IV. Вильгельм Кейтель и Альфред Иодль

История подводит итог

Наконец суд завершил исследование доказательств по делу Кейтеля и Иодля. Теперь каждый из них, освободившись от необходимости готовить и осуществлять свою защиту, может сам подвести итоги, предаться воспоминаниям.

Любопытно, что почти все подсудимые стали вспоминать, а точнее, напоминать в Нюрнберге, сколь много они сделали для установления взаимопонимания с Западом. Геринг неоднократно высказывал сожаление, что ему не удалось договориться с Америкой. Он верит "западным демократиям", и потому сам сдался в плен американцам. Гесс еще в 1941 году показал свою приверженность Западу, полетев в Лондон. Риббентроп много распространялся о том, что самой заветной мечтой своей считал установление англо-германской дружбы, и, видя в Англии свою вторую родину, он адресует последнее письмо Уинстону Черчиллю. А Кальтенбруннер? Тот прямо сообщил на процессе о своих связях с американской разведкой.

Иодль решил, что и он должен напомнить Западу о собственных заслугах. Вот что рассказывал начальник гитлеровского штаба в Нюрнбергской тюрьме доктору Джильберту.

7 мая 1945 года в Реймсе он подписал акт о капитуляции с западными державами. Во время подписания этого акта Иодль предложил отозвать германские войска с Восточного фронта на Запад, с тем чтобы они сдались "не русским, а союзникам", и просил для организации этого маневра оставить четыре дня между подписанием перемирия и вступлением его в силу, "тогда войска отойдут организованно в английскую и американскую зоны".

По словам Иодля, ему дали на такую "операцию" сорок восемь часов. За это время полковник немецкого генерального штаба проехал на американском танке по передовой линии Восточного фронта и отдал частям приказ на отступление.

- Таким образом, - заключил Иодль, - я спас семьсот тысяч человек от захвата в плен русскими. Если бы у нас было четыре дня, я мог бы спасти больше.

Между прочим, мне самому пришлось столкнуться с этой тактикой Иодля и убедиться в "лояльности" наших американских союзников. Это было 8 мая 1945 года. Командир 9-й пластунской казачьей дивизии генерал Метальников срочно вызвал меня и еще двух офицеров к себе на КП. Он сообщил, что немецкое командование в Реймсе подписало акт о капитуляции и что сегодня в 23.00 заканчиваются военные действия. Завтра утром, 9 мая, должны капитулировать войска, противостоящие нашей дивизии. Генерал назначил меня уполномоченным для приема капитуляции в районе 36-го стрелкового полка.

В тот же вечер я выехал на место. Мы договорились обо всем с командиром полка полковником Орловым и к утру закончили последние приготовления. Но в назначенное время представители войск противника не явились. И тут выяснилось, что в течение ночи немецкие части скрытно отошли на запад. Видимо, здесь тоже побывал посланец Иодля на американском танке.

* * *

Пришел черед для последних слов подсудимых.

Вильгельм Кейтель сразу обращает внимание суда на то, что он признал свою ответственность в границах своего "служебного положения". Относительно собственной причастности к преступлениям германского фашизма бывший фельдмаршал сказал:

- Я далек от того, чтобы умалять долю моего участия в случившемся.

Однако тут же Кейтель делает беспомощные попытки хоть как-нибудь смягчить свою вину.

"Человеческая жизнь в оккупированных областях ничего не стоит…" Признавая, что он так говорил и в таком духе инструктировал подчиненных, Кейтель называет эти слова "ужасными", но утверждает, что они являются лишь синтезом приказов Гитлера.

Но как бы то ни было, бывший начальник штаба ОКВ оказался одним из немногих подсудимых, признавших себя виновными. В последнем слове перед лицом трибунала он довольно четко сформулировал эту свою позицию, итог всех размышлений в Нюрнберге.

В свое время на вопрос защитника, отказался ли бы он от участия в дележе лавров в случае победы, бывший фельдмаршал ответил:

- Нет, я был бы, безусловно, горд этим.

Тогда последовал другой вопрос доктора Нельте:

- Как бы вы поступили, если бы еще раз попали в аналогичное положение?

- В таком случае, - заявил подсудимый, - я лучше избрал бы смерть, чем дал бы втянуть себя в сети таких преступных методов.

Тем не менее и в последнем слове Кейтель все время упирал на то, что был лишь послушным исполнителем приказов.

- Трагедия состоит в том, - сказал он, - что то лучшее, что я мог дать как солдат, - повиновение и верность - было использовано для целей, которые нельзя было распознать, и в том, что я не видел границы, которая существует для выполнения солдатского долга. В этом моя судьба.

Чтобы оценить степень лицемерия этого кажущегося искренним заявления, я мысленно представил себе, что случилось бы, если бы предположение, заключенное в первом вопросе адвоката, стало реальностью. Нетрудно было предугадать поведение Кейтеля - пожинателя победных лавров - его верноподданническую покорность Гитлеру, легкость, с какой он подписывал бы снова любые приказы, декретировал любые бесчинства и зверства. Совесть? Какая там совесть! Фюрер утверждал, что совесть - это химера, и от нее Кейтель давно избавился.

Нет, не трагедию видел бы Кейтель в "повиновении и верности" Гитлеру, как твердит теперь, а огромную свою заслугу, за которую он мог бы ждать от фюрера новых и новых милостей.

Но приключилась беда - осталась без дела команда подрывников, подготовленная для взрыва московского Кремля. Германия разбита. Вермахт разгромлен. Гитлер мертв. Кейтель на скамье подсудимых. Надо отвечать за содеянное. Кейтель оказался бессильным перед фронтальным наступлением неопровержимых доказательств. И он сдался, капитулировал так же, как капитулировал вермахт. При том, в отличие от Иодля, Кейтель отказался от фальшивой позы.

А Иодль?

Даже в своем последнем слове он прибег к отвратительным приемам лжи. Говорил так, будто не было второй мировой войны, не было Нюрнбергского процесса, не было тысяч и тысяч документальных доказательств, не было Освенцима и Дахау, Орадура и Лидице:

- Господин председатель, господа судьи! Моя непоколебимая вера заключается в том, что история более позднего времени выскажет объективное и справедливое суждение о высших военных руководителях и об их соратниках. Ибо они и вместе с ними вся германская армия стояли перед неразрешимой задачей, а именно: вести войну, к которой они не стремились, которой они не хотели, находясь под руководством верховного главнокомандующего, доверием которого они не пользовались и которому они сами не вполне доверяли…

Трудно определить, чего было больше в последнем слове Иодля: ложной патетики или лицемерия. Иодль вдруг, видите ли, осознал, что война "решала, будет существовать или погибнет любимое отечество". Но "любимое отечество" могло существовать и без войны. Война нужна была для того, чтобы погибли другие отечества.

Иодль пытался уверить трибунал в том, что он и другие генералы "служили не аду и не преступнику, а своему народу, своему отечеству".

Снова ложь. Он сам называл Гитлера шарлатаном и преступником и все же служил ему. Нельзя одновременно служить и преступнику и народу!