ХРИСТИАНСКО-ИУДЕЙСКИЙ ДИАЛОГ:
РЕАКЦИЯ ИУДЕЯ НА "ДЕКАДУ ЕВАНГЕЛИЗМА"Джонатан Горски, британский иудей-ортодокс, активно работающий в области еврейского образования и христианско-иудейского диалога, объясняет, почему иудеи так негативно относятся к обращению в христианство. В своей статье он раскрывает сущность понятия "иудейский ", - которое много глубже, чем просто сумма религиозных представлений. Христианским миссионерам эта динамика осталась непонятной; не поняли они и фундаментальных принципов, лежащих в основе иудейского самосознания и иудейской общины. Автор высказывает свое мнение о христианской миссии в связи с заявлением Англиканской Церкви о девяностых годах, как "декаде евангелизма" - и боль, которой проникнута статья, заставляет читателя глубоко задуматься
Тайна воплощения вызывает глубокое беспокойство в иудаизме. Хотя эта озабоченность носит чисто духовный характер, идея воплощения решительно противоречит фундаментальным принципам еврейской религиозной жизни. Евангелизаторы, считающие, что основное препятствие на их пути заключено в религиозных текстах или догматических положениях, не услышали и не поняли. Проблема гораздо глубже. Иудаизм есть порождение общественной жизни; он неотделим от межличностных отношений, формирующих нашу память и способствующих нашему психологическому становлению. Отказаться от своей религии — вовсе не означает сменить одну совокупность верований на другую. Это крайне сложный и опасный путь, затрагивающий все аспекты жизни, отношений с людьми, порождающий конфликты, напряжение и огромную боль.
Иудаизм, в конечном счете, стремится восстановить святость жизни до уровня первоначального Творения; каждая суббота воспринимается как время постижения вновь освященной вселенной, как предчувствие "грядущего мира". Во главе мира встанет Мессия, помазанник Божий; иудеи-традиционалисты связывают с его приходом начало избавления, которое наступит в последние дни. Обратившись к нашим богослужебным текстам, мы обнаружим в них несколько упоминаний о Мессии, однако даже в самых консервативных молитвенниках фигуре Мессии не придается решающего значения. (В реформистском и либеральном иудаизме концепция персонифицированного Мессии вообще отсутствует, а говорится о конце времен, когда. осуществится пророческое видение мира, гармоничного и справедливого.) При том, что в богослужении тема избавления является основной, роль избавителя отводится, в конечном итоге, самому Богу.
Та же идея обнаруживает себя в праздничных молитвах, которые посвящены событиям, где решающую роль в освобождении народа сыграли усилия человека. В праздник Пасхи, который отмечается в течение двух дней, евреи читают пасхальное повествование, аггаду, — и Моисей в нем упоминается (в отличие от библейского повествования) единственный раз, случайным образом. В книге Есфирь нет никаких упоминаний о Боге, однако в богослужении соответствующего иудейского праздника библейский рассказ сокращен, и упор делается именно на Божественное провидение.
Душа иудея страстно требует божественного Присутствия, близкого и одновременно трансцендентного. Этим объясняется тенденция преуменьшать спасительную роль самых значительных религиозных фигур, даже обладающих высочайшими духовными качествами.
Возьмем, к примеру, иудейскую концепцию Избавления и духовного содержания Дней Покаяния — десятидневного периода в еврейском религиозном календаре, в течение которого верующие приносят покаяние. Дни Покаяния (их также называют Днями Трепета) исполнены сознанием человеческого несовершенства и Божьего суда: когда звучит огромный шофар (бараний рог), то даже ангелы трепещут перед Судией вселенной. Присутствие трансцендентного Бога описывается в символах земного царства: недостижимое величие Его сочетается со всемогуществом. Однако столь же явственна здесь устремленность к трансцендентному, где всякое тварное существо вновь исполняется наивысшей святостью — ибо источником и вместилищем этой святости является присутствие Бога-Творца.
Трансцендентность сочетается в Боге с чувством сострадания, которое Он испытывает к нам даже в моменты сурового суда, даже когда мы особенно остро ощущаем свою слабость и греховность. Когда наступает главный момент богослужения, все вместе мы каждый раз спокойно и уверенно провозглашаем:
"Отец наш, царь наш, будь милостив к нам и ответь нам, ибо нет за нами праведных дел. Не оставь нас заботой и милостью своей и даруй нам спасение Твое".
Согласно иудейской традиции, человеку дано испытать как недосягаемую высоту, так и близость Бога. Когда Адам и Ева еще находятся в саду, лишившись всего и ожидая изгнания, Адам по-прежнему сохраняет ощущение радости жизни и называет свою жену Хавой, — поскольку она есть матерь всех живых. Проявляя необыкновенную заботу. Бог не только дает одежду Адаму и Еве, но и сам одевает их — так мать одевает своего ребенка, прежде чем он выйдет из дома в морозный день.
Во 2-ой книге Царств (2 Цар 12:13) мы читаем как пророк Нафан упрекает Давида: "И сказал Давид Нафану: согрешил я пред Господом. И сказал Нафан Давиду: и Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь". Один из величайших раввинистичес-ких авторитетов, рабби Элия из Вильны, заметил, что в масо-ретском тексте после восклицания Давида оставлен промежуток:
Давид получил прощение после своей короткой исповеди, потому что Бог услышал его молчание и увидел всю глубину раскаяния Давида.
Завеса неизвестности разделяет покаяние грешника и его прощение. Наш современник, авторитетнейший рабби Дж.Б.Со-ловейчик образно выразил сущность Йом- Киппура (Дня Искупления), обратившись к рассказу о пребывания Моисея на горе Синай после драматической истории с золотым тельцом. Моисею было ведено: ни один человек не должен сопровождать его, ни один человек не должен показаться на склонах горы. Безлюд- ный, безмолвный, пустой Синай встречает Моисея. Дрожа, он наблюдает, как гаснущий свет звезд сменяется рассветом нового дня. Бог не сходит к Моисею: Он хочет, чтобы Моисей искал Его, молясь и взывая о милосердии. Бог пребывает в облачном столпе и в то же время рядом с Моисеем. Моисей трепещет, и чуть слышный далекий голос возглашает о многообразных проявлениях милости Божьей, которые определили характер будущей покаянной литургии Дней Трепета. Прежде чем Моисей услышал Бога, ему пришлось пережить безмолвие темной безлюдной ночи. Таков вековечный мир Балл Тшува, раскаивающегося человека, который вернулся к Богу.
Этот мир можно описать абстрактным языком теологов. Но тогда мы не ощутим величия и глубины Встречи, неизгладимо отпечатавшейся в памяти всех, кому довелось узнать Дни Трепета. Homo religiosus (человек богобоязненный — пер.) не может отбросить свою религию и объять мир другого, словно человек, меняющий одежду по прошествии жаркого дня. Его воспоминания, его язык, тонкие нюансы взаимоотношений с другими людьми, образы детства вписываются в панораму традиционного уклада жизни; его духовные искания с юных лет облеклись в определенную литургическую форму. В раввинистическом дополнении к рассказу о Иосифе говорится о том, как Иосиф уже готов был принять религию Египта; его остановило лишь внезапно возникшее в памяти лицо отца. Когда я рассматриваю фотографии в семейных альбомах, я вижу лица восточноевропейских евреев; мне хорошо известны отличавшее их достоинство, их ученость, их страдания в беспощадной реальности польско-еврейской жизни. Я сильно отличаюсь от них, но моя духовная жизнь определена их миром; имена еврейских местечек дохолокостовской Европы будят во мне абсолютно неожиданные и не поддающиеся никакой логике воспоминания и ассоциации.
Два года назад я в первый раз посетил Германию, в качестве участника конференции, проводимой Международным Советом христиан и иудеев. Я не ожидал ничего примечательного от моей поездки: почти полвека прошло с того времени, когда европейское еврейство постигла величайшая катастрофа;
люди, которых мне предстояло встретить, принадлежали к новому поколению послевоенной Европы. Я слышал о тысячах молодых немцев, совершавших покаянное паломничество к местам бывших концентрационных лагерей. Мне хотелось быть с ними и понять их. Я вспомнил свое выступление перед подростками из немецкой школы в Лондоне — их отличала необычная зрелость; их глубоко беспокоили неонацистские выступления и проявления расизма на родине. Они хотели узнать, какие чувства я испытываю по этому поводу. Постепенно я понял, что они, как и я, несут в себе груз прошлого. Как и мне, им не давали покоя события недавней истории их страны.
Конференция проходила в тихом месте на границе Тюрингского леса, на территории бывшей Восточной Германии. Отсюда было не очень далеко от Франкфурта, главного центра довоенной еврейской жизни, и родины, как ее теперь называют, современной ортодоксии. Проезжая по улицам Франкфурта, я с трудом верил, что общины рабби Хирша больше не существует, и что его огромная синагога не будет больше переполнена молящимися. Когда мы путешествовали по стране, дорожные знаки указывали на близость Фульды и Хильдесхайма. Я почти наяву слышал звуки шагов еврейских мальчиков и девочек, которые шестьдесят лет назад спешили на пасхальную трапезу, распевали песни и радовались своей юности.
Мне очень близка хасидская практика молиться на лоне природы, но здесь, в Тюрингии, я молился в углу своей комнаты или в холле. Я отказался от своих обычных прогулок по близлежащим садам и рощам. Несмотря на расстилавшийся вокруг мирный и живописный пейзаж, я испытывал чувство крайнего одиночества.
По завершении конференции был устроен прием и состоялся концерт в крепости Вартбург, построенной в XI в. Крепость располагается на высоком холме среди лесов; ночью подсвеченная прожекторами мрачная каменная громада видна на много миль вокруг.
В годы нацизма эсэсовцы сделали из крепости символ тысячелетнего рейха. Цитадель воплощает собой абсолютную, неприкрытую мощь в романтическом ореоле чудесного леса. Ты ощущаешь дыхание разрушительной силы, которая ворвалась в современную цивилизацию, отбросив ее бессильный рационализм. Здесь навсегда поселились звуки "Марша Хорста Вессе-ля" и Нюрнберга, разбитого стекла и языков пламени. Как много я читал и как мало знал, пока не оказался в этом месте!
Приближались сумерки, и я покинул зал, чтобы помолиться. Глядя на ранний закат и темнеющий лес, я вспомнил, какой ужас испытывал псалмопевец, когда лик Божий был скрыт от него. Я не мог здесь молиться: слова потеряли смысл, превратившись в пустые звуки. Я вернулся в зал, когда концерт уже закончился, и публика аплодировала музыкантам.
Прошлое — это часть меня, чего я раньше не сознавал. Сегодня, когда евреи, мужчины и женщины, читают о неонацизме, о Жириновском, о министрах-фашистах в ведущей демократической стране Европы, когда опять малюют свастики на стенах наших синагог, когда наши друзья, мусульмане и индуисты, идя по улице, подвергаются насилию и оскорблениям, мы вспоминаем о своих семьях и своем народе, о том что произошло с ним пятьдесят лет назад. Когда я захожу в религиозную школу при нашей синагоге, я сажусь с детьми помочь им в изучении иврита, И слушаю рассказы их учителей. Я ощущаю присутствие сотен тысяч еврейских детей, сидевших в таких же классах по всей Европе и слушавших своих учителей, — прежде чем привычный им мир погрузился во тьму и отчаяние.
Так неужели, после всего, что с нами произошло, евреи из европейских стран не сохранят верность своей религии, и святость нашего традиционного уклада жизни навсегда исчезнет? Может ли кто-нибудь искренне желать, чтобы еврейские дети больше не учили иврит и не радовались бы рассказам о нашем народе? Чтобы Шабат, Песах и День Искупления перестали быть священными днями года, а Тору больше никогда не читали в наших синагогах?
[Jonathan Gorsky, "A Jewish Response to the Decade of Evangelism" in The Way, vol.34, no. 4, Oct 1994, pp.288-292]
