ХРИСТИАНСКО-ИУДЕЙСКИЙ ДИАЛОГ:
ДИАЛОГ ИУДЕЯ И ХРИСТИАНИНА ОБ ИИСУСЕЗаключительный фрагмент этой главы взят из книги, представляющей собой диалог иудея-ортодокса Пинхаса Лапида и ученого- новозаветника Ульриха Лутца. Целью книги было представить иудейскую и христианскую позицию относительно трех важных положений:
Иисус не объявлял себя Мессией перед своим народом;
народ Израиля не отвергал Иисуса;
Иисус никогда не отвергал своего народа.
Заключительная глава книги, получившая название "Пролог к завтрашнему дню", содержит выводы авторов; часть из них мы приводим. Перед нами честный и на редкость откровенный диалог, - если учитывать всю долгую историю вражды между иудеями и христианами.
ПИНХАС ЛАПИД: Верно, что как иудей среди иудеев, Иисус не был уникален. Учителя Торы и толкователи Писания, другие иудейские мудрецы - их идеи и воззрения также оставили свой особый отпечаток в мудрости Израиля. Тысячи иудеев, соплеменников Иисуса, умерли героической и мучительной смертью на римских крестах; Иисус лишился жизни на таком же кресте. Как и Иисус, находились иудеи, объявлявшие себя мессиями, призывавшие к покаянию перед лицом грядущего века, наступление которого ожидалось со дня на день. Более чем десяток претендентов на роль мессии были распяты.
Даже в рамках иудаизма споры о мессианстве Иисуса после Голгофы не являлись чем-то невероятным. В то время как для одних страдания и унизительная смерть Иисуса явились доказательством его неудачи, для других она стала явным свидетельством того, что Бог принял самопожертвование Иисуса.
Так же верно, что только в случае Назарянина его ученики исповедовали Распятого: в результате вера в возвращение Иисуса в качестве Мессии стала смыслом их существования. Более того, эта непоколебимая вера вскоре распространилась за пределами Израиля, - чтобы, обратив бесчисленных язычников от идолов к живому Богу Авраама, Исаака и Иакова, стать для них верой во спасение.
Наконец, последнее, но не менее важное: неопровержимым фактом является то, что Иисус из Назарета - и только он -стал жизненно значимой фигурой для миллионов верующих христиан, которым он помог и продолжает помогать, в их стремлении к лучшей жизни, в их неумирающей надежде, в их мирной смерти.
Если бы иудейская Радостная Весть о безграничной любви Божьей, Весть, которую Исаия называет спасением (Ис.49:6), достигла четырех сторон света под знаменем греческого философа или римского оратора, то она вызвала бы серьезные подозрения у иудеев. Но поскольку монотеизм в западном мире связывался с именем благочестивого, богобоязненного еврея, то история распространения христианства не могла оставить Израиль равнодушным.
Само собой, некоторые широко мыслящие люди тут же зададут вопрос: а можно ли фигуру на церковных распятиях по-прежнему отождествлять с человеком из Галилеи? Как верующий Назарянин стал Спасителем, в которого поверили другие? Как проповедующий превратился в проповедуемого? Как земной сын человеческий стал небесным Сыном Божьим? Произносящий Нагорную проповедь — в того, кто принес спасение? Иными словами, как Иисус истории стал Христом веры?
Разумеется, появление легендарных подробностей, свободное обращение с текстами, процесс мифологизации сыграл значительную роль в прославлении скромного Назарянина; и все же, опустив эллинистические, заимствованные, элементы, мы получим несократимый остаток, не поддающийся демифологизации. Это есть "нечто неизменное", благодаря чему, по словам Мартина Бубера, Иисусу принадлежит "выдающееся место...в израильской истории веры", место, которое "не вмещается в привычные категории" — что, в конечном итоге, можно посчитать "тайной Иисуса".
Сын Божий, Искупитель, Сын Давидов, Господь, Господин, Раб Божий, десяток других имен, лишь немногие из которых Израиль воспринимал буквально, — это, по существу, не что иное как интуитивные попытки сдержанных сельских жителей Галилеи выразить свое удивление. Они верили ему, хотели научиться доверять Богу так же слепо и безмолвно, как он , — и свою веру они желали облечь в словесную форму.
Сменилось целое поколение после смерти Иисуса, и далеко от его родины, в совершенно иной религиозной атмосфере, где смешались самые различные верования, возникла новая теология, которая возвела веру в Иисуса, страстную и самозабвенную иудейскую веру, на уровень греческого богопочитания и постепенно пришла к прославлению Иисуса в качестве Спасителя мира.
Не была ли вера первоначальной общины слишком малой? Или же новые ученики верили слишком сильно? Кто признал его? Кто не принял его? И не может ли идти здесь речи о постпасхальной вере (Еф.3:17), которая превратила его в того, кем он никогда не был и не мог быть?
Любой еврейский ученый, изучающий Новый Завет, обнаружит, что Иисус несомненно был иудеем — и не просто иудеем-маргиналом, не каким-то теплохладным, pro forma иудеем, а истинным иудеем, чья духовность коренится в пророческой традиции израильской религии, — что он был близок к фарисеям, что он был галилеянином, и что, прежде всего, являлся непревзойденным мастером в искусстве рассказывать притчи. Однако утверждать, что он был только иудеем или только фарисеем или никем иным, как странствующим проповедником, означало бы верх небиблейской самонадеянности. Более того, это противоречило бы одному из главных принципов тех же фарисеев, согласно которому не дозволялось никакое отрицательное свидетельство. В Израиле никто не имел права свидетельствовать в суде о том, что обвиняемый не говорил, чего не делал или во что он не был вовлечен. Сегодня у нас столь же мало оснований говорить о том, кем Иисус не являлся. Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют нам определить, кем он был, как он поступал и какие речения с наибольшей вероятностью ему принадлежали. Но прочие, дополнительные свидетельства о том, кем он стал после Пасхи-Воскресения для верующих евреев-христиан, а позже для нееврейской Церкви, составляют уже неприкосновенное право веры, относящееся к тайне Церкви.
УЛЬРИХ ЛУТЦ: Если Иисус был истинным иудеем, исповедовавшим Бога Израиля и верившим в Него, если он ощущал себя посланцем к народу Израиля и больше ни к кому, иудеем и обыкновенным человеком, который бы чувствовал себя очень странно на тех божественных высотах, куда его позднее поместила греческая теология, иудеем, который, как вы утверждаете, соблюдал Тору (с.92), — то главный вопрос состоит не в том, могут ли иудеи считать Иисуса своим братом, каковым его считали многие современники и продолжают считать многие сегодняшние иудеи. Вопрос, скорее, в том, могут ли христианские Церкви с полным правом относиться к Иисусу не просто как к одному из своих братьев, а как к единственному началу, основанию и цели их веры. Главная проблема заключается, очевидно, не в том, принадлежал ли Иисус к иудаизму. Важно другое: не изменился ли Иисус под влиянием нас, христиан, настолько, что провозглашать его мы можем, лишь изменив самих себя?
Существует ли путь, ведущий от Иисуса к христианству? Существует ли путь, ведущий от человека Иисуса ко Второму Лицу Троицы? Объединяет ли что-нибудь миссию Иисуса к Израилю с миссией к язычникам? Можно ли обнаружить связь между ожиданием Иисусом Царства Божьего и верой в спасительную смерть Иисуса, которую он претерпел за нас, чтобы простились наши грехи, верой в тайну воскресения? Есть ли связь между верностью Иисуса Торе и утверждением Павла, что Иисус — конец Закона (Рим. 10:4)?
Поставим вопрос иначе: настолько ли велико сходство между христианской верой и иудейской верой, что Иисуса можно "по-братски поделить между братьями", — как удачно выразился Шолом Бен-Хорин, правда, в ином контексте? Или же различия между иудеями и христианами, так же, как между современным христианством и его истоками, стали в итоге столь непреодолимыми, что нам лучше не стоит обманывать себя на предмет Иисуса, считая его нашим общим достоянием? Что имеет решающее значение для христианской веры: то, что вы назвали "несократимым остатком" (с.114), применительно к земному Иисусу, когда решительно отбрасываются элементы мифологизации, деификации, теологизации — или же, по-существу, миф о Сыне Божьем, несущем Спасение, о Христе веры? Распространение христианского монотеизма в западном мире, которое вы с благодарностью принимаете за Божий путь, — не есть ли это de facto деиудаизация Бога Израиля? Главным вопросом для нас, христиан, должен стать следующий: должны ли мы вообще видеть в Иисусе основание нашей веры, более того, единственное основание?
Этот вопрос содержит множество подводных камней. В одной из наших бесед мы как-то констатировали: вследствие всего того, что имело место в нашей истории, самое время, в ходе иудейско-христианского диалога, занять иудаизму наступательную позицию, а христианству — оборонительную. И вообще-то жаль, что вы не перешли в решительное наступление. Ваш подход мне видится чем-то вроде наступательной тактики в обороне, но никак не наступлением (хотя в ряде случаев вполне очевидны те направления, по которым можно было бы наступать). В данных обстоятельствах я попытаюсь в какой-то мере предугадать ход грядущего диалога, или, по крайней мере, определить круг обсуждаемых вопросов, а также указать основные положения, которые легли в основу моей позиции, и охарактеризовать их.
Я убежден в трех вещах: во-первых, если христианство хочет выжить и сохранить себя от неизбежных искажений под влиянием каких бы то ни было людей и исторических обстоятельств, оно должно быть обращено непосредственно к Иисусу — а не просто ко "всему тому", что связано с его приходом, не просто к его имени, которое можно при желании наполнить любым содержанием. Оно должно быть обращено к Иисусу постольку, поскольку провозглашает: исторически Бог действовал в Иисусе, а не только в наших преходящих верованиях и идеях.
Во-вторых, я убежден, что обращение к Иисусу не может произойти безболезненно и без всяких последствий для нас, ныне живущих; оно требует от Церквей изменений в теологии и религиозной практике.
В-третьих, я верю, что для Церкви возможно обращение к Иисусу; иначе говоря, существует путь, ведущий от Иисуса ко Христу, от Царства Божьего, которое предрекал Иисус, к вере в его спасительную смерть и воскресение, от нашего собственного восприятия Торы к Павлову Христу, который есть конец Закона (Рим.10:4). Я убежден, — и наши позиции по этому вопросу будут, скорее всего, по-прежнему не совпадать, — что Иисуса, исходя из его собственного самосознания, нельзя представлять только лишь как одного из многих благочестивых иудеев, которые исключительным образом смогли выразить и обогатить веру Израиля. Я твердо считаю, что ответить Иисусу — это значит признать то, на что притязал Иисус, а именно его особую роль и особое призвание, полученные от Бога. Другими словами, как мне кажется, несправедливым был бы ответ Иисусу, в котором он и его Весть получили бы признание, но при этом Иисусу отводилась бы роль только лишь одного из многих великих отцов иудейской веры. Ведь такой ответ отрицает, как минимум, собственные слова Иисуса о том, что он больше, решительно больше, чем какой-либо пророк или учитель Торы. При этом я вовсе не исключаю, что христианские ответы Иисусу, т.е. постпасхальное исповедание его единственности, исключительности, во многих случаях сопровождались забвением или уничижением конкретных форм служения Иисуса; я не исключаю того, что Иисус подвергся в этих ответах спиритуализации, теоретизации, идолизации. Тем не менее, рассмотренное выше основное измерение постпасхального ответа Иисусу видится мне, как соответствующее его собственным притязаниям.
Возможно, вы тут же подумаете: "Ну и хитрецы же эти христиане! Сначала они со всем соглашаются, даже признают, что Иисус не является мессией. Потом они протаскивают мессианство Иисуса с черного хода, но теперь оно уже обретает гораздо более внушительный и даже неприступный вид — ибо трудно поддается определению!" Нет! У меня не было подобных намерений. Я вовсе не утверждаю, что Иисус считал себя мессией в том богословско-политическом смысле, который вкладывался в это понятие в Израиле; я имею в виду нечто совсем другое. Я также не считаю, что если притязания Иисуса отвергнуты, то это накладывает какую-либо вину на иудейскую веру или противоречит ее основам. Напротив, я по-прежнему согласен с вами в том, что как раз принятие иудеями, по крайней мере, некоторых христианских ответов Иисусу противоречило бы основам иудейской веры. Израиль не может следовать по пути свободы от Торы, поскольку Бог заповедал (не навязывая как бремя!) ему (а не другим народам!) следовать путем Торы. Больше того, в соответствии с Законом, путь Израиля, даже с Христом, должен быть отличным от пути других народов — иначе Бога можно было бы обвинить в нарушении данного Им слова. Мне думается, даже Павел с этим согласился бы. Как раз с точки зрения христианской теологии, Израиль обязан следовать особым путем. Кроме того, как мне кажется, отвержение Израилем некоторых христианских ответов Иисусу действительно ставит ряд фундаментальных вопросов перед нами, христианами, — возможно потому, что наши ответы Иисусу в самом деле противоречат его собственному самосознанию.
[Pinchas Lapide and Ulrich Luz, Jesus in Two Perspectives: A Jewish-Christian Dialog, Augsburg, 1985, pp.112-115 &157-161]
