II. Герман Геринг с близкого расстояния

Рейхсмаршал меняет кожу

Ганс Франк однажды восхитился:

- Черт возьми, мне нравится, как ведет себя Геринг. Если бы он всегда был таким. Я сказал ему сегодня в шутку: жаль, Герман, что тебя не посадили на годок в тюрьму несколько лет тому назад…

Эти слова были произнесены 16 марта 1946 года, как раз в тот день, когда Геринг перед лицом Международного трибунала давал ответы на вопросы своего адвоката. Подсудимых радовало, что он называет себя вторым человеком в империи и тем самым как бы выражает готовность лично нести большую часть ответственности за содеянные нацистами преступления.

- Кто такой этот Фриче? Я такого вообще не знал, - сказал как-то Геринг, взглянув на левый фланг скамьи подсудимых. - А зачем здесь этот маленький Функ? Какое он имеет отношение к вопросам экономической подготовки к войне?..

Даже во время предъявления Функу материалов обвинения, когда возник какой-то незначительный вопрос по валютным ограничениям, Герман Геринг написал записку адвокату бывшего министра экономики: "За это я отвечаю. Так и можете заявить".

Но все это было только игрой, дешевым позерством, к которому всегда склонялся Герман Геринг. Он почти признавал свою вину, когда речь шла о незначительных обвинениях. Однако у него хватило "благоразумия" уступить пальму первенства другим, когда дело касалось преступлений, ужаснувших все человечество.

Геринг хорошо понимал: можно кое-что признать в отношении аншлюса Австрии, можно поспорить, кто раньше хотел напасть на Норвегию - Германия или Англия, можно попытаться пустить пыль в глаза по поводу своих усилий спасти мир в 1939 году при помощи Биргера Далеруса, но ни в коем случае нельзя брать на себя ответственность за Освенцим и Майданек, за убийства военнопленных, расстрелы заложников, чудовищное ограбление живых и мертвых на оккупированных территориях!

Если графически изобразить линию поведения Геринга, когда его допрашивали, то получились бы сплошные курбеты, невероятные зигзаги и петли, словом, все напоминало бы повадки хищного зверя, пытающегося уйти от преследователей.

Еще не потеряв самообладания, Геринг стремится дать "теоретическое" обоснование гитлеровским злодеяниям. Он заявляет на процессе:

- Впервые я бегло ознакомился с Гаагской конвенцией непосредственно перед конфликтом с Польшей и очень сожалел, что не изучил ее гораздо раньше. Тогда бы я сказал фюреру, что в соответствии с этой конвенцией ни при каких обстоятельствах нельзя вести современной войны, что вследствие усовершенствования техники ведения войны мы, безусловно, вступим в конфликт с правилами, установленными в тысяча девятьсот шестом или тысяча девятьсот седьмом годах…

Мысль несложная - военная техника настолько прогрессировала, что теперь уже нельзя избежать напрасных потерь гражданского населения. Но обвинители резонно задают вопрос: в какую зависимость от прогресса военной техники можно поставить массовые расстрелы военнопленных, больных и раненых? Защита тотчас же пытается внести "корректив" в объяснения Геринга, и моментально возникает новая схема: гитлеровская армия начинала войну по-рыцарски и, только встретившись с жестокостями противника, вынуждена была прибегнуть к ответной мере. Однако, как на грех, обвинители располагают доказательствами, что основные человеконенавистнические приказы появились на свет задолго до начала войны. Какие уж там "ответные меры", если Гитлер и его сатрапы требовали преступных действий от солдат и офицеров вермахта до того, как грянул первый выстрел!

Геринг начинает понимать, что все его "схемы" летят к черту. Р. А. Руденко один за другим предъявляет Герингу убийственные документы, и тот, забыв о браваде ("Я один за все отвечаю!"), уже открещивается от каждого из них поочередно.

- Если бы мне докладывали каждый приказ и каждую директиву… я бы потонул в этом море бумаг, - беспомощно лепечет обанкротившийся позер. - Мне докладывали только по самым важным вопросам.

В числе этих "самых важных вопросов" не оказалось, конечно, ни приказа о массовых расстрелах советских военнопленных, ни приказа о поголовном уничтожении комиссаров Красной Армии, ни приказа о разрушении Ленинграда. О таких изуверствах Геринг ничего не знал!

Руденко замечает по поводу этой новой тактики Геринга, столь расходящейся с его бравадой:

- Вам докладывали только "важные вещи". А об уничтожении городов, убийстве миллионов людей вам не докладывали, все это проходило по так называемым "служебным инстанциям".

С этими словами обвинитель от СССР начинает предъявлять подлинные документы, устанавливающие не только бесспорную осведомленность, но и руководящую роль Геринга в подготовке преступных приказов германского командования.

Напоминая Герингу о миллионах замученных людей, обвинитель спрашивает:

- Неужели вы не читали сводок иностранной прессы, не слушали иностранного радио, сообщавших об этих преступлениях?

И Геринг под смех всего зала отвечает, что хотя он и имел право на это, но в действительности в течение всей войны не читал иностранной прессы: "не хотел слушать этой пропаганды".

- Только в последние четыре дня войны я впервые стал слушать иностранные радиопередачи, - уточняет он.

Ответ достойный патологического лжеца, каким в течение всей своей жизни и был Геринг!

На судейский стол ложится печально знаменитый "Протокол Ванзее".

20 января 1942 года в Берлине, на Тросс-Ванзее, №56-58, состоялось совещание, в котором участвовали представители различных ведомств гитлеровской Германии и где были разработаны меры по "окончательному разрешению" еврейского вопроса. Геринга на этом совещании представлял статс-секретарь Нейман. В "Протоколе" недвусмысленно записано, что "рейхсмаршал назначил Гейдриха уполномоченным по подготовке окончательного решения еврейского вопроса в Европе".

Нет, не удастся Герингу доказать, что он ничего не знал о миллионах казненных людей: расстрелянных, повешенных, заживо сожженных, затравленных собаками, забитых сапогами, задушенных газом. Как пепел Клааса, стучат в сердце человечества худенькие кулачки пяти-, шестилетних детей, которых гнали в газовые камеры и которые, пытаясь спастись, показывали на эти свои жалкие кулачки, шелестя бескровными губами:

- Мы еще сильные, мы можем работать… Смотрите, мы еще можем работать!..

То же самое твердили и беспомощные старики и женщины, которых перед казнью подвергали бессовестному ограблению: отнимали часы и кольца, выламывали золотые зубы и коронки. Все это надо было где-то хранить, как-то реализовать. И СС заключило соглашение с Рейхсбанком, который принимал на себя все дальнейшие заботы о награбленных ценностях.

Так рейхсбанк стал соучастником чудовищного преступления. Геринг внимательно и даже с каким-то наигранным состраданием наблюдал, как извивается "маленький Функ" под давлением бесспорных документов, уличающих его, президента имперского банка, в беспримерной сделке с эсэсовцами. Но лицо Геринга одновременно выражало и глубокое возмущение. Подумать только, до чего дошли эти "шакалы Гиммлера"! Оказывается, в Рейхсбанке был даже открыт специальный кодированный "счет Мельмера", на который поступали сотни килограммов золотых зубов, коронок и часов.

Однако выразительная мимическая игра Геринга терпит крах. Обвинитель неожиданно предъявляет документ, неоспоримо устанавливающий, что в эсэсовско-банковской комбинации именно ему, Герингу, принадлежала роль главного мародера. Это меморандум от 31 марта 1944 года под несколько туманным заглавием "Использование драгоценностей и подобных вещей, добытых официальными учреждениями в пользу империи". В меморандуме черным по белому записано:

"Рейхсмаршал великой Германской империи, уполномоченный по четырехлетнему плану, сообщил Рейхсбанку в письме от 19 марта 1944 года… что значительное количество золота, серебряных предметов, драгоценностей и т.д., находящихся в главном управлении по опеке над Востоком, должно быть доставлено в рейхсбанк согласно приказу, данному имперским министром Функом и графом Шверин фон Крозигом".

Тут же упоминается и "счет Мельмера".

Теперь уже не сострадание к Функу, а дикая ярость пойманного зверя светится в бегающих глазах Геринга. Он готов уничтожить этого "маленького Функа", которого совсем еще недавно намеревался защищать.

Геринг окончательно сбрасывает с себя маску. Куда делась вся его похвальба, вся эта актерская игра в "благодетеля" других подсудимых. Еще не подозревая о неожиданной эволюции во взглядах рейхсмаршала, Розенберг просит его сказать что-нибудь о конфискациях на восточных оккупированных территориях, сказать так, чтобы облегчить участь его, Розенберга. Геринг буквально сцепился с ним.

- Я сказал, что ему придется сделать это самому. Мне приходится думать о себе в такие времена, - коротко заметил он Джильберту.

"Конфискации на Востоке!" Уж какие там "конфискации". Не кто иной, как Герман Геринг, разработал целую систему организованного грабежа оккупированных территорий.

К трибуне подходит другой советский обвинитель, Лев Романович Шейнин. Этот невысокий плечистый шатен с темными, живыми глазами успешно продолжает работу, начатую Р. А. Руденко. Огромный изыскательский труд, помноженный на многолетний опыт следователя и талант литератора, позволяют ему несколькими уверенными мазками окончательно дорисовать подлинный портрет "рейхсмаршала великой Германской империи".

В сентябре 1945 года в городе Иене, в Тюрингии, советскими военными властями был найден весьма любопытный документ. Содержание его настолько разительно, что одного этого документа достаточно было бы, чтобы Герман Геринг обрел себе место в истории как беспримерный хищник.

6 августа 1942 года в 4 часа дня в зале министерства авиации он проводил совещание рейхскомиссаров оккупированных стран и областей. В произнесенной там речи Геринг с восторгом констатировал:

- В настоящее время Германия владеет от Атлантики до Волги и Кавказа самыми плодородными землями, какие только имелись в Европе. Страна за страной, одна богаче и плодороднее другой, завоеваны нашими войсками.

И, как будто усомнившись, достаточно ли гитлеровские наместники уразумели свои задачи, Геринг восклицает, обращаясь к ним:

- Боже мой! Вы посланы туда не для того, чтобы работать на благосостояние вверенных вам народов, а для того, чтобы выкачать все возможное… Этого я ожидаю от вас.

Участники совещания недоумевают: их ли надо учить, как грабить. А рейхсмаршал тем временем переходит уже от поучений к угрозам:

- Мы будем вынуждены встретиться с вами в другом месте…

В характере этого "другого места" никто не сомневался.

- Вы должны быть как легавые собаки! - уже кричит Геринг. - Там, где имеется еще кое-что, в чем может нуждаться немецкий народ, все должно быть молниеносно извлечено из складов и доставлено сюда… Я намереваюсь грабить, и именно эффективно!..

Слушая, как Шейнин цитирует эту его речь, Геринг сидел, будто придавленный тяжелым грузом. Никакой экспансии, никаких наигранных возмущений. Прорывало его лишь в тех случаях, когда советский обвинитель преднамеренно опускал в цитатах слово "рейхсмаршал" и заменял его фамилией подсудимого. Геринг буквально багровел от злости и с места шипел:

- Рейхсмаршал!.. Рейхсмаршал!..