Исер Харэль
|
|
23. Отрезанные от мира
Наше положение в первые дни после похищения Эйхмана было не из приятных: отрезанные от всего мира, мы понятия не имели о реакции членов семьи Эйхмана на его исчезновение. Обратились они в полицию или решили искать его своими силами? Или же положились на помощь друзей — членов нацистской колонии Аргентины? Что известно жене похищенного и не думает ли она, что он попал в катастрофу? Подняли ли они шум или решили действовать втихомолку? Кроме местных газет у нас не было других источников информации. Пресса же ни словом не обмолвилась об исчезновении немца.
Приходилось ориентироваться, опираясь на раздобытые сведения и здравый смысл. Вероятнее всего, события разворачивались так: когда муж Веры Эйхман не вернулся домой в обычное время, ее охватила тревога. Притом она не могла быть уверена, что его похитили люди, опознавшие в нем военного преступника. Вероятно, она подумала, что муж попал в аварию или задержался на работе. Поэтому она не пошла сразу в полицию, а стала выяснять, ушел ли ее муж с работы в обычное время, не говорил ли коллегам, что зайдет куда-то по пути. Выяснив, что с работы он ушел в обычное время, она начала искать его в больницах, расспрашивать на станциях скорой помощи. Затем она попыталась разузнать что-либо у друзей и знакомых, у которых Клемент мог укрыться в том случае, если какие-либо обстоятельства вынудили его срочно переменить место жительства.
Лишь после всего этого Вера Эйхман подумает о полиции и наверняка не поспешит подавать туда заявление.
Полиция может начать расспросы, достаточно щекотливые для Веры Эйхман и кто знает, не посоветуют ли ей набраться терпения и подождать: мало ли что, а вдруг у ее супруга есть подруга сердца? Мужья уходят и приходят...
Вряд ли полиция предпримет экстраординарные меры, чтобы разыскать рядового жителя, который не вернулся домой в обычное время и, что часто случается, покинул жену и детей. Иное дело, если Вера заупрямится или намекнет на похищение. Но в таком случае у нее попросят подробные сведения, доказывающие обоснованность подозрений. Если она отважится сказать, что ее муж — Адольф Эйхман, один из самых крупных нацистских преступников, которого разыскивают во многих странах для предания суду и что есть основания полагать, будто его похитили израильские агенты, то полиция передаст дело в высокие инстанции и «дело Эйхмана» станет достоянием мировой общественности. Но в таком случае маска с лица ее мужа будет сорвана, и похитители, которые, возможно, еще сомневаются в том, что поймали именно Эйхмана, получат официальное подтверждение своего успеха.
Итак, Вера Эйхман не пойдет в полицию, во всяком случае, пока не выяснит, что ее муж не пал жертвой автокатастрофы или личных счетов. Но и тогда она прежде посоветуется с друзьями дома, знающими, кто такой Рикардо Клемент.
Я не сомневался, что нацисты и друзья Эйхмана сразу же все поймут. Но и они остерегутся обращаться к властям, дабы не раструбить на весь мир, что Клемент — это Эйхман. Вероятнее всего, они попытаются пустить в ход личные связи с режимом и полицейским руководством, используя людей, на которых могут полагаться. Те, возможно, начнут расследование, но тайное, со всеми предосторожностями. Значит, широкая шумная охота за похитителями исключается, иначе пришлось бы назвать имя того, кого надеются найти. Действия полиции будут секретными и ограниченными. Только случай или грубая ошибка с нашей стороны наведут их на верный след.
Получалось, что наше положение не такое уж плохое: массированная акция со стороны властей или полиции нам явно не угрожала.
Аргентинские газеты по-прежнему молчали, будто ничего не произошло.
В 1966 году я получил подтверждение тому, что мой расклад возможных действий Веры Эйхман был точен. Вот что рассказал сын Эйхмана Николас, в интервью журналу «Квик»:
«12 мая я с гаечным ключом стоял на балконе строящегося дома, когда появился запыхавшийся Дитер, мой брат, и сообщил: «Старик исчез!» Ключ выпал у меня из рук. Первая мысль — «Израильтяне!» Мы с Дитером помчались через Буэнос-Айрес в Сан-Фернандо. По дороге подняли по тревоге одного бывшего офицера СС, имя которого я не могу назвать. Это был лучший друг отца. Он сказал, что можно предположить одно из трех: отца задержала полиция из-за какого-либо нарушения; отец попал в дорожное происшествие и лежит в больнице или в морге бездыханный; его поймали израильтяне.
Два дня мы искали его в полиции, в больницах и моргах. Само собой, напрасно. Тогда стало ясно, что его похитили. Группа молодежи вызвалась помогать нам. Бывали дни, когда до трехсот человек на велосипедах прочесывали местность вокруг дома. Они исследовали каждый сантиметр, чтобы найти следы борьбы. С каждым часом росло наше отчаяние. Строили самые невероятные планы. Вожак группы предложил: «Давайте похитим посла Израиля и будем мучить его до тех пор, пока ваш отец не вернется домой». Кто-то предложил взорвать израильское посольство. Но эти планы мы отвергли.
В разных кругах по-разному восприняли весть об исчезновении отца. Моя мать и младший брат перешли жить в дом к другу — бывшему офицеру СС. Другой приятель отца, тоже бывший эсэсовец, организовал слежку в портах и аэропорту. Не было аэродрома, перекрестка на магистралях, железнодорожной станции, где бы ни дежурил кто-то из наших. Такую лепту вносили «малые» круги. А «боссы» просто удирали. Как правило, они собирались компаниями и переезжали в Парагвай».
Эйхман-сын, конечно, приукрасил свой рассказ вымыслом, который легко разоблачить. Он утверждал, что заложил часы и другие личные вещи, чтобы купить... пистолет. Оружие, по его словам, было необходимо, чтобы защищать мать и младшего брата от похитителей. Бывшие эсэсовцы заверяли семью Эйхмана, что их кормилец содержится в подвале синагоги. Клаус и Дитер стояли посменно на страже дома.
Дальше Клаус рассказал:
— Об отце мы знали точно, что его еще не вывезли из Аргентины. Мы пытались спровоцировать противника. Мы распространили слух, что нашего отца похитили военные — израильтяне. Это возмутило аргентинских военных.
Эйхман-сын говорит, что их отца увезли на самолете израильской официальной делегации, но они узнали об этом с опозданием в полчаса:
— Иначе мы задержали бы взлет. Затем мы прозевали весть о промежуточной посадке самолета в Бразилии: не сработали наши связи в тайной полиции Бразилии. И все же мы чуть не вызволили отца. В Бразилии на борт самолета поднялись врачи и увидели какого-то больного пассажира. Это был мой отец. Врач спросил: «Кто этот человек?» Ему ответили: «Больной израильтянин». Врач поднял одеяло с колен больного и обнаружил, что он в цепях. Врач ничего не сказал и покинул самолет. Бразильские власти задержали машину на несколько часов, но затем взлет разрешил лично министр внутренних дел.
Из этой смеси вымысла и фактов (самолет вообще не садился в Бразилии) видно, что семья Эйхмана всячески остерегалась прибегать к помощи полиции, предпринимая множество самостоятельных попыток вызволить похищенного.
Эйхмана же охраняли двадцать четыре часа в сутки, причем охранник не сводил с него глаз. Сперва караул меняли каждые два часа, затем — каждые три. Окно комнаты, где находился пленник, было завешено толстым одеялом. Здесь круглые сутки горел свет. Дверь из этой комнаты в смежную была всегда распахнута, и там неотлучно находился Габи. По ночам выставляли охрану и во дворе. Зеев установил авральный звонок в комнате арестованного, чтобы в случае необходимости вызвать подмогу.
В гараже стояла машина, готовая к отъезду в любой момент. Дважды в день ее заводили, проверяя зажигание и скаты. Все знали, что им делать в случае тревоги: не мешкая, привести Эйхмана в гараж, посадить в машину и исчезнуть на максимальной скорости.
Тем, кто нес вахту в комнате Эйхмана, было строго запрещено вступать с ним в разговоры. Габи наблюдал за тем, чтобы приказ строжайше выполнялся. Он не сомневался, что Эйхман, занимавший такой высокий пост в гитлеровской Германии, должен обладать недюжинными личными качествами и не упустит случая провести нас. Возможно, он только тем и занят, что постоянно разрабатывает планы побега или самоубийства.
Это ошибочное суждение и переоценка личных качеств пленника держали всех нас в постоянном напряжении, по крайней мере, первые дни. Наши парни думали, что им придется бороться с сатанинским умом. В действительности они имели дело с самым обычным уголовным преступником, не наделенным какими-либо особыми талантами, который насмерть перепуган и желает только одного: спасти шкуру, всячески угождая хозяевам положения. Трудно было поверить, что этот гнусный и трусливый человечишко и есть «арийский сверхчеловек».
Наши люди на вилле имели возможность постоянно наблюдать за этим палачом, погубившим миллионы людей, поражаясь несоответствию между самим злом и его носителем. Без униформы, без власти Эйхман был жалок и мерзок. И все же это был тот самый человек, который привел в исполнение адский план истребления еврейского народа в Европе.
Теперь наступил период иного напряжения, вызванного глубоким отвращением охраны к пленнику. Жить с ним под одной крышей, кормить его, заботиться об его интимных потребностях было невыносимо тяжело, особенно если учесть, что делать это приходилось день заднем. «Тира» стала тюрьмой для охранников, и они с нетерпением ждали, когда же их освободят.
Каждое утро Эйхмана выводили во внутренний двор для гимнастики. Наблюдал за упражнениями Эли, который отвечал также за утренний туалет и бритье. Сначала Эйхман дрожал при каждом приказе. Когда его в первый раз вывели во двор, он еле передвигал ноги от страха: думал, что его ведут на расстрел. Он опасался, что ему подают отравленную пищу, и во время еды обливался холодным потом. Весь день Эйхман лежал в постели, прикованный цепью к сетке кровати, его глаза прикрывали темные очки. Они раздражали его кожу, и время от времени он просил разрешения снять их. Он понимал, что не должен видеть свою охрану, поэтому о своем желании снять очки извещал заранее, накрывая голову одеялом.
Постепенно на вилле установился будничный режим. Наши знали, что Эйхмана надо доставить в Израиль целым и невредимым, а посему нет иного выхода, кроме как заботиться о нем по предписанию, но души их разъедала горечь.
Когда в доме появилась Дина, настроение поднялось. Она знала только Габи и Эли, и то весьма слабо, но присутствие женщины благотворно повлияло на мужчин. Они возлагали большие надежды на ее умение готовить, поскольку все усилия, энергично предпринятые мужчинами, дали весьма скромные результаты. В тот день, когда к плите встал врач, вся команда осталась голодной. Дина, увы, не блистала кулинарными талантами, но все же готовила лучше, чем мужчины. Но уют она внесла в дом: накрывала стол по-домашнему, меню составляла с вечера, так что на кухне прекратились сюрпризы.
Окрестности виллы Дина видела только один раз. Когда кончались спички, Габи оставалось только одно — разрешить ей отправиться в ближайший магазин.
Поскольку Дина соблюдала кошер, у нее возникли большие трудности с едой. Она в рот не брала то, что готовила, питалась лишь вареными яичками с хлебом и пила кока-колу. Кенету сказали, что если не привезти кошерную пищу, она умрет с голоду. Он отправился в город и привез копченое кошерное мясо. И напрасно: оказывается, посуда в доме тоже не была кошерной. Когда я навестил «Тиру», Эзра попросил меня приказать Дине есть все подряд, но я не счел себя вправе отдавать такой приказ.
Дина была занята больше других. Вставала она спозаранку, чтобы приготовить завтрак Эйхману и охране, потом мыла посуду и убирала дом примерно до одиннадцати, а потом — обед, и снова грязная посуда. После обеда на вилле ели булки, которые привозил Кенет, а на ужин — что-нибудь холодное, не требующее варки. Только по вечерам Дина находила время заняться вязанием.
Пленного она увидела лишь через несколько дней после того, как поселилась на «Тире». До этого она только готовила для Эйхмана по указанию врача легкие блюда: куриный бульон, курятину, яичницу или вареное яйцо, картофельное пюре. Пищу она передавала охране.
И только тогда, когда Эйхману предложили подписать заявление, что он готов предстать перед судом в Израиле, Дина сама принесла еду арестованному. Наши рассчитывали, что пленник, увидев в доме женщину, перестанет бояться немедленной расправы, Дина крайне удивилась, увидев Эйхмана. Он был до того сер и незначителен, что она не могла поверить, будто он и есть палач миллионов.
Временами у Дины появлялось сильное искушение отравить Эйхмана, и только привычка к дисциплине удерживала ее.
|
|
