Карранса подвергся преследованиям и умер в тюрьме за то, что он опубликовал "комментарий к Катехизису", некоторые фрагменты которого показались сомнительными. Ввоз и хранение запрещенных книг стало преступлением, за которое грозила смертная казнь. Все испанские студенты были отозваны из иностранных университетов и должны были предстать перед инквизицией. На инквизицию была также возложена обязанность осуществлять надзор за всеми иностранцами, проживающими в Испании и следить, посещают ли они мессу, ходят ли к исповеди, знают ли они молитвы и ведут ли себя как добрые католики.

"Можно сказать, - писал Марсель Батайон, - что вся Испания спасается за своего рода санитарным кордоном, чтобы отгородиться от какой-то ужасной эпидемии", - и основным вирусом этой эпидемии был еврейский вирус. Знаменитый богослов Сантотис защищал как раз в это время на Тридентском соборе свой тезис о том, что протестантство является ничем иным, как возвратом к иудаизму. Другие теологи заходили еще дальше и утверждали, что иудаизм лежит в основе всех ересей, включая ислам. Инквизиторы извлекали отсюда свои выводы и занимались поисками еврейских корней у последователей Лютера и других еретиков и включали это в обвинительное заключение в качестве отягчающего обстоятельства.

Достаточно прочитать следующий отрывок из приговора к смертной казни, вынесенного Педро де Касалья, главе лютеранской общины Вальядолида:

"...упомянутый Педро де Касалья, потомок рода обращенных евреев со стороны отца по всем линиям и по линии матери, донны Леоноры де Виверо, по линии ее матери, пребывал в убеждении, что благодаря страданиям и достоинствам Спасителя нашего Иисуса Христа все грешники будут спасены, для чего не потребуется никаких усилий и никакого покаяния и т. д.".

Богослов Луис де Леон, один из тех, кто составляет бессмертную славу Испании, вступил в конфликт с инквизицией из-за того, что он выразил сомнения по поводу безупречности текста Вульгаты св. Иеронима (латинский перевод Библии, осуществленный Иеронимом на рубеже IV-V веков и канонизированный в 1548 году Тридентским собором,- прим. ред.). Один из следователей инквизиции, занимавшихся делом Луиса де Леона, писал по этому поводу:

"Пусть обвиняемый не осмеливается утверждать..., что Святой Дух открыл ему, который не столь свят и даже не является потомственным христианином." то, что Он скрыл от достопочтенного святого Иеронима".

История жизни и смерти Луиса де Леона такова: он был еврейского происхождения по трем генеалогическим линиям, родился в 1375 году и умер восьмидесятилетним стариком; христианство принял в 1415 году.

В 1491 году инквизиция установила, что после своего обращения он продолжал соблюдать иудейские обряды, предала его посмертному суду и сожгла его останки. В результате у его детей было множество неприятностей, отразившихся на судьбе самого дона Луиса, уже ничего об этом не узнавшего. Но инквизиция тщательно обновляла свои генеалогические досье. Этот пример хорошо показывает сложность и запутанность испанской ситуации, на которую существенно повлияли евреи и мавры, и где было общепринятым мнением, как мы это вскоре увидим, что вирус еврейства передавался по наследству (в современных терминах речь могла бы идти об особом патологическом гене).

Само это убеждение, это подозрение, висевшее над головами новообращенных христиан, даже если они не являлись sambeniti в прямом смысле этого слова, вызывало в них горечь и сомнения, в результате их правоверность оказывалась менее твердой, чем у потомственных христиан. Горожане, как правило, хорошо образованные, они оказывались вдвойне открытыми для новых идей; таким образом возникал своего рода замкнутый круг, который подкреплял общепринятую идею о вредоносности еврейской крови.

Что же касается настоящих тайных иудеев, т. е. испанских марранов, то террор инквизиции истребил их до такой степени, что к 1570-1575 годам их уже практически не осталось. Но в 1580 году превратности истории способствовали тому, чтобы борьба с марранизмом вышла на первый план в задачах кастильской инквизиции и к тому же усилила испанскую манию по поводу евреев.

В 1580 году после поражения и смерти в Марокко короля Себастьяна Португалия была присоединена к Испании. Португальская инквизиция, существовавшая уже около тридцати лет, удвоила свои усилия. В то же время переход через испанскую границу оказался сильно упрощен, в результате чего португальские марраны, гораздо больше утвердившиеся в традициях тайного иудаизма, чем испанские новообращенные, в больших количествах распространились по всему полуострову. Вовлеченные в борьбу с инквизицией, они содержали в Риме что-то вроде постоянного лобби, с помощью значительных взносов в папскую казну добивавшееся коллективных помилований, которыми в основном пользовались богатые марраны, в то время как бедные и неудачники попадали на костер.

В результате всего этого испанское население пришло к убеждению, что португалец и еврей - это одно и то же. Что касается других народов, то они легко распространили аналогичное подозрение на всех жителей Иберийского полуострова, чему имеется бесчисленное количество свидетельств от Рабле до Мартина Лютера.

В "Гаргантюа и Пантагрюэле" Пантагрюэль не принимает испанское оружие, потому что "его отец ненавидел всех этих идальго, марранизированных как сам Дьявол". Что же касается Лютера, то он восклицал: "Я предпочитаю иметь дело с турками как с врагами, чем с испанцами как с сюзеренами, большинство из них марраны, обращенные евреи".