ХАДАССА БЕН-ИТТО ЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ "ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ": СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ

БЕРН - 1988 ГОД

В апреле 1988-го я совсем уж было отклонила предложение прочесть лекцию в Берне, как вдруг вспомнила об упоминавшемся на парижском суде Бернском процессе. Повинуясь внезапному порыву, я решила принять приглашение, как если б оно было неким предзнаменованием. Лекцию я читала в одном из бернских отелей, там меня и познакомили с Одеттой, покойный муж которой, Георг Бруншвиг, участвовал в знаменитом Бернском процессе, посвященном "Протоколам сионских мудрецов".

Одетта выглядела моложе своих семидесяти лет. Худенькая, изящная женщина с негромким голосом, насмешливым взглядом и твердой линией рта - я удивилась, когда при моем упоминании о Бернском процессе на ее глазах появились слезы. Лишь позже я поняла, что это событие было главным не только в карьере ее мужа, но и в их личной жизни. Прошло пятьдесят пять лет с тех пор, как ему пришлось противостоять в разбиравшем вопрос о "Протоколах сионских мудрецов" бернском суде и немецким и швейцарским нацистам. И минуло пятнадцать лет после Войны Йом Кипур, во время которой с ним случился роковой сердечный приступ, когда он выступал перед еврейской аудиторией в Цюрихе с горячим призывом помочь Израилю в его борьбе за выживание. Между двумя этими событиями Георг Бруншвиг сделал блестящую карьеру и как юрист, и как выдающийся общественный деятель.

Мы встретились в доме Одетты, наделенном особым очарованием. Она жила здесь с самой свадьбы, состоявшейся более пятидесяти лет назад, и дом выглядел так, будто с тех пор в нем ничего не менялось. Единственным неуместным предметом казался здесь большой телевизор. Всюду были свежие цветы, и, хотя каждая вещь занимала положенное ей место, обстановка была теплая, и я сразу почувствовала себя уютно, хотя никогда в подобном доме не жила.

Когда мы разговорились о Георге и о Бернском процессе, Одетта взобралась на стремянку, сняла с самой верхней книжной полки маленькую книжицу на немецком и, вручив ее мне, сказала: "Тут все описано, правда, коротко". Той же ночью я прочла все семьдесят две страницы этой изданной в 1938 году в Цюрихе брошюры, написанной Эмилем Раасом и Георгом Бруншвигом и озаглавленной "Уничтожение фальшивки". То было мое первое знакомство с историей Бернского процесса, как и с историей "Протоколов сионских мудрецов".

На следующий день мы отправились повидаться с Эмилем Раасом, партнером Георга Бруншвига, пережившим его. Он жил в очаровательном, окруженном садом доме, в обстановке, очень схожей с обстановкой квартиры Одетты. Со мной поздоровался старый сидящий в кресле на колесах человек, частью парализованный, но сохранивший полную ясность ума. То был крупный мужчина со все еще звучным голосом, в совершенстве владевший языком судебных заседаний. Одетта сказал мне, что в свое время он был выдающимся адвокатом.

Стоило мне упомянуть о процессе, как он склонил голову, и глаза его затуманились. Пухлые ладони старика тяжело покоились на пледе, покрывавшем наполовину парализованные ноги. Мы молча ждали, понимая, что ему нужно собраться с мыслями.

Медленно, поначалу неуверенно подбирая слова, каждый слог которых словно бы жил собственной жизнью, он заговорил глубоким голосом, который перенес нас в Берн 1933 года, к демонстрациям нацистов, к попавшей в невыносимое положение еврейской общине, в сизые от табачного дыма совещательные комнаты, в напряженную атмосферу зала суда, где разворачивалась во всех ее исторических измерениях эпопея "Протоколов сионских мудрецов".

Чуть позже мы с Денизой, женой Эмиля, поднялись на чердак их дома и там, следуя указаниям Эмиля, отыскали восьмисотстраничную рукопись, содержавшую полный отчет о процессе. Эмиль завершил ее в канун Второй мировой войны, но так и не опубликовал.

- В те дни, - сухо сказал Эмиль, - у нас были дела поважнее.

Он пояснил, что еврейская община не могла тратить деньги на издание книг. Каждый грош уходил на помощь беженцам из нацистской Германии. Именно поэтому они опубликовали лишь маленькую брошюру, а полная рукопись, всеми забытая, так и осталась пылиться на чердаке.

Мне еще предстояло год спустя, по особому разрешению врачей, встретиться с Эмилем в больничной палате ради последнего, как оказалось, разговора. Окруженный членами своей семьи, Эмиль старался припомнить процесс в каждой мельчайшей подробности, постоянно сознавая при этом, что время его истекает.

Внезапно он, хмыкнув, сказал:

- Я и сейчас помню драматический момент, когда Георг Бруншвиг вынул из кармана маленький томик, положил его на стол судьи и объявил: "Вот книга, с которой списаны "Протоколы сионских мудрецов".

Через несколько недель Эмиля Рааса, последнего из остававшихся в живых участника исторического Бернского процесса, не стало.