ХАДАССА БЕН-ИТТО ЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ "ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ": СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ

ГЛАВА 6

ТАКТИЧЕСКИЙ ВЫБОР АДВОКАТА

Георг не сомневался в том, что княгиню Радзивилл, Армана дю Шайла и Филиппа Грейвса следует пригласить для дачи показаний на Бернском процессе. Каждый из них не только обладал аутентичной, полученной из первых рук информацией, не только не был евреем, которого легко обвинить в искажении истины, - самое важное состояло в том, что их основанные на личном опыте рассказы согласовывались и подтверждали друг друга, предлагая логичный ответ на вопросы, которыми мог задаться любой судья:

кто сочинил "Протоколы"?

Когда?

Где?

С какой целью?

Он тщательно перечислил пункты, по которым эти свидетели могли подкрепить их позицию.

Все они подтверждают, что, несмотря на изначальную публикацию "Протоколов" в России, их сочинили во Франции.

И княгиня Радзивилл, и дю Шайла говорят, что "Протоколы" были написаны на французском языке, причем оба видели оригинальную рукопись.

Несмотря на то что рукопись они видели при разных обстоятельствах, в разных странах и в руках разных людей, и Радзивилл, и дю Шайла, независимо друг от друга сообщают, что рукопись была выполнена разными почерками в тетради с синей кляксой на первой странице.

И Радзивилл, и дю Шайла связывают фабрикацию документа с парижскими агентами русской тайной полиции: Радзивилл просто-напросто видела его в руках одного из авторов подделки, признавшегося, что он состоит в подчинении главного русского агента в Париже, Рачковского; дю Шайла слышал от Нилуса, что документ, находящийся в его распоряжении, был прислан ему из Парижа все тем же Рачковским.

До открытия Филиппа Грейвса на многие связанные с "Протоколами" вопросы не удавалось дать логичные ответы. Каждый неизбежно гадал, почему русские агенты, готовя поддельный документ для издания в России, писали его по-французски; дю Шайла, видевший французскую рукопись, также был озадачен тем, что одни его куски написаны на хорошем французском языке, между тем как другие - на дурном и явно не французом; и наконец, документ в целом слишком сложен, слишком искусен, чтобы можно было поверить, будто его сочинил сотрудник полиции.

Исчерпывающие ответы на эти вопросы дал Филипп Грейвс. Почти две трети книги были дословно скопированы с написанных хорошим языком "Диалогов в аду" Мориса Жоли. Гораздо проще было приспособить книгу к своим целям, устранив ссылки на Макиавелли и Монтескье и любые упоминания об аллегорическом диалоге, представив ее как политический документ, содержащий реальные протокольные записи совещания тайного еврейского правительства, переработав ее по-французски, а затем целиком переведя на русский язык. Этим и объясняется, что куски книги, сочиненные фальсификаторами, уступают в отношении языка тем, что написаны Морисом Жоли.

Чтобы предъявить книгу Жоли суду, решил Георг, этого мало. Филипп Грейвс должен сам описать драматические обстоятельства, при которых он получил книгу и прочие сведения от русского беженца, и, самое главное, указать на тот факт, что источником этих сведений был отставной полковник русской тайной полиции.

Грейвса можно даже попытаться заставить открыть имя его информатора.

Сообщение княгини Радзивилл полностью подтверждено Генриеттой Херблетт, завзятой антисемиткой, у которой не имелось причин лгать в угоду евреям. Ее показания не только подтверждают подробности, о которых рассказала княгиня, но и добавляют еще одну, очень важную, позволяющую связать все сказанное этими женщинами со сведениями, опубликованными Филиппом Грейвсом. Хотя надежды на то, что Херблетт согласится выступить в суде, практически не было, Георг надеялся, что благодаря ей княгиня Радзивилл сможет припомнить подробность, о которой сама она не упомянула. Херблетт рассказала о том, как Головинский готовил подделку в парижской Национальной библиотеке, - деталь, которая в то время представлялась несущественной. Ныне же Георг понимал всю важность этой на вид побочной информации. Он попросил одного из своих парижских знакомых отыскать для него экземпляр книги Мориса Жоли, однако услышал, что она отсутствует в продаже со времени ее запрета в 1865 году, после осуждения Мориса Жоли.

В парижской Национальной библиотеке удалось найти всего один экземпляр. Знакомый Георга, просмотревший этот экземпляр, сообщил, что на разных его страницах имеются карандашные пометки. По просьбе Георга этот знакомый сравнил помеченные места с теми, что были скопированы фальсификатором "Протоколов", и убедился в их идентичности.

Фальсификатор был настолько уверен в себе, думал Георг, что не потрудился даже стереть свои карандашные пометки. О лучшей улике, оставленной на месте преступления, невозможно и мечтать.

Показания этих свидетелей, считал Георг, суть благодеяние Господне, истинный ответ на молитвы юриста. Впервые он проникся не только надеждой, но даже уверенностью в том, что у них есть хорошие шансы выиграть дело. Оставалось, впрочем, найти решение проблемы, давно уже маячившей в глубине его сознания, - ею-то и надлежало теперь заняться.

Составляя список свидетелей, которым предстоит выступить на процессе, адвокат сталкивается с трудной дилеммой. Свидетели не являются совершенными существами, их память нередко проделывает с ними странные фокусы. Честный, правдивый свидетель может заблуждаться относительно какого-либо факта, который в итоге легко опровергается, что дает противной стороне отличную возможность дискредитировать его показания в целом. При этом попадаются свидетели, упрямо не желающие отказаться от какой-либо сообщенной ими неверной подробности, а это позволяет бросить тень сомнения на все ими сказанное.

Георг, читая интервью княгини Радзивилл, сразу понял, что она явно совершила ошибку. Рассказывая, как Матвей Головинский навещал ее в Париже, она добавила: "Я говорю сейчас о 1904-м и 1905 годах". Причем тогда она еще не знала, что Головинский служит в русской тайной полиции, подумал Георг. Она не сообщила, насколько позже Головинский показал ей и ее друзьям рукопись "Протоколов сионских мудрецов", сказав лишь "как-то раз".

Ясно, что это произошло значительно позже, чем их знакомство, поскольку к тому времени они уже стали друзьями и хаживали друг к другу в гости. В ту пору она уже знала, чем занимается Головинский, а он преспокойно называл при ней имена своих сотрудников.

В другой части интервью княгиня сказала:

"Позже я узнала, что Сергей Нилус вставил рукопись Головинского в свою знаменитую книгу..."

Если бы она помедлила и подумала, то поняла бы, что видела в Париже поддельный документ гораздо раньше, чем ей кажется, поскольку ему еще предстояло добраться до России, быть переведенным на русский язык и попасть в книгу, опубликованную в 1905 году. К тому времени отозванный из Парижа Рачковский уже вернулся на родину.

В действительности, считал Георг, документ был сфабрикован где-то перед самым началом нашего столетия. Выдержки из "Протоколов" публиковались в газете "Знамя" в 1903 году, а сам документ определенно попал в руки Нилуса еще до того.

Георг понимал, что княгиня впала в добросовестное заблуждение. Она жила в Париже в разные периоды времени, провела в этом городе немалое число лет; она засвидетельствовала по памяти события более чем двадцатилетней давности; причин выдумывать историю столь фантастическую у нее не было, к тому же ее рассказ был полностью подтвержден Генриеттой Херблетт, - вообще, если бы княгиня все выдумала, она, наверное, поосторожнее обошлась бы с датами.

Да, но согласится ли со всем этим судья?

Не отвергнет ли он целиком ее показания, как не заслуживающие доверия?

Не бросят ли они тень на все их дело, не повредят ли ему?

Следует ли идти на такой риск?

Представив свои соображения коллегам, Георг настоял на том, что княгиню совершенно необходимо вызвать в суд для дачи показаний, отметив при этом, что им не следует рисковать, предоставляя противной стороне возможность обнаружить противоречие в словах свидетеля. Это противоречие им следует выявить самостоятельно.

Они не могли предвидеть, что свидетельница, которой 13 лет назад хватило отваги рассказать правду, не захочет теперь повторить ее в зале суда. Поэтому их неприятно поразило то обстоятельство, что и княгиня, и Филипп Грейвс ответили на приглашение выступить в суде отказом. Княгиня сослалась на "причины личного характера", суть которых она так и не раскрыла, однако прислала засвидетельствованные ею под присягой письменные показания, содержащие все факты, изложенные в ее интервью 1921 года.

Георг с коллегами решили предъявить их суду, объяснив при этом расхождение в датах. В конечном итоге оказалось, что защита не стала использовать ошибку в датах для дискредитации показаний княгини, предпочтя вообще не оспаривать суть дела. Вместо этого защита пыталась дискредитировать саму княгиню, откопав некие скандальные слухи о ней, позволявшие изобразить ее женщиной сомнительного поведения, не заслуживающей никакого доверия.

Отказ Филиппа Грейвса был куда огорчительнее. Грейвс был журналистом, приобретшим известность и престиж как человек, впервые открывший правду о "Протоколах сионских мудрецов". Благодаря ему "Таймс" получила всеобщее признание как газета, посвятившая себя борьбе со злонамеренной клеветой.

Как же получилось, что этот человек не решился повторить рассказанное им в открытом суде?

Кто или что испугало его?

Приглашение выступить в суде послал Филиппу Грейвсу Сэли Мейер - послал через Коллегию представителей евреев Великобритании в Лондоне. Присланные Грейвсом засвидетельствованные под присягой письменные показания, в которых лаконично сообщалось, что содержание его статей о "Протоколах", которые он помог разоблачить, является чистой правдой, очень огорчили Георга и его коллег.

Филиппу Грейвсу предстояло стать их главным свидетелем, они надеялись, что его устные показания будут яркими и убедительными. Рассчитывали они и на то, что он предъявит суду относящиеся к делу документы из архивов "Тайме" и откроет - впервые - имя своего русского информатора. Необходимость ограничиться всего-навсего письменными показаниями стала для них тяжелым ударом.

Я тоже, подобно Георгу, задумалась о том, что стояло за отказом Филиппа Грейвса дать показания, и решила выяснить это.

Солнечным октябрьским днем 1994 года я сидела в архиве "Таймс", со все возраставшим изумлением читая документы, в которых излагалась история причастности Филиппа Грейвса и "Таймс" к вопросу о "Протоколах сионских мудрецов". Я-то полагала, что роль "Таймс" в истории "Протоколов" ограничивается публикацией статей Грейвса в августе 1921 года.

Я и понятия не имела, что газета участвовала в этом деле более десяти лет, что повлекло за собой как доходы, так и - на определенном этапе - неприятности. Ничего не знала я и о длинной руке Гитлера, который еще в 1933 году сумел внушить опасения солидной английской газете и поселить страх в сердце одного из лучших английских журналистов, человека во всех иных отношениях отважного.

Эти документы открыли мне причину отказа Филиппа Грейвса выступить на Бернском процессе - более того, они позволили мне понять как обстановку, сложившуюся в Европе в самом начале правления нацистского режима в Германии, так и роль, которую "Протоколы сионских мудрецов" сыграли в пропагандистской машине нацистов.