II. Герман Геринг с близкого расстояния

"Посредственные люди не могут этого понять"

Года два назад в западной печати промелькнуло сообщение о том, что германский промышленник Флик (которого тоже судили в Нюрнберге, но скоро выпустили на свободу) нанес визит фрау Эмми Геринг. Им было что и кого вспомнить. В свое время супруг Эмми не мало дал заработать старому Флику.

Но и теперь в свои восемьдесят два года Флик остался человеком дела. Сентименты - не его область. Едва успев поцеловать даме ручку, он сообщает о цели визита. Ему стало известно, что милая Эмми ведет (и кажется, не безуспешно) в западногерманских судах процесс о возвращении ей имущества Германа Геринга, в том числе большого количества картин. По старой дружбе Флик надеялся, что ему будет предоставлено право первого отбора.

Старая лиса чуяла богатую поживу.

* * *

Герман Геринг не терял зря времени на своих многочисленных постах. Он сам был первой "легавой собакой". Ни в кого и ни во что у него не было такой веры, какую он питал к деньгам. Люди могут подвести, предать, продать. Геринг хорошо знал это по опыту собственной жизни. А золото - всегда золото. Геринг был уверен, что даже в самой безнадежной ситуации оно способно восстановить прочность положения. Он знал цену демагогии и цену золота.

Существует предание, будто Талейран чуть не помешался от радости, получив у Наполеона портфель министра иностранных дел. Он мало думал о связанных с этим постом почете и славе. Его волновало совсем иное. Едучи в карете и позабыв, что рядом с ним сидят другие люди, Талейран, как помешанный, твердил: "Место за нами! Нужно составить на нем громадное состояние, громадное состояние!"

История не установила подобного случая в жизни Геринга. Но это ничуть не меняет сути дела. Хотя в отличие от Талейрана Геринг придавал огромное значение внешним признакам власти, почету и славе, он был в достаточной мере реалистом, чтобы вслед за Талейраном повторять: "Прежде всего не быть бедным!"

Существовал в Германии такой папиросный король Филипп Реетсма. Утаил он от казны крупные налоговые суммы. Нависла над ним большая угроза. Но папиросный король успел преподнести "на память" Герингу семь миллионов двести пятьдесят тысяч марок, и скандальное дело удалось замять.

Геринг "спасал" даже евреев, помогал некоторым из них получить право выезда из страны, а в знак благодарности хватал своими загребущими руками всю их собственность, оставляемую в Германии.

Но это была стадия лишь, так сказать, "первоначального накопления" Геринга. Настоящий грабеж начался с момента создания концерна "Герман Геринг верке". В него насильственно включались многие конфискованные предприятия Германии. В Австрии этот концерн захватил фирму "Альпине-Монтан", контролировавшую рудные месторождения в Штирии, в Чехословакии - заводы Шкода.

Каждый новый шаг германских войск по чужим территориям приносил Герингу новые богатства.

Особое пристрастие Герман Геринг питал к произведениям искусства, в частности к живописи. Тут, пожалуй, ярче всего проявилось "нравственное начало" второго человека "третьей империи".

Геринг знал о существовании крупнейших картинных галерей мира - парижского Лувра, Третьяковской галереи в Москве, Британского музея в Лондоне. И он твердо решил, что должен составить себе коллекцию, не уступающую этим мировым сокровищницам искусства. Каждая из них комплектовалась десятилетиями, а то и столетиями. Геринг же собирался возвеличить свой Каринхалл за несколько лет.

Он не особенно следил за покупными ценами на картины. У него была своя, особая, не известная другим коллекционерам манера приобретать их. Специальные уполномоченные Геринга шныряли по всем городам оккупированной Европы и тащили в Каринхалл картины, принадлежавшие некогда жертвам гестапо.

А как поступал Геринг, если приглянувшуюся ему картину нельзя было конфисковать? В таких случаях он "покорнейше просил" ее собственника произвести "обмен" на другие картины. При этом рейхсмаршал проявлял поразительную щедрость - вместо одной или двух, как на грех, понравившихся ему картин давал пять - десять. Конечно, приобретались Ван-Дейк, Рубенс или старинный фламандский гобелен, а в "обмен" давалась современная немецкая живопись, конфискованная у жертв гестапо.

Особенно поживился Геринг на ограблении частных французских собраний (Ротшильда, Селигмана и др.). Как доносил один из чиновников немецкой военной администрации в Париже, "специальный поезд фельдмаршала Геринга состоял из двадцати пяти вагонов, наполненных самыми ценными произведениями искусства".

Уже под самый конец войны Герингу приглянулась скульптура из Монте-Касино. Она была передана ему.

В одном из писем к Розенбергу Геринг с гордостью сообщает, что у него "теперь, наверное, самое лучшее собрание ценностей если не во всей Европе, то, по крайней мере, в Германии".

В Нюрнберге "ненасытный Герман" пытался как-то оправдать свою алчность. Он говорил Гансу Фриче:

- Вы знаете, единственное темное пятно в моем поведении… страсть к коллекционированию… Я хотел иметь все, что было красивым… Посредственные люди не могут этого понять.

Увы, таких "посредственных" в судебном зале было слишком много. И самое странное - Геринг это понимал - такими "посредственными" были судьи, прокуроры, многие свидетели.

А скамья подсудимых?

Здесь никто и не пытался "понять" незадачливого коллекционера. Мнение этого "узкого круга" было общим: после того как суд установил, что Геринг еще и самый банальный вор, ему уже не на что надеяться. Шпеер, улыбаясь, заметил:

- Фортуна окончательно отвернулась от него.

Функ процедил сквозь зубы:

- Как позорно!

Риббентроп, обращаясь к Кальтенбруннеру, развел руками:

- Я теперь не знаю, кому доверять!

Этот лицемер и ханжа, как видно, еще не подозревал в то время, что через несколько дней придет и его черед отчитываться за такую же грабительскую деятельность "особого батальона Риббентропа".

И конечно, Шахт не мог не воспользоваться сложившейся вокруг Геринга ситуацией. Он тоже высказался:

- Я считаю Геринга прирожденным преступником. Я едва могу на него смотреть… Воровство в определенном смысле еще хуже, чем убийство. Оно раскрывает характер… Можно понять человека, совершившего преступление в состоянии аффекта… но воровство, это так низко, так низко!..

Произнося эту тираду, Шахт был так "скромен", так "скромен", что умолчал при сем о собственных воровских проделках. Нет, не о тех грандиозных мошеннических операциях, которые он совершал во имя рейха, а о столь же банальных акциях, в результате которых разбухал его собственный карман.

Но об этом позже.