Николаус фон Белов Я был адъютантом Гитлера

Глава I. Июнь 1937 г. - июль 1938 г.

"Время так называемых неожиданностей прошло", - заявил Гитлер в своей речи, произнесенной в рейхстаге 30 января 1937 г. Эта фраза переходила в Германии из уст в уста. Гитлеровские "неожиданности" предыдущих лет (например, 26 февраля 1935 г. - создание люфтваффе как самостоятельной третьей части вооруженных сил наряду с сухопутными войсками и военно-морским флотом; 16 марта 1935 г. - введение всеобщей воинской повинности; 8 марта 1936 г. - вступление германских войск в демилитаризованную Рейнскую область) вызвали у немецкого народа восторг и нашли у него большое одобрение. Все меры, направленные на то, чтобы сбросить оковы Версальского договора, пользовались популярностью. Провозглашение Гитлером намерения не предпринимать в 1937 г. ничего, что могло бы вновь повергнуть мир в состояние удивления и беспокойства, было воспринято с удовлетворением.

Мы, солдаты, тоже приветствовали провозглашенное успокоение и надеялись на известную стабилизацию существующего положения, которая была крайне необходима для боевой подготовки германских вооруженных сил. Со времени занятия нашими войсками Рейнланда я в чине капитана занимал должность командира эскадрильи истребителей, дислоцированной на аэродроме Дюссельдорф-Лохаузен. Строительство авиационной базы и обучение летчиков-истребителей требовали много времени и больших усилий. Отношения между вооруженными силами и партией стояли на втором плане. О возвещавшемся пропагандой равнозначном положении партии и вооруженных сил не могло быть и речи. Мой командир полковник фон Дёринг считал так же. Но он верил в то, что в лице главнокомандующего - генерал-полковника Геринга авиация благодаря его положению и влиянию имеет своего заступника и это идет на пользу нам, солдатам. Отношения между партией и вооруженными силами, полагал Дёринг, никогда не могут быть лишены напряженности. Здесь преимущественно консервативные идеи солдат сталкиваются с "революционными идеями"(21) национал-социализма. Процесс приспособления потребует много времени. [24]

Весной 1937 г. у меня появились основания предполагать, что будут предприняты персональные перестановки, которые намечал командир истребительной группы "Кондор" в Испании. Предстоявшая мне командировка в эту страну с целью моего генштабистского обучения настраивала на недоверчивый лад. Но Дёринг успокоил меня. Ни о каких кадровых заменах ему ничего не известно. И даже моей свадьбе, которая должна состояться вскоре, это никак не угрожает.

Такова была военная и моя личная ситуация, когда 15 июня в имении родителей моей будущей жены в Ниенхагене, вблизи Хальберштадта, я получил по телефону приказание завтра же прибыть в Берлин, чтобы в полдень явиться в министерство авиации к начальнику Управления личного состава. Мне были даны детальные указания, в каком именно мундире я должен предстать перед высоким начальством. Это меня немного обескуражило, и я, естественно, стал задавать вопросы, желая выяснить, чего мне ждать от этого неожиданного вызова. Ответы были уклончивы, что заставило меня призадуматься.

По своему прежнему опыту я знал, что предписанная мне для явки парадная форма обычна только по таким случаям, когда присутствует сам "главнокомандующий всеми вооруженными силами" или же я должен явиться лично к нему. Отличие от обычной для представления формы с портупеей, кортиком, в фуражке и полуботинках состояло в том, что следовало приколоть большую орденскую планку, которая обычно носилась только на парадном мундире или вечернем костюме на "больших" светских приемах.

Из прессы я знал, что капитан Мантиус, адъютант Гитлера по люфтваффе, несколько недель назад разбился во время полета. Мне было не слишком трудно связать свой вызов в министерство авиации с необходимостью замещения вакантной адъютантской должности. Вполне понятно, такая возможность меня очень взволновала. В разговорах и предположениях, какую роль это может сыграть при данных обстоятельствах в моей служебной и личной жизни, и прошел тот вечер. Ночь я почти не спал. Мне было тогда 29 лет. [25]

Вступление в должность

На следующее утро, это была среда, 16 июня 1937 г., я рано поутру выехал в Берлин, чтобы ровно в 9 часов доложить о своем прибытии начальнику Управления личного состава люфтваффе. Им уже несколько недель являлся полковник кавалер фон Грайм, под началом которого я два года назад некоторое время служил в истребительной эскадре "Рихтхофен" в качестве адъютанта штаба группы. Встреча наша была сердечной. Но я зря надеялся что-либо узнать от него. Он сообщил мне только то, что в 10 часов я должен явиться к Герингу, а там уж узнаю все остальное.

Служебная вилла Геринга находилась в садах позади здания министерства авиации, раскинувшихся между бывшими прусскими учрежденческими строениями в треугольнике, образованном площадью Лейпцигерплац и улицами Лейпцигер-штрассе и Принц Альбрехтштрассе(22) . Она почти вплотную примыкала к зданию бывшей прусской палаты депутатов, которое теперь получило название "Дом летчиков" и в котором размещался также "Аэроклуб".

Точно в 10.00 я вошел в эту виллу, и после недолгого ожидания меня провели через обширную приемную в неожиданно огромный кабинет Геринга. Четыре высоких стеклянных двери, ведшие на террасу, говорили о том, что этот кабинет был создан из четырех помещений поменьше. Безвкусно обставленный, он производил впечатление одновременно и представительского, и жилого. Я еще с довольно большого расстояния увидел в центре кабинета самого Геринга, сидевшего за своим большим письменным столом и почти заслоненного высокими фотографиями, стоявшими перед ним. Он попросил меня подойти поближе и встать рядом с письменным столом. Я отдал ему честь вытянутой вперед рукой и доложил о своем прибытии. Он стал внимательно меня разглядывать, а потом задал несколько вопросов, я ведь неженат? Я подтвердил, добавив, что собираюсь жениться в ближайшие дни. С выражением удивления и неудовольствия на лице Геринг дал понять, что об этом ему ничего не известно. Но затем очень быстро перешел к делу и спросил меня, знаю ли я, что мне предстоит. Я с чистой совестью ответил "нет". Тогда он сообщил мне, что я должен стать адъютантом Гитлера по люфтваффе, и тут же задал вопрос, хочу ли и могу ли я принять эту должность. Я даже не успел поразмыслить, так как он продолжал: если я не в состоянии быть преданным Гитлеру душой и телом как его "постоянный спутник", то обязан немедленно сказать об этом. [26] Я должен быть приверженцем фюрера "по внутреннему убеждению". На вопросы Геринга я ответил утвердительно. Я просто не мог себе представить, чтобы это назначение как-то изменило мой офицерский статус. Ведь в 1934 г. я принес присягу на верность Адольфу Гитлеру(23) .

Незабываемым осталось для меня и другое высказывание Геринга. Он сказал мне, что как военный адъютант я подчиняюсь только одному Гитлеру и должен примерно на два года всецело посвятить себя этой задаче. В своей деятельности и при выполнении мною задач, касающихся Главного командования люфтваффе (ОКЛ(24) ), я должен советоваться с его обер-адъютантом полковником Бодешатцем. Тот остается, как и прежде, личным офицером связи Геринга с Гитлером и к моим делам касательства не имеет. Геринг приказал мне отправиться в Имперскую канцелярию, где находится адъютантура вооруженных еил, и явиться там к полковнику Хоссбаху. Он, Геринг, в 13 часов будет у фюрера и лично представит меня ему. Я должен ждать его там.

Я был рад, что этот разговор не застал меня совершенно врасплох. Геринг сообщил мне о поистине не будничном назначении и дал необычную для молодого офицера должность. Правда, подлинное значение некоторых его тогдашних высказываний я в тот момент не уразумел и полностью осознал их закулисные причины только в ближайшие месяцы. Но отправляясь в Имперскую канцелярию, я об этих закулисных причинах ничего не знал и не догадывался. Мне все еще не было ясно, состоялось ли уже мое новое назначение или последнее слово остается за самим Гитлером. Прежде всего мне предстояло явиться к полковнику Хоссбаху. Он для меня совсем неизвестным человеком не был. Я шел к нему с явным предубеждением. В имперском военном министерстве слава у него была неважная. Критические высказывания о нем офицеров генерального штаба сухопутных войск доходили и до моего слуха.

Первым в помещениях "адъютантуры вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере", как именовалось наше учреждение, я встретил адъютанта по военно-морскому флоту корветтен-капитана(25) Карла-Йеско фон Путткамера. Высокого роста, светловолосый, с изысканной внешностью, курящий сигары и скупой на слова. Таково было мое первое впечатление. Немного погодя появился и полковник Хоссбах. Я представился по всей форме, поскольку хорошо знал, какое большое значение он придает таким внешним проявлениям чинопочитания, за что полковник и носил прозвище "Последний пруссак". Он воспринял меня благожелательно и тут же предложил пройти с ним в квартиру фюрера, чтобы я смог лично доложить тому о своем прибытии в его распоряжение. Мне пришлось возразить, что я получил указание от своего главнокомандующего ожидать его, ибо он сам представит меня. Хоссбах принял это к сведению с недовольством, но все же попросил Путткамера в надлежащий момент проводить меня в квартиру фюрера. Затем он удалился. Мое первое впечатление о нем оказалось именно таким, каким я и ожидал. Неконтактный, блюдущий дистанцию между собой и нижестоящими, он буквально смотрел на молодого "галстучника"(26) из люфтваффе сверху вниз.

Через некоторое время мы с Путткамером отправились в путь по длинным коридорам, связывавшим наши служебные помещения с квартирой фюрера в старом здании Имперской канцелярии, которое было построено еще в XVIII в. и в котором со времени образования Германской империи в 1871 г. находилась резиденция первого рейхсканцлера князя Отто фон Бисмарка и всех последующих. Гитлер, став рейхсканцлером, полностью обновил это здание по проекту мюнхенского архитектора профессора Людвига Трооста.

После нашего марша по коридорам мы добрались до малого вестибюля, а оттуда проследовали в большой в главной части пале. Там уже находилось большое число штатских и людей в различной форме, преимущественно из рядов партии, СА и СС(27) . Разумеется, на меня со всех сторон устремились удивленные взгляды, сопровождаемые примерно такими репликами: "Ага, новичок!". Одни подходили поздороваться сами, другим меня представлял Путткамер. Запомнился же мне только личный шеф-адъютант Гитлера обергруппенфюрер СА(28) Вильгельм Брукнер. Он весьма любезно помог мне пройти через этот первый "строй шпицрутенов" в еще чуждом мне окружении. Вокруг царило большое оживление. Мне показалось все это настоящей "биржей новостей". [28]

Прибытие Геринга дало о себе знать уже издалека. С улицы послышались громкие возгласы "Хайль!", затем команды, звуки останавливающихся у портала автомашин и щелканье каблуков эсэсовской охраны. Все присутствующие вытянули руку вперед в знак "германского приветствия". Сам же он (это я потом мог наблюдать часто) отвечал на приветствия со всех сторон довольно развязно, почти никому не подавая руки, будь то даже имперский министр или рейхсляйтер партии. Я доложился ему и получил указание ждать, пока он меня не позовет. Поскольку многое было для меня в новинку, время прошло быстро, а затем служитель пригласил меня следовать за ним. Пройдя через две большие двустворчатые двери, я через несколько шагов оказался в так называемом Малом салоне и очутился прямо лицом к лицу с вошедшим с другой стороны вместе с Герингом Гитлером. Я все-таки успел отдать честь и уже хотел было отрапортовать по уставу о своем прибытии, но тут инициативу перехватил Геринг, представив меня фюреру. Тот подал мне руку и поздоровался со мной без соблюдения принятой формы и совсем не по-военному.

Первые впечатления

Под названием "путч Рема" речь в действительности идет об учиненной Гитлером 30 июня 1934 г. и вошедшей в историю под названием "Ночь длинных ножей" кровавой расправе (руками СС и гестапо под главенством Гиммлера и Геринга) со своими сообщниками по партии и соперниками в борьбе за абсолютную власть. Они отражали настроения мелкобуржуазной массы нацистского движения, требовавшей осуществления демагогических псевдосоциалистических обещаний фюрера ("второй национальной революции") создания вместо регулярной армии "народного войска" милиционного типа, основным костяком которой должны были служить СА. Поэтому они представляли определенную опасность для германского монополистического капитала и рейхсвера. Эта кровавая акция Гитлера против своих личных соперников и оппозиционных элементов в собственной партии, совершенная менее чем за полгода до убийства (1 декабря 1934 г.) Кирова и начала массовых репрессий в СССР, получила одобрение Сталина. По свидетельству А. Микояна (приведенному в кн.: В. Бережков. Как я стал переводчиком Сталина. М., 1993, с. 14,), Сталин отозвался о нацистском фюрере так: "Гитлер, о, какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками!".

До этого я уже дважды встречался с Гитлером. Первый раз летом 1934 г., вскоре после путча Рема(29) . Тогда Бломберг(30) по случаю выступления фюрера перед генералами сухопутных войск в офицерском казино на военном полигоне Цоссен-Ютербог представил ему своего сына Акселя и меня. Вторая встреча произошла в марте 1935 г. в связи с посещением Гитлером истребительной эскадры "Рихтхофен" в Штаакене и Дёберице, в которой я тогда служил адъютантом штаба группы. Для меня эта встреча явилась обычным представлением новому начальнику, что по опыту моей военной карьеры было мне знакомо. [30]

Но гораздо больше мысли мои занимало все более ясное осознание того факта, что с этого дня моя карьера и солдатская профессия круто изменились.

Затем, после моего короткого и четкого рапорта, Геринг покинул Имперскую канцелярию. Сняв фуражку и парадный ремень, я вместе с присутствовавшими, а также Брукнером и Путткамером последовал на обед. Из Малого салона через более обширное помещение - курительную комнату (так она называлась еще со времен Бисмарка) - мы прошли в столовую. В этом огромном, почти квадратном зале стоял большой круглый стол с дюжиной стульев, а рядом - еще четыре круглых стола поменьше с шестью стульями около каждого. Гитлер занял место за большим столом спиной к окну. На противоположной стене над большим буфетом висела картина художника Каульбаха "Явление Богини солнца".

Я нашел себе место за одним из боковых столов. Наконец-то можно немного расслабиться. Официальная часть закончена, и теперь я могу наблюдать, задавать вопросы и пытаться воспринять и окружающих, и происходящее. Гитлер сидел несколько вкось от меня, но был мне хорошо виден. Застольный разговор вращался вокруг последних событий в Испании и Москве. От этой первой совместной с Гитлером трапезы мне запомнились несколько его реплик по адресу Англии. Он считал, что Великобритания должна наконец осознать и уразуметь, какую угрозу представляет для Европы большевизм и как жестоко и систематично Сталин добивается своих целей. Ну а если Европа будет держаться заодно, эту угрозу с Востока удастся предотвратить. Как я потом слышал, эти реплики Гитлера были связаны с предстоявшим и обеспокоившим его визитом имперского министра иностранных дел барона фон Нейрата(31) в Лондон. [31]

Обед продлился не очень долго. Примерно через час Гитлер встал из-за стола, ибо на послеобеденное время у него были назначены различные встречи. Мне пришлось поспешить за ним, чтобы выяснить еще вопрос о дате начала моей службы: ведь я собирался через десять дней жениться. Иначе говоря, не успев приступить к выполнению своих должностных обязанностей, я сразу оказался вынужден просить отпуск. Я обрисовал Гитлеру свою ситуацию, и он проявил полное понимание, как мне показалось, даже с некоторой сердечностью дав свое полное согласие.

Я был немного обескуражен тем, что мне в первый же день довелось узнать Гитлера с этой неожиданной стороны. Мое представление о его личности возникло под впечатлением той роли, какую он играл в общественной жизни, а также его качеств как фюрера партии. К партии же я относился с определенной сдержанностью и недоверием. Эти сомнения все больше и больше переносились на самого Гитлера и, в силу его политических решений 1935 и 1936 гг., именно в последнее время невыгодно воздействовали на мое первоначально положительное впечатление о нем.

Первые дни я в своем новом положении отнюдь не чувствовал себя счастливым: никого не знал, не имел контакта с другими офицерами и казался самому себе одиноким и всеми покинутым в огромной людской толпе. Настроенный по отношению к НСДАП(32) весьма скептически, я здесь постоянно имел дело с партайгеноссен(33) . Мой отчий дом тоже был совершенно далек от моего теперешнего окружения. Короче, я не находил точек соприкосновения с теми людьми, вместе с которыми мне теперь доводилось работать. Пришлось переваривать множество новых впечатлений, знакомиться с бесчисленным количеством новых людей и настраиваться на многие абсолютно необычные для меня вещи.

Но прежде всего мне все-таки хотелось узнать, каким именно образом я попал на это видное место. При нашем прощании в Дюссельдорфе Дёринг рассказал мне, что адъютант начальника Управления личного состава люфтваффе запросил его, считает ли он меня годным для этой должности при Гитлере. Сам же начальник данного управления и начальник генерального штаба ВВС выбрали меня на основании моих служебных характеристик и хотят предложить мою кандидатуру Герингу. [32] Дёринг не скрыл моей скептической политической позиции, но заявил, что как солдата и офицера он, учитывая характер, поведение и образование, считает меня пригодным для этой должности, особенно если моя служебная деятельность будет ограничена военными вопросами. Итак, мое назначение прошло вполне нормальным порядком.

Несмотря на это, я не утаил своих сомнений от моего командира. Едва заглянув в этот новый для меня мир, я сразу ощутил, что здесь мне будет не совсем по себе. Оба других адъютанта - по сухопутным войскам и военно-морскому флоту - показались мне людьми сухими и чужими. Надеяться на человеческие контакты, к которым я привык в общении со старшими офицерами в люфтваффе, не приходилось. Люди, которых я видел вокруг себя и с которыми познакомился в Имперской канцелярии, были мне далеки решительно во всем. Нечего и говорить, что Дёринг пытался меня подбодрить, но убедить меня ему не удалось.

К тому же я знал отношение этого офицера к Гитлеру и его политике. Однажды, когда я спросил Дёринга насчет его мнения о Гитлере, он в своем уверенном, светском стиле ответил китайской поговоркой: "Великие люди - беда для общества".

В первые же дни моей службы при Гитлере передо мной возникли особые задачи.

Я воспользовался случаем побеседовать с полковником Боденшатцем, личным адъютантом Геринга, чтобы договориться с ним о совместной работе. Он стал мне большой подмогой. Владея искусством жизни, полковник умел держаться в стороне от всяческих интриг. Когда вырисовывалась трудная ситуация, он удалялся, по его выражению, на "ничейную полосу" и оказывался недосягаемым даже по телефону, однако сохраняя при необходимости контакт. Как часто он звонил мне потом с "нейтральной полосы"!

Боденшатц обеспечил себе известную степень самостоятельности и поддерживал добрые отношения с важными лицами государства, вооруженных сил и партии, не переходя притом определенной грани доверительности и подчеркнуто держа дистанцию. Товарищеское отношение офицеров люфтваффе, даже при возрастных различиях, я почувствовал с самого начала также и с его стороны, и это облегчало мне мою работу. Я получал он него ту поддержку, в которой мне отказывал Хоссбах, хотя тот, как пруссак по своему менталитету, был мне ближе, чем баварец Боденшатц. 23 июня меня впервые назначили дежурным адъютантом. [33] Моя обязанность состояла в том, чтобы в течение всего дня быть в квартире фюрера досягаемым для него по военным вопросам: появится ли у Гитлера какое-нибудь желание что-либо выяснить или передать, потребуется ли соединить его с министерством или с одним из главнокомандующих родов войск, за это отвечал я. Хоссбах придавал большое значение тому, чтобы дежурство военных адъютантов ограничивалось тем временем, когда Гитлер осуществляет свои функции рейхсканцлера, главы государства и Верховного главнокомандующего вооруженными силами. Все же партийные дела или частные пожелания (включая посещение концертов и театров) к службе военных адъютантов отношения не имеют, а входят в компетенцию исключительно его личных адъютантов.

В тот день вечером предстояло посещение Гитлером тогдашней "Дойче опер" в Шарлоттенбурге. Там давал гастроли миланский театр "Ла Скала" - исполнялась "Богема" Пуччини, одна из моих любимых опер. Мне удалось дать понять Брукнеру, что я охотно поехал бы туда. Тот с удовольствием согласился, мне даже показалось, он рад, что нашел сопровождающего для Гитлера. Тот тоже сразу согласился, но поразился тому, что офицер из его личного окружения проявляет интерес к музыке. Я узнал, что, оказывается, Хоссбах и Путткамер бывали счастливы, когда им удавалось уклониться от музыкальных мероприятий. Гитлер сразу же спросил меня, а знаю ли я "Богему". Его явно удивило, что я слушал эту оперу не раз в Ганновере, Дрездене и Берлине. А я до тех пор и не подозревал, какая тесная связь у Гитлера с музыкой. В тот вечер он оживленно говорил о Байройте(34) и Вагнере.

В июле, вскоре после моего возвращения из свадебного путешествия, мне снова выпал случай для личного разговора с Гитлером. Я должен был дать ему на подпись представление трех главнокомандующих видов вооруженных сил о производстве их офицеров в очередной чин. [34] Для этого мне пришлось лететь в Байройт, так как Гитлер во время летнего Вагнеровского фестиваля, как обычно, жил у Винифред Вагнер(35) - вдовы сына композитора Зигфрида Вагнера.

Гитлер принял меня перед завтраком в гостиной рядом с большим музыкальным салоном. Здесь он чувствовал себя прекрасно и раскованно, как четыре недели назад в "Дойче опер". Я впервые ощутил, какую собственную энергию он передавал окружающим, заставляя их ощутить живость своего характера, свою склонность к чему-либо, любое свое настроение. У Винифред Вагнер ему жилось как дома. Здесь он наслаждался жизнью частного лица. Ни с какой другой семьей он не поддерживал такой дружбы: тут царило местоимение "ты", на которое Гитлер был скуп. Музыка, как и сам дом Вагнера, была для него прибежищем, особенно в вихре бурных политических событий.

Поставив последнюю подпись под документами, Гитлер предложил мне остаться в Байройте и вместе с ним вечером послушать "Парсифаль". Я попросил разрешения отказаться: "Документы, подписанные Вами, мой фюрер, должны как можно скорее оказаться в Берлине!" - "Все в порядке, но Вы можете вернуться потом. И захватите с собой Вашу жену! А Брукнер пусть позаботится о билетах в театр и квартире!".

Между Берлином и Байройтом ежедневно курсировал "Ю-52". 27 июля мы с женой прилетели в этот город в качестве гостей Гитлера. На следующий день в большой гостевой ложе Гитлера в "Княжеской галерее" мы слушали "Зигфрида". Гостей пригласили на ужин, стиль и тон которого были непринужденными. Брукнер, без всяких предисловий взяв мою жену под руку, представил ее фрау Вагнер и Гитлеру, а тот поцеловал ей руку. С этого часа мы стали считаться принадлежащими к его кругу.

Установление деловых связей

Отсутствие Гитлера в Берлине в июле 1937 г. дало мне возможность вработаться и побывать у ряда руководящих лиц вооруженных сил, государства и партии, с которыми мне по моей новой должности придется соприкасаться чаще всего. Разумеется, начал я с имперского министерства авиации. Тут мне пригодилось то, что почти всех генералов и очень многих офицеров я знал еще со времен создания люфтваффе, с 1933 г., а частично по различным учебным авиационным командам

рейхсвера как в рейхе, так и в России. [35] Это очень облегчило мою работу. Большинство встретили меня весьма дружески, а некоторые - даже сердечно: например, тогдашний начальник генерального штаба люфтваффе генерал-лейтенант Штумпф(36) который как раз стал преемником Кессельринга,

Официально и строго в служебных рамках - совсем не так, как я ожидал, - прошла моя встреча со статс-секретарем имперского министерства авиации генералом авиации Мильхом(37) , хотя он и знал меня по различным служебным и светским мероприятиям. Для этого у него имелись две причины.

Первая: за несколько недель до того Геринг провел реорганизацию министерства и Главного командования военно-воздушных сил (ОКЛ), сильно затронувшее интересы Мильха. В период формирования люфтваффе Мильх в качестве статс-секретаря Геринга являлся его постоянным заместителем по ВВС и воздушному транспорту. Полномочия его были необъятны, и в своей неуемной жажде деятельности он умел ими пользоваться. Мильху подчинялись все учреждения имперского министерства авиации, включая Военно-воздушное управление. Теперь это управление из его подчинения было изъято при одновременном переименовании в генеральный штаб люфтваффе, начальник которого по рангу отныне был равнозначен статс-секретарю. Сотрудничество прежнего начальника Военно-воздушного управления генерал-лейтенанта Кессельринга и Мильха сопровождалось многими трудностями личного и делового характера, что шло во вред делу. [36]

К новому начальнику генерального штаба Штумпфу (прежнему начальнику Управления личного состава люфтваффе) Мильх питал доверие гораздо большее. Но насколько эта новая организация способствовала делу, вызывало сомнение не только в министерстве. Функционирование ее зависело от того, какое время Геринг установил себе для решения поставленных задач и проблем, а также от их координации внутри министерства. От всех, кто провел последние годы в ОКЛ, не укрылось, что Геринг с недоверием наблюдал усиление власти Мильха и говорил, что хочет снова взять руководство в свои руки. Заслуги Мильха в становлении люфтваффе были известны. Он руководил ее построением, созданием авиационной промышленности, всесторонней координацией этих мер внутри вооруженных сил, а также со всеми гражданскими учреждениями и партийными инстанциями.

Правой рукой его был генерал Вефер, первый начальник генерального штаба люфтваффе, к несчастью для нее, погибший при полете еще в 1936 г. Я, как уже упоминалось, нередко встречался с ним в связи с осуществлявшимся им обучением летчиков. Между ним, 50-летним генералом, и нами, молодыми лейтенантами, существовали в Штаакене выходившие за служебные рамки отношения доверия и согласия, которые можно было назвать почти сердечными. Как человек и солдат, Вефер был личностью, выделяющейся на общем фоне. Он умел использовать противоречия между Герингом и Мильхом на благо люфтваффе. Гармоничное сотрудничество всех подразделений министерства и командных инстанций в войсках было именно его заслугой. Теперь, в 1937 г., когда Геринг стремился к полной власти и частично отстранил Мильха, его очень не хватало. К тому же эта реорганизация в министерстве сопровождалась персональными перестановками. Поменялись как раз начальники важнейших управлений. За год до того Техническое управление возглавил Эрнст Удет(38) . В лице Удета и Грайма, нового начальника Управления личного состава ВВС, Геринг назначил на ответственные посты в люфтваффе [37] двух летчиков, награжденных орденом "Le Merke"(39) . Хотя первоначально они и подчинялись статс-секретарю Мильху, но как кавалерам этого высокого ордена Геринг был для них более сильным связующим звеном, чем тот.

В лице Штумпфа, Удета и Грайма в июне 1937 г. были найдены генералы безупречного характера и образцовых человеческих качеств. Их повсюду высоко ценили. Но каждый, кто их знал, одновременно сожалел, что они взяли на себя те задачи, для выполнения которых у них не имелось ни какой-либо предварительной учебной подготовки, ни опыта. Тем самым Геринг показал, что при назначении на высокие посты он придает гораздо большее значение натуре, а не деловым качествам. Но, к сожалению, этим он доказал и то, что не придавал должного значения наличию у своих назначенцев необходимой профессиональной квалификации.

Позднее я понял, что Геринг боялся - пусть даже в ограниченной профессиональной области - превосходства своих подчиненных. Это явилось для него основанием ставить на командные посты в люфтваффе только тех генералов, которые были ему хорошо знакомы и о которых он знал, что опасны они ему быть не могут, какова была и причина такого его отношения к Мильху.

Мильх, начиная с 1933 г., когда стала создаваться люфтваффе, находился в свете рампы больше, чем какой-нибудь другой офицер. Еще до 1933 г. он в качестве генерального директора авиакомпании "Люфтганза" проявил себя квалифицированным менеджером, в противоположность кое-каким другим призванным из запаса офицерам. Его выдающийся, но требующий полной отдачи стиль работы в сочетании со здоровым честолюбием постоянно создавал ему все новых и новых завистников, которые подкапывались под него, стараясь очернить в глазах Геринга и Гитлера. Эти завистники преследовали Мильха до самого краха Третьего рейха и даже после его смерти в 1971 г. поливали грязью. Я знал Мильха с 1934 г. как человека наилучших человеческих и профессиональных качеств. К сожалению, мало кто из наших офицеров вел себя так же мужественно, открыто и с сознанием собственной ответственности перед своим главнокомандующим, а после 1945 г. - с таким же достоинством перед американскими судьями и тюремщиками, как фельдмаршал Мильх. К нему относятся слова: "Мужская гордость перед королевским троном". Он до конца остался верен самому себе. [38]

Гибель Вефера в 1936 г. и лишение командной власти Мильха в 1937 г., несомненно, не могли остаться без последствий. Но при нашей встрече он не сказал об этом ни слова. Однако нетрудно было понять, что фактическое понижение в должности Герингом сильно задело его.

Второй причиной холодного тона нашей беседы была моя новая должность. Хоссбах действовал на Мильха, как красная тряпка на быка, и из своей антипатии к тому он не делал никакой тайны. Мильх предупредил меня о враждебной настроенности Хоссбаха в отношении люфтваффе. Хоссбах, мол, генштабист сухопутных войск, решительнейшим образом выступающий против самостоятельности люфтваффе как вида вооруженных сил. По его мнению, с которым в генеральном штабе сухопутных войск весьма считаются, люфтваффе может быть действенным оружием только при ее полном подчинении командованию этих войск. "Поверьте мне, Белов, - саркастически бросил Мильх, - весь генеральный штаб сухопутных войск воображает, что наши самолеты смеют взлетать только после стартового сигнала господина фон Фрича(40) ! Армия вообще до сих пор так и не заметила, что происходит в воздухе и что однажды упадет, как снег на голову, на германскую пехоту. Наши предложения по военной промышленности постоянно критикуются сухопутными войсками. Генеральный штаб все еще верит в наши "фоккеры" времен 1916 г. А в общем, когда наши "Ю-52" получат для следующей войны по несколько бомб себе под брюхо, вот тогда и можно начинать!" [39]

Мильх резким тоном предупредил меня: ни в коем случае не подпадать под влияние Хоссбаха, а отстаивать интересы люфтваффе. Это - требование не только Геринга, но и Гитлера: превратить люфтваффе в самостоятельную часть вооруженных сил. Он обязал меня немедленно докладывать ему о любых признаках тех соображений или мероприятий, которые могут помешать ее формированию. Я вышел от статс-секретаря, сознавая, что на высшем уровне руководства вооруженными силами проблемы и разногласия принципиального характера приняли значительный размах и приобрели серьезное значение. Но я еще не знал, играют ли здесь главную роль деловые или же личные причины.

Непринужденно и приятно прошли мои встречи в министерстве авиации со Штумпфом и Удетом. Две противоположные по складу своего характера личности. Штумпф - солдат, а Удет - любезный человек и фанатичный летчик, которому выпала задача, до которой он не дорос.

Так сказать, в собственном доме я встретился для знакомства с Ламмерсом(41) , Майсснером(42) и Лутце(43) . Ламмерс являлся тогда статс-секретарем и как начальник Имперской канцелярии был правой рукой Гитлера в решении всех вопросов имперского кабинета. [40] Осенью 1937 г. он был назначен имперским министром, также, как и прежний статс-секретарь и начальник президентской канцелярии Майсснер.

Оба они были типичными представителями прусских чиновников высшего сорта - интеллигентными и светскими людьми (а отнюдь не бюрократами), полностью, во всех деталях владевшими своим ремеслом и имевшими многолетний практический опыт, а потому способными управлять правительственным аппаратом в сфере своей компетенции. Ламмерс к тому же распоряжался особым представительским фондом Гитлера, выплачивавшим регулярные и разовые пособия и дотации чиновникам и офицерам. В компетенцию Майсснера входили щекотливые протокольные дела, вопросы представительства и награждения орденами. Майсснер накопил огромный опыт еще со времен Эберта(44) и Гинденбурга. Его изворотливость и юмор помогали ему преодолевать многие подводные камни. Гитлер его ценил. Когда однажды Майсснер докладывал ему, Гитлер, указывая на один документ, сказал: "Майсснер, эту бумагу мне дал Геббельс! Тут что-то говорится о вашей дружбе с евреями и о ваших отношениях с нашими политическими противниками. Если хотите, взгляните! А я эту бумажку читать не желаю!". Поскольку у нашей адъютантуры было немало общих дел с канцелярией Майсснера, он принял меня особенно сердечно.

Встречи для знакомства с обоими высшими партийными функционерами, кабинеты которых находились в здании Имперской канцелярии, были краткими и деловитыми, хотя с этими двумя рейхсляйтерами(45) мне в дальнейшем приходилось встречаться чаще, чем с другими министрами. Бойлер являлся начальником Канцелярии фюрера НСДАП. Через эту инстанцию в Имперскую канцелярию поступали для принятия мер всякие направленные Гитлеру военнослужащими ходатайства и прошения о помиловании. Поэтому контакт с нею становился все более тесным, чему содействовали весьма симпатичные адъютанты Бойлера. Некоторые из них во время войны стали офицерами авиации и служили в люфтваффе. Лутце же, начальник штаба СА, в Берлин только наезжал, так как штаб его находился в Мюнхене. Для его берлинского бюро были отведены в Имперской канцелярии несколько помещений, что было очень полезно для нашего личного контакта по вопросам сотрудничества между армией и штурмовиками. [41]

Особенно важными для меня явились представления по службе трем главнокомандующим - Бломбергу, Фричу и д-ру honoris causa(46) Редеру(47) . Встречи с Фричем и Редером прошли сухо и носили строго деловой характер; так же они прошли и с их адъютантами. И Фрич, и Редер вместе с их окружением, включая и здания, в которых они жили, показались мне пережитками кайзеровских времен. Беседы с ними, впрочем, оказались малозначительны.

Иначе обстояло дело с Бломбергом. Здесь чувствовалась живость в общении, более свободном и непринужденном по форме. Наличие в адъютантуре представителей трех составных частей вооруженных сил способствовало этому и внешне. Сам я стал относиться к Бломбергу по-иному. Благодаря дружбе с его сыном Акселем во времена нашей общей службы в истребительной эскадре "Рихтхофен" я знал военного министра давно и даже бывал в его доме, моя жена - тоже. На мои отношения с Бломбергом оказали влияние прежде всего две поездки на Север, участвовать в которых он меня пригласил. Фельдмаршал имел обыкновение проводить свой отпуск в морских поездках на каком-нибудь военном корабле. Летом 1935 г. мы на борту такого корабля под названием "Хелла" посетили Копенгаген, Осло и Стокгольм. В октябре 1936 г. на "Грилле" мы вместе плавали по норвежским фьордам и водам от Нарвика до Нордкапа. Среди участников - кроме самого фельдмаршала и обоих его сыновей - находился и будущий начальник штаба оперативного руководства ОКВ тогдашний полковник Йодль(48) , что возымело особенное значение в Норвежской кампании 1940 г. [42]

Хотя в служебном отношении я по своей новой должности с Бломбергом никаких дел не имел, личный контакт с ним и его семьей очень помог мне. С его адъютантом по авиации Бём-Тетгельбахом, которого я знал по службе в люфтваффе, а также по совместному плаванию по северным водам на "Хелле", я продолжал дружить и дальше, что весьма содействовало мне в моих делах. Кстати, Бём-Теттельбах заверил меня, что в моем назначении адъютантом Гитлера по люфтваффе фельдмаршал никакого участия не принимал и к выбору моей кандидатуры был непричастен. Геринг просто, как то было принято, уведомил его об этом по служебной линии через Управление личного состава люфтваффе. Узнать это мне было очень приятно: я убедился, что при моем назначении обошлось без всякой протекции.

В качестве инородного тела в штабе Бломберга я воспринимал тогдашнего генерал-лейтенанта Кейтеля(49) , начальника Управления вооруженных сил министерства рейхсвера. Мое представление ему было кратким и формальным. Он показался мне каким-то неловким. [43]

Стиль жизни Гитлера, его окружение, распорядок дня и методы работы

Первые задания Гитлер дал мне в Берлине. Я увидел теперь, как шла при нем жизнь в Имперской канцелярии и в квартире фюрера. До начала войны никаких существенных изменений в этом отношении не произошло. Штандарты фюрера на крыше Имперской канцелярии, а также приход и уход посетителей были несомненным знаком его присутствия.

Нижние помещения квартиры фюрера представляли собой удачное сочетание репрезентативности и домовитости. Здесь все соответствовало одно другому. Обычно Гитлер принимал посетителей - имперских министров, послов, генералов, деятелей искусства, господ из сферы хозяйства, порой и своих родственников, а также известные и дружественные ему семьи (такие, например, как Вагнеры и фрау Троост) - в музыкальном салоне. Визиты приходились по большей мере на время чаепития и редко когда длились больше часа. Музыкальный салон служил и для просмотра кинофильмов.

В курительной же комнате собирались гости Гитлера, приглашенные на чай, обед или ужин. Он любил заканчивать день сидя после просмотра фильма со своими гостями и сопровождающими его лицами у камина. Из курительной можно было пройти в столовую, а оттуда - в Зимний сад и через него в тот зал, в котором устраивались государственные банкеты.

Зимний сад - примерно 25-30 метров длиной и 8-10 метров шириной с длинным фронтом окон, выходящих в сторону парка, - использовался Гитлером больше, чем остальные помещения. Широкие ковровые дорожки вели от столовой к выходу в парк в конце Зимнего сада. По этим дорожкам Гитлер имел обыкновение прохаживаться взад-вперед со своими собеседниками, чаще всего ими бывали Геринг, Гесс(50) и Геббельс(51) . С Герингам такой разговор мог продолжаться три часа, а то и дольше. [44] Со временем, когда военные проблемы все больше начинали выдвигаться на передний план, военные адъютанты зачастую становились невольными спутниками Гитлера на таких "прогулках".

На верхнем этаже квартиры фюрера можно было через устланную красным велюровым ковром прихожую пройти в личные апартаменты Гитлера. Они состояли из библиотеки, гостиной, спальни и ванной. Рядом с помещением для охраны была оставлена небольшая комната для Евы Браун(52) . Далее располагались комната для слуг и небольшая буфетная. Из прихожей через не очень большой холл путь вел в боковое крыло, где находились помещения для гитлеровских секретарш и машинисток фюрера, а тремя ступенями, ведущими вниз, можно было спуститься к комнатам адъютантов. Здесь имели свои помещения также имперский шеф печати д-р Отто Дитрих(53) и командир эсэсовского полка личной охраны Гитлера обергруппенфюрер СС Зепп Дитрих(54) . Оба они принадлежали к самому узкому кругу тех сотрудников, от которых требовалось быть досягаемыми для Гитлера и днем, и ночью. [45]

По другую сторону верхнего холла перед покоями Гитлера находилась маленькая, предназначенная лишь для личного пользования приватная столовая. Отсюда можно было проследовать в Большой зал заседаний в центральной части пале. В период войны, когда зал был оборудован для обсуждения обстановки на фронтах, Гитлер пользовался этим проходом постоянно. Таковы были помещения, в которых было суждено пройти ближайшим годам моей жизни.

Постепенно я знакомился с теми людьми, с которыми мне потом приходилось иметь дело чаще всего. Шеф-адъютантом и одновременно начальником "Личной адъютантуры фюрера" был обергруппенфюрер СА Вильгельм Брукнер, охотно помогавший мне и ставший для меня дружелюбным советчиком. Он служил офицером еще в Первую мировую войну. У меня установился с ним особенно хороший и дружеский контакт, который распространился и на наших жен, все больше приобретая личный характер. Что касается бригаденфюрера СС Юлиуса Шауба, то он был выдвинут на должность адъютанта из состава сопровождавшей фюрера команды безопасности. Оба они примкнули к Гитлеру еще до 1923 г. и вместе с ним отбывали тюремное заключение в Ландсберге.

Еще один адъютант, гауптман в отставке Фриц Видеман(55) . В Первую мировую войну был начальником ефрейтора-вестового Адольфа Гитлера. После войны он тщетно добивался зачисления в рейхсвер. Услышав, что Видеман ищет себе подходящее занятие, Гитлер, хорошо помнивший его, предложил ему должность своего третьего личного адъютанта. [46]

К тому времени Видеман имел чин бригаденфюрера НСКК(56) . Контакт с ним я установил легко.

Четвертый адъютант, Альберт Борман, доводился младшим братом рейхсляйтеру Мартину Борману(57) , тоже был "старым борцом" и имел теперь высокий чин в том же НСКК. Курьезно, что оба брата друг с другом не разговаривали, хотя часто встречались, сопровождая фюрера, или же сидели за одним столом. Поводом для ссоры, как говорили, служило то, что рейхсляйтер не признавал женитьбы младшего брата. С течением времени мне казалось это тем более удивительным, поскольку послуживший яблоком раздора брак позже распался.

Как шеф личной адыотантуры, Брукнер распределял и контролировал служебные обязанности сотрудников узкого штаба фюрера, но начальником ее он все же не был. Почти все подчинялись непосредственно Гитлеру. В первую очередь это относилось к секретаршам и врачам - профессорам д-ру Карлу Брандту, д-ру Гансу-Карлу фон Хассельбаху, д-ру Хазе и д-ру Тео Мореллю(58) . [47]

Весьма крупную роль как непосредственный подчиненный Гитлера, к тому же необычайно любимый им, играл упомянутый выше обергруппенфюрер СС Зепп Дитрих. Он являлся не только командиром лейб-полка охраны Гитлера, но и начальником команды сопровождения фюрера и таким образом - главным лицом, ответственным за его безопасность. Это был тип рубаки, служившего образцом верности и надежности. Зепп Дитрих без обиняков и, не стесняясь в выражениях, высказывал любому, в том числе и Гитлеру, свое мнение, причем в форме предельно четкой, но не оскорбительной. Был он человек скорее простой, чем образованный, но обладал здравым умом, и все уважали его именно за такой склад характера.

Далее к штабу Гитлера принадлежали "домашний интендант" Каннеберг, пилот самолета фюрера Ганс Баур, его водитель Эрих Кемпка(59) и другие личные шоферы, начальники команд сопровождения Геше и Шедле, а также начальники команды уголовной полиции Раттенхубер и Хёгль. Особое положение занимали его камердинеры: Карл Краузе, Гейнц Линге, Ганс Юнге, а позднее дополнительно Бусман и Арндт. Краузе пришел в 1934 г. из военно-морского флота, между тем как другие принадлежали к полку "Адольф Гитлер". Одновременно несли службу два камердинера. С самого пробуждения Гитлера до пожелания ему "спокойной ночи" один из них был обязан постоянно находиться поблизости и явиться по первому же его знаку. Краузе в 1940 г. вернулся во флот, а Юнге погиб после откомандирования в полк личной охраны.

Хочу особо сказать о двух лицах: рейхсляйтере Отто Дитрихе как имперском шефе прессы и о Мартине Бормане. Дитрих, соответственно своей должности, отвечал за непрерывное информирование Гитлера о самых последних сообщениях печати всего мира. Он или его секретарь должны были всегда находиться под рукой. Мартин Борман до 1941 г. являлся связным между Гитлером и Гессом. Позднее он как секретарь Гитлера и начальник Партийной канцелярии был подключен и к вопросам государственного руководства. Оба рейхсляйтера не принадлежали к личному штабу Гитлера, но постоянно находились в его окружении. [48]

Этот круг лиц существовал исключительно для служебного обслуживания Гитлера. Все жили совместной с ним жизнью, будь то в Берлине, Мюнхене, на горе Оберзальцберг, в поездках или позже, во время войны, в Ставке фюрера. Для этого круга, включая военных адъютантов, Гитлер был "шеф". Внешне выглядевший большим, личный состав его штаба для расписанной строго по часам службы был скорее мал. Служебное время каждого в отдельности не ограничивалось 8 часами, для некоторых сотрудников рабочий день длился от 14 до 16 часов. Несмотря на эту перегрузку еще в мирное время, число их до конца войны не изменилось. Этот столь различный по своему составу штаб как в мирное, так и военное время функционировал весьма хорошо и бесперебойно, а методы его работы себя вполне оправдывали. Но опасность параллелизма все же существовала. Каждый чувствовал себя подчиненным одному Гитлеру и ответственным только перед ним самим.

Распорядок дня Гитлера определял и наш. Работа с ним шла почти непринужденно. В обращении со своим штабом он был любезен и корректен. Когда фюрер находился в Берлине, мы собирались около 10 часов утра в нашем бюро в Имперской канцелярии. Обычно Гитлер раньше этого времени из своих апартаментов не выходил. Прежде всего нам, адъютантам, предоставлялась возможность задать вопросы, и Гитлер давал нам свои первые указания или же сам ставил вопросы, которые возникали у него при ночном чтении огромного числа документов, а также сообщений зарубежной прессы. Страдая бессонницей, Гитлер работал особенно много по ночам. Он говорил, что тогда у него есть покой для размышлений. Время до обеда заполнялось различными совещаниями и обсуждениями, они должны были заканчиваться до 14 часов, но чаще затягивались. Соответственно отодвигалось и время обеда, иногда на час-два, а порой и больше.

За едой Гитлер в эти первые дни августа 1937 г. подробно рассказывал о своих впечатлениях от певческого праздника в Бреслау(60) и взволновавших его выступлениях австрийских народных ансамблей.

Они, несомненно, произвели на него неизгладимое впечатление. Однако в таких высказываниях фюрер был осторожен и выбирал выражения, подходящие для данного круга слушателей. Он сознательно и с большой охотой обсуждал какую-либо тему, когда с определенной целью хотел высказать свое мнение одному или нескольким застольным гостям. [49] Порой Гитлер говорил только сам, а бывало, возникала и оживленная дискуссия - например, когда Геббельс в своей циничной манере пытался загнать гостя в угол. Фюрер с интересом прислушивался к спору, радуясь этой словесной схватке и ее исходу.

Беседы за столом(61) бывали иногда весьма интересными и захватывающими, но иногда и очень скучными. Для тех, кто присутствовал на этих трапезах регулярно, кое-что звучало повторением, а кто, может быть, раз в год, - "откровением". Насчет действительного содержания приписываемых Гитлеру высказываний в таких случаях у меня есть собственное мнение. Мне приходилось сталкиваться со многими фальшивыми воспроизведениями высказываний якобы из уст фюрера, но на самом деле являющимися вымыслами кого-нибудь из тех, кто "был при сем", однако остался далек от подлинного содержания беседы.

После обеда следовали дальнейшие назначенные встречи. Если собеседником Гитлера был офицер или генерал, адъютант по соответствующему виду вооруженных сил был обязан находиться поблизости. Для остальных адьютантов рабочий день на этом заканчивался. Только дежурный военный адъютант оставался до тех пор, пока фюрер ночью не уйдет к себе. Гитлер имел также привычку к вечеру тоже на время удаляться в свои апартаменты, чтобы почитать или отдохнуть. При хорошей погоде он охотно совершал прогулку по парку Имперской канцелярии.

Днем Гитлер никогда за письменным столом не работал, если только не приходилось срочно подписывать документы. Но и при этом предпочитал долго не засиживаться. Этот несколько своеобразный стиль, при котором фюрер избегал письменных заявлений о намерениях или указаний, заставлял его окружение, а именно адъютантов, выполнять странную функцию посредников. Мы получали приказы и распоряжения устно, а затем зачастую должны были записывать их, чтобы превратить в указания. Эта "передача приказов" происходила, как правило, без потери времени. Порой такие устные указания бывали плодом его интуиции в данную минуту, незрелыми идеями. Неправильная их интерпретация или передача могла иметь тяжелые последствия. На этой почве в случае недоразумения или утрирования намерений Гитлера и мог почти сам по себе возникать столь типичный для Третьего рейха вопрос: "А фюрер об этом знал?". [50]

В этом заключался имевший решающее значение недостаток всей правительственной системы. Никто не мог потом с уверенностью сказать, чего же Гитлер хотел или что именно он имел в виду, когда давал то или иное устное распоряжение, поскольку его первоначальная "инициатива" прошла через несколько рук. Ужин, если программа не предполагала никакого визита или мероприятия в городе, назначался на 20 часов. Обычно вечерний круг бывал уже, чем обеденный. Зачастую даже не были заняты все места за главным столом в столовой. Адъютанты старались найти таких гостей на вечер, которые были бы достаточно разговорчивы и с которыми Гитлер охот но бы беседовал. К этому кругу принадлежали имперский театральный сценограф Бенно фон Арент, профессор Шпеер или же Генрих Гофман(62) ; обычно бывал и командир самолета фюрера Баур. Регулярно присутствовали личный и военный адъютанты и один из врачей. Трапеза протекала точно так же, как и днем. Вечером разговоры велись больше на общие темы, чем о политических событиях дня.

Предпочтительными темами для Гитлера являлись история, искусство или наука.

В заключение обычно демонстрировался кинофильм. За ужином слуга клал перед Гитлером список фильмов. В этот список Геббельс вставлял хорошие и интересные иностранные фильмы. Что касается немецких, то зачастую они еще не шли в общедоступных кинотеатрах. Если же в списке значился какой-нибудь новый киношлягер, то, бывало, вечером появлялся Геббельс, чтобы узнать мнение фюрера о фильме, а иногда и повлиять на это мнение. Фильмы показывали в музыкальном салоне. На просмотре мог присутствовать весь персонал квартиры фюрера, в том числе слуги, горничные, команда сопровождения и ожидающие своих хозяев шоферы гостей.

После просмотра Гитлер отправлялся в курительную ком нату и вместе с гостями и своим штабом располагался у камина. Подавались напитки, по вкусу каждого - от чая до шампанского. Если вечер длился долго, предлагались также печенье и сдоба разных сортов. Вечерняя беседа велась на самые разные темы и на различных уровнях; кончалась она, по большей части, около двух часов ночи. Секретарши Гитлера на обедах и ужинах в Имперской канцелярии не присутствовали. Иначе было на его вилле "Бергхоф" и позже в Ставке фюрера. [51]

Весьма своеобразным являлось воздействие поведения окружения Гитлера и его посетителей на него самого. Мне рассказывали, что в первые годы после овладения властью он держался гораздо свободнее и непринужденнее. Говорили об изменениях в его характере. У меня же возможностей для сравнения не имелось, но я считал, что контакт с ним установить легко. По натуре своей Гитлер отнюдь не был неконтактным, но все зависело от того, как к нему подходили. Он обладал очень тонким чутьем и даром хорошей наблюдательности, позволявшими ему сразу определять, с какой установ кой относились к нему люди, с которыми он встречался на своем пути. Пример - Шпеер и Хоссбах. Разумеется, в окружении фюрера находились и льстецы, и подхалимы, которые к месту и не к месту заискивающе улыбались, но большого влияния на Гитлера они не оказывали. Сильно влиял на его поведение, по-моему, тот факт, что многие посетители видели его лишь изредка и потому сами держались на удалении от него либо по причине собственной неуверенности или почтительности, либо даже из-за страха перед ним. Многие же старые партайгеноссен еще "времен борьбы"(63) приходили к нему реже, а потому, хотя и будучи с ним хорошо знакомы, все-таки величали его "герр Гитлер". Зато появлялись и новые люди, для которых фюрер был недосягаемо высоко стоящим на незримом пьедестале. Параллельно росла и его внешняя сдержанность, причиной чему служило не отсутствие контактности, а углубленная сосредоточенность Гитлера на новых политических и военных идеях и планах. Тем не менее самонадеянные люди, искавшие контакта с ним и открытые по отношению к нему, этот контакт находили.

Нимб, окружавший Гитлера с тех пор, как он принял на себя выполнение задач главы государства, еще больше подчеркивался обращением к нему "мой фюрер!". Невольно напрашивается сравнение с "Вашим величеством" - формулой, резко очерчивающей дистанцию. Правда, такое подобострастие выражение нашего народного характера. "Гражданский кураж" уже давно потерян. К сожалению, за годы моей службы у Гитлера мне приходилось слишком часто видеть это, особенно у старшего поколения, которое не поняло обеих революций(64) , не говоря уже о том, чтобы воспринять их. [52]

Необходимо было твердо противодействовать "коричневому окружению" Гитлера. Именно по собственной инициативе я мало общался с этими людьми и не искал контактов с ними. Но никаких трудностей у меня из-за этого не возникало. Мы, солдаты, были в гитлеровском окружении аутсайдерами. К нам относились хотя и с уважением, но и с недоверием. Для меня прошло немало времени, пока лед не был сломлен. Как часто меня спрашивали об этом в кругу моих знакомых и друзей! Доверие к Гитлеру было всеобщим, но критика по отношению к так называемому "маленькому Гитлеру" была широко распространенной и небезосновательной.

Пребывание Гитлера в Берлине и Имперской канцелярий определялось его обязанностями рейхсканцлера и главы государства. Насколько это позволяли те времена, он снова уезжал в Мюнхен и Южную Германию. Там он провел и последние дни августа 1937 г. Тогда адъютанты по вооруженным силам еще не сопровождали его в таких поездках. Это имело место лишь от случая к случаю, когда проходили военные совещания, а ездил с Гитлером полковник Хоссбах.

Адъютантура, командование сухопутных войск и вооруженных сил

Я использовал это время для того, чтобы освоиться с Берлином и своей новой должностью. Прежде всего решил выяснить, какие обязанности падали на меня в рамках адъютантуры вооруженных сил. Ответы, которые я получил от Хоссбаха и Путткамера, были весьма неопределенны. Ясным для меня стало только одно: я должен заниматься просьбами и ходатайствами о помиловании, поданными военнослужащими и их родственниками. Эта работа отнимала у меня примерно час в день. Хоссбах был одновременно начальником Центрального отдела генерального штаба сухопутных войск и, ведая персональными вопросами всех его офицеров, пользовался особым доверием начальника этого штаба генерала Бека(65) . Корветтен-капитан фон Путткамер являлся и офицером связи военно-морского флота с генеральным штабом сухопутных войск. [53] Оба они имели служебные кабинеты в здании военного министерства. В отсутствие Гитлера в Берлине бывало и так, что они целыми днями в Имперской канцелярии не появлялись. На мой вопрос, чем занимались мои предшественники, я узнал, что прежде адъютанты от люфтваффе тоже занимали должность при своем командовании, лишь от случая к случаю появляясь на службе у фюрера. Только мой непосредственный предшественник по своей основной должности являлся адъютантом Гитлера по ВВС, не занимая никакой должности в министерстве авиации. Такое же указание насчет моих должностных обязанностях я получил от Геринга. Таким образом, мое должностное положение существенно отличалось от обязанностей Хоссбаха и Путткамера.

Хоссбаху были известны амбициозные притязания Геринга и те указания, которые тот давал моему предшественнику. Вскоре после моего назначения он высказал мне свои соображения насчет нашего должностного положения и обязанностей. При этом Хоссбах подчеркнул свою точку зрения: военные адъютанты фюрера не должны стоять между Гитлером и главнокомандованием вооруженных сил, а также между их составными частями. Они призваны быть органами этих составных частей. По его предложению, в 1934 г. для военных адъютантов Гитлера было введено наименование "адъютант вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере". Сравнивая положение адъютантов кайзера в вильгельмовские времена, он подчеркивал, что аллюры генерал-адъютантов и флигель-адъютантов не должны теперь повторяться. Я спросил Хоссбаха, соответствует ли это мнению Гитлера о положении его военных адъютантов и его указаниям насчет их служебных обязанностей. Хоссбах ответил утвердительно. Хотя я и получил от Геринга другое поручение, мне показалось целесообразным не возражать и выждать; когда и как мне предоставится возможность выяснить эти противоречия. [54]

Сам же Хоссбах полностью разделял воззрения Фрича и Бека. По принципиальным вопросам руководства сухопутными войсками и всеми вооруженными силами ОКХ(66) выступало против Бломберга, то есть против главнокомандования вермахта. Промежуточная позиция Бломберга между Гитлером и ОКХ год от года становилась все более затруднительной. Со стороны Хоссбаха он не находил той помощи, в которой нуждался.

С приходом Гитлера к власти в 1933 г. в лице Бломберга министром рейхсвера был назначен находящийся на действительной службе солдат и ему была номинально передана командная власть над сухопутными войсками, военно-морским флотом и люфтваффе. Как солдат, Бломберг, понятным образом, посвятил себя преимущественно решению военных задач. С 1935 г. - после переименования поста Бломберга в пост "имперского военного министра и главнокомандующего вооруженными силами" и введения всеобщей воинской повинности - Фрич и Бек боролись за непосредственное подчинение сухопутных войск Гитлеру по всем вопросам военного руководства. Они в первую очередь стремились отстранить Бломберга и его штаб вооруженных сил от всех мер по подготовке использования сухопутных сил в возможных военных конфликтах. Оба они требовали в случае мобилизации, чтобы только главнокомандующий сухопутными войсками имел право в качестве верховного главнокомандующего осуществлять командование также над военно-морским флотом и люфтваффе. Разногласия проистекали не только из различия взглядов на вопросы руководства и функций возглавляющих органов. Я убедился, что оправдываются мои прежние выводы насчет того, что Фрич, Бек и многие другие генералы и офицеры генерального штаба сухопутных войск, в том числе и Хоссбах, отвергают Бломберга в качестве пригодного верховного главнокомандующего вооруженными силами потому, что для них он слишком послушен Гитлеру.

Было известно, что командование сухопутных войск, а также большое число генералов и офицеров их генштаба считают Гитлера парвеню. Они хотели маршировать и дальше в старом духе, по пути прусской королевской армии и рейхсвера, вплоть до создания гитлеровского вермахта(67) , не желая ничего знать о новом, национал-социалистическом мировоззрении. [55]

Мои друзья-летчики в штабе Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ(68) ), следили за напряженностью в отношениях между ним и ОКХ с большой тревогой. На мой вопрос, насколько Главное командование люфтваффе, а тем самым и Геринг, в курсе этой борьбы за власть, они отвечали: "Само собою разумеется". Мой же дальнейший вопрос: "А Гитлер?" - они оставляли без ответа. Еще больше, чем эта внутренняя борьба за власть, меня поразило то, что генеральный штаб сухопутных сил, как мне упорно внушал Мильх, все еще не желал считать люфтваффе самостоятельной частью вооруженных сил. Никакой необходимости в существовании генерального штаба люфтваффе, мол, нет, а есть только конкуренция Геринга с генеральным штабом сухопутных войск. Офицеры этого генерального штаба не признавали офицеров генштаба люфтваффе своими равноправными коллегами. При этом даже не принималось во внимание, что многие из генштабистов-летчиков получили соответствующее образование в военной академии генерального штаба сухопутных войск, а уже потом перешли в люфтваффе.

Исключение составляла только точка зрения начальника отдела обороны страны полковника Йодля. Он полностью осознал значение люфтваффе и ее задач в современной войне и стремился содействовать сотрудничеству сухопутных войск с авиацией в решении тактических вопросов. От этого сотрудничества ОКВ ждало некоторых успехов на предстоявших маневрах вермахта. Но офицеры сухопутных войск имели малое представление о взаимодействии танков и авиации на поле боя. Они еще не осознали даже и самого значения самих танковых войск. Мне эти взгляды были совершенно непонятны, ибо еще в 1934 г, то есть тремя годами раньше, я принимал участие в учениях сухопутных войск на военном полигоне Ютербог, проводившихся с целью отработки взаимодействия танков с авиацией. Правда, летали мы тогда еще на небольших спортивных самолетах, а танки были из картона. Но командование все же пришло к ценному выводу о необходимости сотрудничества, который мы у себя в люфтваффе оценили и использовали при обучении летного состава. Сотрудничество это "внизу" было лучше, чем "наверху"! [56]

Особое положение Геринга

Трудности имелись и со стороны Главного командования люфтваффе (ОКЛ). Недавно проведенная Герингом реорганизация министерства авиации вызвала в ОКВ опасения. Особое положение Геринга в государстве и в руководстве вооруженных сил уже тогда затрудняло сотрудничество с ним. Ведь как главнокомандующий люфтваффе он по всем военным вопросам и со всеми своими авиационными частями и учреждениями был подчинен военному министру Бломбсргу. Однако как министр воздушного транспорта он был с ним на одном уровне в качестве члена правительства. Ну а как ближайший друг Гитлера стоял выше Бломберга! Это чрезвычайно затрудняло сотрудничество двух главнокомандующих и отрицательно сказывалось на работе генеральных штабов. Пренебрежительное отношение Геринга к генералам сухопутных войск не являлось тайной для них. А те, в свою очередь, злословили насчет "солдат-любителей" во главе с Герингом и Мильхом. Для узколобости этих генералов характерно, что они отказывали в пригодности этим двум капитанам периода Первой мировой войны в праве, в обход карьерной лестницы, быть генералами и выполнять функции таковых. Хоссбах даже и не скрывал от меня, что Геринг и Мильх в его глазах - дилетанты в военном деле.

Мнение руководства по этому поводу сообщил мне полковник Боденшатц. Картина, которую он пожелал мне нарисовать, была такова: Хоссбах, на взгляд Геринга, - противник Гитлера и его руководства вооруженными силами. Геринг, само собою разумеется, знал о схватках за власть между ОКВ и ОКХ и неоднократно говорил об этом с Гитлером. Для Геринга таких тем, по которым он не мог бы говорить с ним, не существовало. Это шло еще со "времен борьбы". И наоборот, Гитлер обсуждал с Герингом все тревожащие его проблемы, будь то вопросы политики или события внутри вермахта и партии. При этом постоянно большую роль играли вопросы персонального характера. Гитлер всегда прислушивался к мнению Геринга, а мнение фюрера и его любое высказывание служили для того направляющей нитью. В своей критике руководства сухопутных войск оба они придерживались одинаковой точки зрения. Она состояла в следующем. Военно-морской флот и люфтваффе национал-социалистическое государство и его руководящую роль признали. Генералы же сухопутных войск, за редким исключением, воспринимаются как инородное тело, а тех из них, кто все-таки за это государство и его руководящую роль, сами они упрекают в "бесхарактерности".

Имперский "Партийный съезд труда"

6 сентября 1937 г. я встретил Гитлера в аэропорту Нюрнберга и затем сопровождал его в этот город на "Партийный съезд труда". Злые языки болтали, что это название было выбрано для имперского съезда НСДАП именно потому, что специально предназначенная для того территория, на которой проводились его массовые мероприятия (Parteitaggelande), была подобна одной огромной строительной площадке. Гитлер со своей свитой расположился в отеле "Дойчер хоф". Здесь же разместились все рейхсляйтеры и гауляйтеры. Адъютанты по вермахту производили в этом "коричневом окружении" впечатление чужаков. Продолжительная поездка по городу дала почувствовать ту суматоху, в которой нам предстояло постоянно пребывать до 13 сентября.

Последний день партсъезда, понедельник, был объявлен "Днем вермахта". Это был для нас, военных адъютантов, единственный день в Нюрнберге, когда перед нами стояли определенные задачи. В первой половине дня мы с фюрером выехали на Цеппелиново поле(69) , представлявшее собой огромную четырехугольную арену, на которой выстроились солдаты сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе. Гитлер произнес с трибуны краткое обращение, а затем объявил, что после съезда будет проведена демобилизация первого контингента, отслужившего два года воинской повинности. "Вы отдали Германии два года своей жизни, - обратился он к ним, - и тем способствовали обретению Германским рейхом свободы в своих внешних делах и сохранению мира". Затем состоялась имитация боя с участием пехоты и танков, а после этого - парадное прохождение войск, над которыми проносились эскадрильи истребителей и бомбардировщиков.

Во второй половине дня Гитлер произнес в Зале конгрессов с нетерпением ожидавшуюся речь. В ней он высказал свою точку зрения по казавшимся ему наиболее важным текущим вопросам внутренней и внешней политики. [58] Присутствовали все, кто занимал какое-то заметное положение в государстве, партии и вермахте. Фюрер долго готовился к этой речи, и она прозвучала призывом к западным демократиям, которых он предостерегал насчет "генерального наступления жидовского большевизма на нынешний общественный строй и против всех наших духовных и культурных ценностей". Такого, заявил он, еще не бывало во всем мире со времен появления христианства, победного шествия ислама или эпохи Реформации. "В нынешней Советской России пролетариата евреи занимают 80% всех руководящих постов", - утверждал Гитлер. Указав на "красную революцию" в Испании, против которой выступил с оружием Франко, он заклинал "большую семью европейских народов" осознать "огромность всемирной опасности большевизма". К тому же Гитлер высказал опасение, что большевизм нарушит равновесие сил в Европе.

Как и всегда после своих крупных речей, по возвращении в отель Гитлер сразу же удалился в собственные апартаменты, чтобы принять ванну. Тем временем салоны отеля наполнялись людьми в серой, синей и коричневой форме. Вечером Дня вооруженных сил все находившиеся в Нюрнберге генералы и адмиралы стали гостями Гитлера, в их честь был устроен банкет. По сравнению с руководителями партии, которые привыкли к жизни и обычаям гитлеровской штаб-квартиры в Нюрнберге, они держались скованно и неловко. Нам, адъютантам, то и дело приходилось помогать им хоть как-то почувствовать себя в своей тарелке. Торжественным закрытием партсъезда послужило торжественное прохождение частей вермахта "гусиным шагом" перед порталом отеля. Гитлер принимал этот парад с балкона, окруженный генералами и руководителями партии.

Маневры вермахта

К имперскому партийному съезду примыкало посещение Гитлером маневров в Мекленбурге, в последний день которых ожидался приезд Муссолини.

19 сентября Гитлер своим специальным поездом прибыл в район маневров. Его личный штаб был дополнен всего лишь одним офицером генерального штаба сухопутных войск. Хоссбах, с согласия Гитлера, выбрал для этого своего заместителя по Центральному отделу военного министерства майора генштаба фон Грольмана, которого он намечал сделать собственным преемником, будучи сам намечен фюрером в адъютанты по вермахту. Замена должна была произойти весной 1938 г. К сожалению, дело до этого не дошло, хотя Грольман (впоследствии, в 1958-1961 гг., ставший первым уполномоченным по военным делам бундестага ФРГ) оказался тогда ценным во всех отношениях приобретением нашей адъютантуры. [59]

Спецпоезд Гитлера на время маневров стал его "штаб-квартирой", и он охотно жил в нем. Когда позволяли погода и время, фюрер часто совершал прогулки с господами из своего штаба. Поезд не отличался особенной роскошью, но был оборудован практично. Позади двух локомотивов был прицеплен вагон с машинами и багажом, за ним следовал вагон-салон, в передней трети которого находилось жилое помещение с длинным столом и восемью стульями. Через проход размещались купе. Сначала жилое и спальное купе Гитлера с ванной, а затем - два купе для обоих шеф-адъютантов, еще одно - для двух слуг и служебные (в том числе кухня). Далее следовали вагон для криминальной полиции и команды сопровождения, вагон-ресторан, два вагона для гостей, адъютантов, врачей и секретарш, а также вагон для прессы и замыкающий - еще один с автомашинами.

Внешний вид состава был вполне единообразный, все вагоны одинаковой формы и покрыты одной и той же темно-зеленой краской. Каждый пассажир этого спецпоезда должен был иметь при себе проездной билет первого класса. Мы, принадлежащие к окружению Гитлера, кроме того, имели годичные проездные билеты. Маневры проводились по инициативе Бломберга, готовил их полковник Йодль как начальник Отдела обороны страны Управления вооруженных сил. Гальдер(70) (тогда еще - Второй обер-квартирмейстер"генерального штаба сухопутных войск) являлся начальником руководящего штаба, а сам начальник генерального штаба генерал Бек, казалось, ограничивался ролью наблюдателя. [60]

Подготовка и проведение этих маневров, призванных проверить новую систему организации верховной командной власти в виде ОКВ, а также сотрудничество между ним и Главными командованиями сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе, с самого начала страдали от спора между ОКВ и ОКХ о структуре высших органов и верховных командных полномочиях. Но все-таки в целом их можно было считать удавшимися, и это - заслуга Йодля. Ему, специально предназначенному начальником генерального штаба сухопутных войск на важный пост в ОКВ, приходилось нелегко.

В частности, ему доставалось множество упреков от ОКХ. Но Йодль неуклонно шел своим путем Ни в его, ни Бломберга или его начальника Кейтеля намерения не входило как-либо урезать ответственность Главных командований и их генеральных штабов. Военно-морской флот и люфтваффе тоже не ощущали их на себе. Это опасение имелось только у сухопутных войск. Поводом для разногласий служили, в частности, темп и объем вооружения. Армия стремилась к медленному и систематичному продвижению в данном направлении, а Гитлер усматривал в этом сопротивление его требованиям. Генеральный штаб сухопутных войск использовал потому во время маневров любую возможность разъяснить и наглядно продемонстрировать Гитлеру правильность и необходимость своих представлений о вооружении.

Хоссбах ежедневно информировал Гитлера о стратегической и тактической обстановке, лежавшей в основе маневров, и прежде чем утром покинуть поезд, докладывал ему программу на предстоящий день. В течение дня Гитлер встречался с целым рядом генералов, сообщавших ему дальнейшие подробности и докладывавших о ходе маневров. Мне вспоминаются, до клады обоих обер-квартирмейстеров: 1-го - Манштейна(71) и 2-го - Гальдера. Они избегали всяких подробностей, ибо не очень-то доверяли пониманию Гитлером стратегических и тактических вопросов.

Самому же мне пришлось убедиться в обратном. В один из дней маневров мы посетили позиции зенитной батареи. Гитлер осмотрел орудия и приборы управления огнем, а потом втянул меня в разговор. Его отнюдь не дилетантские вопросы, хотя и носили общий характер (об организации и структуре зенитных частей и т. п.), свидетельствовали, однако, о знании дела. Ему были хорошо известны тактико-технических данные зенитных орудий, их дальнобойность, а от меня он хотел узнать их скорострельность. Ответ я ему дать не смог и уже хотел подозвать командира батареи, но Гитлер не счел это нужным и двинулся дальше. О зенитной артиллерии я не имел никакого представления, поскольку мы, летчики-истребители, называли это "беллетристикой". На сей раз Гитлер ограничился общей темой противовоздушной обороны: от зенитной артиллерии он ожидал большего эффекта, чем от истребительной авиации. Самолет как боевое оружие и его разнообразное применение были ему тогда еще неизвестны. Я, конечно, вступился за свой род оружия и его значение для противовоздушной обороны. Но он дал мне понять, что главной задачей авиационных соединений считает нападение, то есть придает главное значение бомбардировщикам.

Авиации на этих маневрах можно было видеть мало, хотя было задействовано более 1000 самолетов. Сверх рамок маневров в первый день был произведен учебный воздушный налет на Берлин, чтобы проверить готовность к отражению вражеской авиации, а также взаимодействие гражданской ПВО, полиции, пожарной службы и "Красного Креста" при внезапном нападении с воздуха. Берлин впервые пережил затемнение. На маневрах проверялось также взаимодействие сухопутных войск с бомбардировщиками и штурмовиками в нападении и обороне. Поскольку Гитлер в заключительном обсуждении итогов маневров участия не принимал, о том, дало ли взаимодействие сухопутных войск с люфтваффе ожидаемые результаты, я ничего не слыхал. [62] Но должен констатировать, что офицеры сухопутных войск, с которыми я потом беседовал, сочли применение самолетов интересным оживлением поля боя, но никакого серьезного значения для наземного сражения ему придавать не хотели. Насколько по-иному это оказалось потом на войне!

Особенный аттракцион на маневрах показал Удет. Он впервые совершил полеты на только что созданном самолете "Физелер-Шторьх". В сопровождении Мильха Удет неожиданно садился в расположении какого-либо штаба или части прямо на лугу или выгоне для скота. Тем самым он доказывал превосходные возможности использования этого "шторьхчика" в качестве связного или курьерского самолета.

Государственный визит Муссолини

Дожидаться окончания маневров Гитлер не стал. 25 сентября он принял Муссолини в Мюнхене. Спецпоезд ночным рейсом доставил нас на юг Германии. Фюрер занимался предстоящим визитом еще на маневрах. Во время обедов в вагоне-ресторане он не раз излагал нам свои мысли о Муссолини и Италии. Нет никакого сомнения в том, что свой политический ангажемент в отношении Италии Гитлер предпринял только в силу его симпатии к дуче, никоим образом не находя полного одобрения собственных советников. Со времени их первой встречи в 1934 г. в Венеции на политической сцене кое-что изменилось. Тогда Муссолини опасался - инстинктивно, наверняка, верно - усиления Германии и считал хорошее взаимопонимание с Австрией наилучшей защитой от возможных эксцессов со стороны рейха. В результате своих предпринятых в одиночку действий против Эфиопии (Абиссинии) Муссолини подвергся по решению Лиги Наций санкциям, которые затрудняли его положение. Германия, с октября 1933 г. уже не являвшаяся членом Лиги Наций, воспользовалась случаем поддержать Италию. Братство по оружию обеих стран в Испании привело к признанию Германией итальянской аннексии Эфиопии. Тогда Муссолини и заговорил впервые об "оси Берлин - Рим". Затем последовало признание обоими государствами националистического испанского правительства генерала Франко. Когда федеральный канцлер Шушниг весной 1937 г. во время своего визита в Венецию попросил Муссолини оказать поддержку Австрии против Германии и ее усиливающегося влияния в этой стране, тот повернулся к нему спиной. С тех пор Гитлер прилагал усилия, чтобы вступить с Муссолини в прямой разговор. [63]

Визит Муссолини в Германию начался с Мюнхена. Его прибытие на Главный вокзал было назначено на 10 часов утра 25 сентября. Хозяином встречи в Мюнхене выступала НСДАП. Руководство гау приняло соответствующие меры для организации народного ликования. Улицы и привокзальная площадь почернели от людской толпы. Вокзал и фасады прилегающих зданий были украшены гирляндами и бесчисленными итальянскими флагами, а также полотнищами со свастикой. Спецпоезд подошел к платформе точно в указанное время. Состоялась сердечная встреча. Я стоял всего в двух метрах от фюрера и дуче и мог хорошо разглядеть их лица и жесты. Оба они радовались этой встрече.

Гитлер сопроводил гостя в отель "Принц-Карл-пале", а сам сразу же отправился на свою частную квартиру на втором этаже сдаваемого внаем дома на площади Принцрегентплац, 16. Там Муссолини немного позднее посетил его. В присутствии немецкого переводчика состоялась продолжавшаяся примерно час беседа. Дуче вполне хорошо говорил по-немецки, так что перевода не потребовалось. Он передал гостеприимному хозяину грамоту и атрибуты "почетного члена фашистской милиции" - этот жест был расценен многими по-разному. Но Гитлер при посещении Италии в 1938 г. с государственным визитом надел в честь Муссолини подаренный нарукавный знак и был при кортике.

День в Мюнхене прошел в обычных церемониях, положенных при государственном визите: возложение венков, завтрак, прием и парад. Прохождение лейб-штандарта СС "Адольф Гитлер" и лейб-штандарта СА "Галерея полководцев(72) " настолько импонировали Муссолини, что он даже заговорил о немедленном введении парадного "гусиного шага" в Италии. Примерно в 19 часов фюрер вместе со своим гостем отправился на вокзал. Оба поднялись в свои спецпоезда, чтобы ехать на маневры в Мекленбурге. [64]

Дню 26 сентября предшествовал своеобразный пролог. Собственно говоря, это был последний день маневров, когда ничего впечатляющего и интересного произойти уже не могло. Но Муссолини захотел, по настоянию Гитлера, составить себе впечатление о германском вермахте. Хоссбаху пришлось искать выход. Он нашел его в том, что маневры закончили на день раньше, а Муссолини устроили показуху. На местности был с большой помпой разыгран бой. Кругом гремело, орудия и пулеметы были выдвинуты на боевые позиции, танковые подразделения имитировали атаку, беспрерывно проносились бомбардировщики и штурмовики. Да, тут было что поглядеть! Казалось, все это произвело на гостей впечатление. Муссолини проявил интерес. Полагаю, спектакль этот подействовал на него сильнее, чем планировалось показать в строгом подобии боевой обстановки. Присутствовал и итальянский военный министр, но о наличии у него военной компетентности и речи не могло идти. Констатация этого поразила Гитлера.

Во второй половине дня люфтваффе на полевом полигоне зенитной артиллерии Вустров, что на побережье Балтийского моря, провела весьма впечатляющие боевые стрельбы из тяжелых и легких зенитных орудий по воздушным и наземным целям. Применение зенитных орудий калибра 88 мм для борьбы с танками вызвало у некоторых присутствовавших офицеров сухопутных войск раздражение: они увидели в этом вмешательство люфтваффе в их задачи.

27 сентября государственный визит гармонично продолжился: днем - осмотр заводов Крупна в Эссене, а вечером - прибытие Гитлера и его гостей в Берлин Не в последнюю очередь благодаря ликованию берлинцев и образцовой организации программы эти дни стали для меня незабываемыми.

28 сентября Муссолини по собственному желанию посетил Потсдам и Сан-Суси. Вечером совместная программа продолжилась большим митингом на Олимпийском стадионе. Кульминационным пунктом явились речи Гитлера и Муссолини. Оба государственных деятеля подчеркнули необходимость сохранения мира. Фюрер превозносил Италию как страну, которая в послевоенные годы не участвовала в унижении немецкого народа. Дуче произнес свою речь на немецком языке, и берлинцы наградили его за это особенно сильными аплодисментами. Ось Берлин - Рим, сказал он, служит гарантом непоколебимой решимости стоять плечом к плечу, что бы ни случилось. Берлинцы восприняли эту речь хорошо. Но тут начался небольшой дождь, и они с юмором стали вместо "дуче, дуче!" скандировать: "душе, душе!" [что по-немецки значит "душ"]. [65]

После отъезда Муссолини Гитлер показал себя убежденным в том, что в его лице он приобрел честного друга Германии.

Мирные недели

Посетив выставку "Созидающий народ" в Дюссельдорфе 2 октября, приняв назавтра участие в праздновании "Дня благодарения урожаю" и в открытии 5 октября очередной ежегодной кампании "Зимняя помощь", проходившей на сей раз под лозунгом "Народ помогает сам себе!", Гитлер в середине месяца выехал в Южную Германию, чтобы пробыть там в своей личной резиденции "Бергхоф" на горе Оберзальцберг до конца месяца, а потом вернуться в Берлин.

Я провел эти недели в имперском министерстве авиации и на аэродромах в Штаакене и Дёберице. Подполковник Ешоннек(73) , начальник оперативного отдела (отдел 1а) генерального штаба люфтваффе, предложил мне наряду с моей службой в Имперской канцелярии посещать занятия в "Высшем училище военно-воздушных сил" в Гатове, которое являлось предварительной ступенью для поступления в академию люфтваффе, а тем самым для получения образования офицера генерального штаба ВВС. Очередной курс начнется 1 сентября и продлится три месяца. Я с воодушевлением принял это предложение...

В народе была тогда распространена надежда на длительный период мира. Массы верили Гитлеру, что он сохранит мир именно потому, что сам провел Первую мировую войну на фронте. К тому же был велик страх перед коммунизмом, с которым мы познакомились после войны и у нас в Германии в связи с волнениями и восстаниями. Популярностью пользовались меры по пересмотру "Версальского диктата", широкое распространение получил антисемитизм. Гитлер считался спасителем, устранившим социальную нужду и осуществившим для "фольксгеноссен" равенство шансов на хорошую жизнь. В результате всех этих достижений многие в Германии были убеждены в том, что они переживают подлинный подъем народа, и видели в Адольфе Гитлере вождя, ведущего их в счастливое будущее. [66] Фюрер стал "идолом" масс. Он мог требовать всего чего угодно, и народ шел за ним. Краткие годы существования экономически и политически слабой Веймарской республики не смогли сделать из монархистов демократов. А отсюда понятно, что Гитлер своими очевидными успехами привлек к себе все слои народа. В этом и состоит непостижимый для нас сегодня факт, что Гитлер почти до самого конца войны имел народ на своей стороне. "Адольф знает, что делать!" или "Адольф сумеет!" - эти слова можно было слышать даже в последние дни, когда враг уже стоял в стране, а война была проиграна. Теневые стороны режима во внимание не принимались.

В конце октября отдохнувший и посвежевший, Гитлер вернулся с Оберзальцберга в Берлин. Имперская канцелярия снова оживилась. Множество любопытствующих устремилось к обеденному столу фюрера. Гитлер очень прямодушно рассказывал о двух посетителях Оберзальцберга. Первым был Ага-хан, председатель Лиги Наций и лидер одной мусульманской секты в Индии. Гитлер, как казалось, откровенно говорил о проблемах, затрагивающих Германию и Англию. Одобрив исторические взгляды Ага-хана на судьбы Европы, он выразил свою симпатию исламу. Вторым визитером явился бывший английский король Эдуард VIII, герцог Виндзорский(74) , со своей супругой. Визит этот соответствовал новым политическим установлениям в Германии, поэтому их сопровождал руководитель "Германского трудового фронта" д-р Роберт Лей(75) . Герцогская супружеская пара произвела на Гитлера глубокое впечатление. Подтвердилось его утверждение, что при Эдуарде VIII германо-английские отношения развивались лучше, чем в настоящее время. [67]

Гражданская война в Испании

Совершенно ясно, что Гитлер (как он охотно делал) использовал обе оказии для того, чтобы неофициальным путем довести свои взгляды по текущим политическим вопросам до правильных адресатов в Англии. Тогдашний германский посол в Лондоне, а позднее имперский министр иностранных дел фон Риббентроп(76) наблюдал эти приватные беседы с экс-королем с опасением, боясь, что это нанесет ущерб его дипломатической деятельности. Напряженность между Англией и Германией объяснялась различием их позиций в отношении Гражданской войны в Испании и затрудняла достижение Гитлером его цели - добиться прочного взаимопонимания с Великобританией. Постоянно заседавший в Лондоне "Комитет по невмешательству", в котором Германию представлял Риббентроп, по его донесениям, больше содействовал отравлению атмосферы в отношениях между Германией и Англией, чем ее разрядке.

С точки зрения политики взаимопонимания с Англией, позиция Гитлера по отношению к испанской Гражданской войне испытывала колебания. Но большевистское вмешательство на стороне красных вновь и вновь побуждало его не ослаблять своих усилий в поддержку Франко. Против этого говорили донесения военных и политических германских органов в Испании о коррупции среди руководящих франкистов. Упущения Франко в военном командовании затягивали все решения и меры каудильо на латиноамериканский манер. Гитлер даже не удивлялся доходившим до него иногда раздраженным вопросам немецких офицеров легиона "Кондор", а правильно ли они вообще делают, что, учитывая все эти безобразия, сражаются на франкистской стороне.

Ко всему прочему Гитлеру пришлось заниматься еще и сварой между обеими высшими германскими инстанциями в Испании. [68] По настоянию Зарубежной организации НСДАП германским послом при Франко был назначен крупный знаток местных условий генерал Вильгельм Фаупель. Он хотел выиграть войну, чтобы самому стать победителем, а потому потребовал срочно перебросить в Испанию две-три германских дивизии, в чем ему, естественно, было отказано Берлином. Тщеславие Фаупеля очень быстро привело к его непреодолимой конфронтации с генералом Шперрле(77) , командиром легиона "Кондор".

Тот поставил вопрос ребром: "Или Фаупель, или я". После тщательного изучения конфликта штабом Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и министерством иностранных дел Гитлер решил спор в пользу Шперрле. Фаупеля в августе отозвали.

Я лично знал обоих "боевых петухов" и, как и многие другие, не удивился такому ходу событий. Но он бросал свет на споры из-за компетенции внутри высших органов рейха, которые не умели сами решать пустяковые проблемы, а доводили их до высшей инстанции - до Гитлера. Шперрле, который и дальше шел в Испании напролом, был 1 ноября заменен генералом Фолькманом.

Я с интересом следил за развитием событий не только потому, что знал действующих лиц, но и потому, что в круг моих обязанностей в адъютантуре вооруженных сил входило поддерживать контакт с "Особым штабом "В" - штабом связи между вермахтом и легионом "Кондор" в Испании. [69]

С тех пор как Гитлер вернулся в Берлин, он зачастую казался рассеянным. Подолгу общался с Герингом и Гессом. Из его застольных бесед и разговоров по вечерам можно было понять, что его все больше занимали мысли насчет позиции великих держав в отношении Германии. Все чаще кульминацией его высказываний служило желание убедить англичан в опасности противодействующего русского империализма. Коммунистическое мировоззрение, которое в России можно сравнить со своего рода религией, мол, в сочетании с диктаторским режимом недооценивать никак нельзя. Он, Гитлер, кое-что в этом деле понимает, ведь национал-социализм тоже свершил в Германии такое чудо, какого никто не ожидал. Тогда почему же это невозможно в России? Но Англия близоруко все еще держится за "Версаль". Он постоянно испытывает возмущение, когда читает в зарубежной прессе о праве испанцев на самоопределение, а в то же самое время отказывают в этом праве немцам, проживающим в Австрии, Чехословакии, Польше! "И при всем при том Риббентроп постоянно хочет, чтобы я принял английских политиков! Но и Нейрат тоже считает это никчемным. Из этого ничего не выйдет!". Таковы примерно были тирады Гитлера о политике Англии, а мы никак не могли взять их в толк. Пока однажды загадка не разрешилась.

5 октября Рузвельт произнес по случаю освящения моста в Чикаго речь, которая вошла в историю под названием "Карантинная". Гитлер воспринял ее весьма серьезно. Суть высказываний американского президента состояла в требовании международного "карантина" против наций-"агрессоров". Под ними он подразумевал Италию за ее абиссинскую войну, Японию - за ее нападение на Китай, а также Германию - за отказ и впредь считать для себя обязательными условия Версальского договора. Рузвельт сказал, что 90% населения Земли подвергается угрозе со стороны 10%. Эти цифры особенно возмутили Гитлера, ибо данное соотношение служило ясным доказательством того, что русских тот агрессорами не считает. Типичным для позиции Гитлера явилось его намерение определить, какие именно внутриполитические причины вынудили Рузвельта совершить такой поворот в своей политике. При этом он обнаружил ужасающее падение американской экономики и скачкообразный рост безработицы за последние месяцы. Отсюда Гитлер сделал вывод: Рузвельт ищет выход из экономической катастрофы в правительственных военных заказах. Дабы получить согласие конгресса, он должен натравливать американскую общественность на вышеназванные государства во главе с Германией. Геринг энергично поддержал такой ход мыслей фюрера. [70]

5 ноября 1937 года

Усиливающиеся во всем мире антигерманские настроения, как их видел Гитлер, должны были оказать свое влияние на совещание 5 ноября 1937 г. Оно вошло в историю из-за "протокола Хоссбаха", сыгравшего такую большую роль на Нюрнбергском процессе. Бломберг через Хоссбаха попросил фюрера о проведении заседания для обсуждения главнокомандующими составных частей вермахта вопроса о вооружении и сырьевых ресурсах.

К назначенному времени, 16 часам, Бломберг, Геринг, Фрич и Редер приехали в Имперскую канцелярию со своими адъютантами и экспертами по вооружению. В квартире фюрера их встретили и проводили в Зимний сад его военные адъютанты. Сопровождающие остались в курительной комнате. Бросалось в глаза, что по желанию Гитлера был приглашен и имперский министр иностранных дел барон фон Нейрат. Гитлер вошел в Зимний сад в сопровождении Хоссбаха, держа в руках несколько исписанных листков бумаги. Камердинер закрыл стеклянные двери и задернул занавеси. Часы показывали 16 часов 15 минут. Всеобщее гадание, что бы это значило, в курительной комнате. Про себя мы отметили, что Гитлер еще никогда не проводил совещаний верхушки вермахта совместно с имперским министром иностранных дел. Особенно любопытным и обеспокоенным был личный адъютант фюрера Видеман, который как раз готовился к поездке в Соединенные Штаты.

20 часов 50 минут. Двери открываются. Главнокомандующие и Нейрат со своим сопровождением, которое так долго ожидало их, покидают квартиру фюрера. Все мы молча констатируем, что совещание прошло за закрытыми дверями.

Вскоре после этого совещания Гитлер отбывает в Мюнхен на обычные торжества по случаю марша 1923 г. к "Галерее полководцев", затем он отправится в свою личную резиденцию на Оберзальцберге. 14 ноября я выезжаю туда, еще не зная, что явилось причиной моего вызова.

Перед отъездом Хоссбах пригласил меня и Путткамера к себе в кабинет и с серьезным видом сообщил нам, что совещание 5 ноября имеет принципиальное значение и мы должны знать об этом. Он сделал запись совещания, и нам следует ее прочесть. Сначала дал протокол Путткамеру, а потом мне. Запись имела объем примерно 15-20 стандартных страниц и была сделана знакомым мне почерком Хоссбаха, скорее большими, чем маленькими буквами. Мне все еще помнится, как Хоссбах сказал нам, кому именно он даст ее прочесть и где она будет окончательно храниться. Гитлеру он сможет ее показать не ранее конца месяца, ибо тот вернется из своей поездки в Аугсбург 21 или 22 ноября. [71]

Содержание протокола общеизвестно по экземпляру, представленному Международному военному трибуналу в Нюрнберге в 1946 г. Оригинал рукописи Хоссбаха до сих пор не обнаружен. Соответствуют ли и насколько именно оба текста друг другу, с уверенностью поэтому никто определить не может. Сам же я могу сказать, что, насколько мне помнится, текст оригинала был короче, чем нюрнбергский. Предположение, что Хоссбах в силу своего отношения к Гитлеру и его речи сделал запись тенденциозной, я считаю необоснованным.

О содержании же нюрнбергского документа могу сообщить только то, что некоторые пассажи и темы 1937 г. я однозначно узнаю. Остальные части текста кажутся мне новыми. Мое тогдашнее впечатление было таково: Гитлер хотел дать общую оценку европейской политической и военной обстановки во взаимосвязи со своими мыслями и планами относительно будущего Германии. Он желал, при наличии определенных политических предпосылок, присоединить к рейху Австрию и Чехословакию, сделав это не позднее 1943-45 гг. После указанного срока, считал он, можно ожидать изменения соотношения сил в Европе лишь не в нашу пользу. В таком случае он предполагал вражду Франции и Англии с Германией. Но не припоминаю, чтобы в записи назывались Польша, Россия и США. Из речи Гитлера и последовавшего за нею обсуждения, которое нам обрисовал Хоссбах, мне запомнилось только то, что Бломберг, Фрич и Нейрат весьма настойчиво предостерегали насчет враждебности со стороны Англии и Франции в любом случае и в любое время. При насильственном территориальном изменении, осуществляемом Германией, следует считаться с возможностью их вмешательства.

Тот факт, что Хоссбах проинформировал Путткамера и меня о содержании совещания, показало мне: оно имело особенное значение для него самого, а тем самым также для Фрича и Бека. Но я еще слишком недолго принадлежал к гитлеровскому штабу, чтобы оценить это в полной мере. Я считал вполне само собою разумеющимся, что фюрер как ответственный политик и Верховный главнокомандующий провел со своими авторитетными советниками совещание по оценке положения, причем его планы на 1943-45 гг. тогда, в 1937 г., показались мне слишком далекими, а потому и неактуальными. Никакого обсуждения высказываний Гитлера между нами троими не было. [72] Путткамер и я просто приняли эту запись к сведению, а Хоссбах подчеркнул, что она является совершенно секретной. Мне тогда и в голову не приходило, чтобы Гитлер мог готовить планы, выходящие за пределы возможного.

Первое пребывание в "Бергхофе"

С моим первым пребыванием в "Бергхофе" у меня связаны два воспоминания. Здесь я впервые познакомился с Евой Браун, а во-вторых, однажды Гитлер стал меня расспрашивать насчет моей предыдущей военной карьеры. Круг лиц, с которыми он общался на Оберзальцберге, был мне совсем неизвестен. В Берлине мне сказали только, что жизнь Гитлера здесь, в горах, носит весьма приватный характер и, вполне понятно, у него гостят и дамы. Еве Браун в то время было 25 лет, а Гитлеру шел 49-й год. Держалась она скромно и сдержанно, даже во время обеда или ужина. С гостящими дамами Гитлер держался так же, как и с женщинами вообще. Непосвященный едва ли смог бы заметить, что между ним и Евой Браун существуют особые отношения. Она всегда производила впечатление очень ухоженной молодой женщины, в соответствии со своим типом хорошо выглядевшей и жизнерадостной.

Однажды, прогуливаясь по холлу взад-вперед, Гитлер высказал мне свои мысли насчет Италии. Испытываемое им глубокое уважение к Муссолини и сделанному дуче побудило его к завышенной оценке Италии и итальянцев. Я с этим не согласился, сославшись на собственный опыт, приобретенный во время трехмесячного обучения в итальянской авиации в 1933 г. Сказал, что хотя итальянцы и хорошие летчики, но относятся к летному делу, как к спорту. Гитлер слушал молча и никаких вопросов не задавал. Свой ответ он дал мне спустя полгода в Риме.

Мне показалось, фюрер гораздо больше интересуется тем, что я могу рассказать ему о России. Со времени моего пребывания там прошло восемь лет. С тех пор наверняка и в России тоже произошло многое. Но одно представлялось мне достойным упоминания: мы были удивлены сноровкой русских механиков, работавших в мастерских и обслуживавших наши самолеты. На вопрос, что думаю я об этой стране и ее людях, я обрисовал Гитлеру две вещи, которые тогда произвели на меня большое впечатление. Поблизости от Липецка находилась лишь частично огороженная местность для учебного бомбометания, куда почти не допускались жители окрестных деревень. [73] Они пытались пасти там свой скот. Однажды сдетонировала неразорвавшаяся бомба, убившая несколько детей, а также лошадей. Русские предъявили счет на возмещение стоимости лошадей, а о детях никто и слова не промолвил. Людей хватает! Лошади ценились куда выше. Затем я рассказал Гитлеру о раскисавших после дождя дорогах. Летом из-за ливней они становились непроезжими для автомашин. На нашей тогдашней учебной территории, где не все улицы были заасфальтированы, всякое движение транспорта прекращалось. К счастью, летом дороги быстро просыхали, но осенью, уже в сентябре, я сам убедился в том, это была сплошная глина.

Впечатления от пребывания в "Бергхофе" не покидали меня и в Берлине и являлись предметом оживленных бесед в доме Бломберга, где я с женой несколько дней гостил после моего возвращения. Там мы встречались в дружеском кругу с самим фельдмаршалом, его сыном и дочерью. Бломбергу был знаком приватный стиль на вилле фюрера. Слышал он и о Еве Браун, и о ее роли в жизни Гитлера. Бломберг являлся единственным имперским министром, происходившим не из рядов партии. То, что фюрер приблизил его к себе и неоднократно приглашал в "Бергхоф", служило признаком особого доверия. Даже Геринг еще ни разу не сидел за одним столом с Евой Браун!

Несмотря на оживленную беседу, сам хозяин дома в тот вечер был сдержанным и рассеянным. Не хватало его открытости и живых рассказов. Вообще-то Бломберг представлял собой тип "образованного солдата", но в тот вечер это было как-то незаметно. Я спросил моего друга Акселя, что тяготит сегодня его отца, но он о служебных заботах его ничего не знал. Однако одна из реплик Акселя дала мне понять: озабоченность фельдмаршала вызвана какими-то личными проблемами. Только в декабре его дочь Дорле поведала моей жене, что овдовевший отец хочет снова жениться. Она и вся родня, как можно было понять, чувствуют себя из-за его выбора невесты совершенно несчастными.

Посещение "Мессершмитт-АГ"

22 ноября 1937 г. Гитлер после закрытия партсъезда НСДАП посетил в Аугсбурге фирму профессора Мессершмитта "Баварские авиазаводы". К тому времени она была переименована в "Мессершмитт-АГ(78) ". Посещение состоялось по совместному желанию Рудольфа Гесса и самого Мессершмитта. Оба они дружили уже много лет. [74] Поводом явились впечатляющие первые успехи "Бф-109" (позже назван "Ме-109"), сконструированного Мессершмиттом и его инженерами. Примерно в то же самое время первые машины этого типа использовались истребительной группой легиона "Кондор" в Испании и показали, что по своим летным качествам они превосходят русский истребитель "И-16", который у нас называли "Рата". Незадолго до этого дня, 11 ноября 1937 г., шеф-пилоту фирмы Мессершмитта удалось на "Бф-109", достигнув скорости 610,95 км в час, установить во славу Германии абсолютный рекорд для самолетов наземного базирования.

Опираясь на эти успехи, Мессершмитт имел все основания принимать Гитлера с гордостью и удовлетворением. Имперское министерство авиации было представлено на осмотре группой офицеров и инженеров Технического управления во главе с Мильхом и Удетом. Присутствовал ли Геринг, сейчас не помню. Между Мильхом и Мессершмиттом существовала известная всем неприязнь еще с тех времен, когда Мильх был генеральным директором акционерной компании "Люфганза". Последствием этой ссоры являлось лишь то, что сотрудничество имперского министерства авиации с Мессершмиттом длительный период шло с помехами и лучший немецкий авиаконструктор не использовался люфтваффе в полную силу.

Еще при осмотре завода мы получили наглядный пример этого. Мессершмитт, войдя вместе с Гитлером в цех, попросил его взглянуть на новую конструкцию. Раскрыли большие ворота в соседний цех, и перед взорами присутствующих предстала модель нового четырехмоторного дальнего бомбардировщика - предшественника сконструированного уже во время войны, но так и не запущенного в серийное производство "Ме-264". Мессершмитт сообщил, что дальность его полета с тонной бомбового груза равна 600 км. Господа из имперского министерства авиации тут же усомнились в этих данных.

Гитлер проявил сдержанность. В области самолетостроения он такими же познаниями, как в области кораблестроения или танкостроения, а также производства танков, не обладал. Но фюрер счел, что все-таки возможно сконструировать такой четырехмоторный бомбардировщик, который сможет уйти от истребителей. Однако если истребители уже обладают скоростью 600 км в час, этот бомбардировщик должен летать с минимальной скоростью 650 км в час. Поэтому следует пренебречь броней и оборонительным оружием такого "скоростного бомбардировщика" ради его скорости. Тем самым можно будет избежать опасности воздушного боя. [75]

Мильх подтвердил, что люфтваффе уже довольно давно дала заказ на самолет с такими летными характеристиками. Мессершмитт стал оспаривать, доказывая, что двухмоторные или четырехмоторные самолеты с такой высокой скоростью в настоящее время производиться в Германии не могут, потому что у нас нет соответствующих моторов. Гитлер же счел правильным отдать приоритет четырехмоторному бомбардировщику. Мильх в ответ заметил, что сырьевая база ограничивает возможности люфтваффе, а потому она намерена считать приоритетным выпуск двухмоторного скоростного бомбардировщика. Никакого решения после этой дискуссии принято не было.

Планы создания бомбардировщиков

В последующие недели я пытался разузнать побольше в Техническом управлении имперского министерства авиации и генеральном штабе люфтваффе насчет закулисных причин разговоров у Мессершмитта. Сообщенные мне в Техническом управлении сведения о запланированных или заказанных новых бомбардировщиках были противоречивы.

В генеральном штабе я обратился к подполковнику Ешоннеку - начальнику оперативного отдела, который высоко котировался там. В противоположность многим офицерам этого штаба, отдававшим люфтваффе сухопутным войскам, Ешоннек еще с Первой мировой войны был офицером-летчиком. В рейхсвере он нес службу как в его генеральном штабе, так и в войсках, а через командования тогдашних тайных авиационных училищ и учебных лагерей поддерживал связь с авиацией. В люфтваффе он тоже побывал на различных должностях и в войсках, и в ее генеральном штабе. Долгое время он был начальником оперативного отдела этого штаба, а также адъютантом Мильха. Геринг, хотя и не скрывавший своей антипатии к бывшим офицерам генерального штаба сухопутных войск пожилого возраста, все больше обращался к Ешоннеку, а не к начальнику генерального штаба люфтваффе генералу Штумпфу. Но это их сотрудничеству не помешало, зато охладило отношения между Мильхом и Ешоннеком. Тут играли роль не только личные, но и другие, не особенно известные причины. Эти неприязненные отношения, шедшие во вред люфтваффе, сохранились до смерти Ешоннека в 1942 г. Я не могу разделять вложенное в уста Бломберга мнение, что "тяжелые условия в имперском министерстве авиации возникли в результате поведения Мильха" - ведь ответственным главой министерства являлся Геринг. [76]

Лично я с самого начала питал к Ешоннеку большое доверие. Через него я поддерживал контакт с Главным командованием люфтваффе и имел возможность знакомиться с работой ее различных инстанций. Благодаря этому мне удавалось также получать всякие материалы и составить себе собственное мнение, чтобы действительно компетентно информировать Гитлера и действовать в соответствии с намерениями руководства люфтваффе.

Ешоннек в ответ на мои вопросы информировал меня о планировании и ходе создания бомбардировщиков. Желание Гитлера строить скоростной бомбардировщик не было новым. Такое требование выдвигал еще Вефер, первый начальник генерального штаба люфтваффе. Военно-воздушные силы имели свои предприятия, в частности фирму "Юнкерс" в Дессау, которая получила соответствующий заказ на конструирование двухмоторного самолета. Его вооружение и оснащение подлежало существенному ограничению ради скорости, значительно превышающей скорость истребителей. Этот самолет, "Ю-88", во время испытательных полетов уже показывал 500-километровую скорость. На мою реплику, а может ли он достигнуть границы 600 км в час, Ешоннек ответил: только что поставленный рекорд скорости стал возможен лишь при "причесанном", то есть форсированном, моторе. Серийную же модель придется использовать с имеющимися в настоящее время моторами и полным оснащением, то есть со всем необходимым вооружением и радиоаппаратурой, а потому летать она сможет со скоростью не более 500 км в час. Такова же, насколько нам известно, и примерная скорость ожидаемых новых английских самолетов. Впрочем, дальнейший план выпуска "Ю-88" предусматривает установку на нем более сильных моторов, но они, как и для "Ме-109", начнут поступать не ранее чем через год. Ешоннек считал, что в виде "Ю-88" люфтваффе получит идеальный бомбардировщик.

Мы говорили и о задачах авиации оперативного назначения, а также о потребности в дальних бомбардировщиках. Здесь тоже надо сконструировать вариант "Ю-88". Начатое еще при Вефере, согласно его стратегической концепции, конструирование четырехмоторных бомбардировщиков Геринг приказал приостановить. Первые машины, "Ю-89" Юнкерса и "До-19" Дорнье, уже год назад свое отлетали и превратились теперь в груду ржавого металла или использовались по другому назначению. "Ю-89" вскоре поднялся в воздух в форме "Ю-90" у компании "Люфтганза". Геринг принял это решение в пользу "Ю-88" также и ввиду напряженного положения с сырьем. [77] Вместо одного четырехмоторного самолета можно было выпустить два двухмоторных с дополнительным эффектом: Геринг рассчитывал на более высокую производительность.

На мой вопрос, по чьему предложению или совету и когда именно Геринг принял это решение, Ешоннек ответить не смог. Наверно, это произошло тогда, когда сам Ешоннек еще командовал эскадрой в Грайфевальде. В остальном же он был убежден, что с проектом выпуска четырехмоторного бомбардировщика "Ме-264" в Аугсбурге ничего не выйдет.

Итак, тогда было принято роковое решение: люфтваффе четырехмоторного бомбардировщика не получит.

Завершение года

Последние недели 1937 г. и первые дни 1938 г. прошли, как мне помнится, без особенных событий.

Однажды во второй половине дня Гитлер поехал на чай к госпоже фон Дирксен - вдове посла(79) , салон которой еще с 1933 г. являлся местом встреч фюрера с консервативными слоями общества.

Фрау фон Дирксен ожидала приезда Гитлера и пригласила 8-10 гостей. Из них я запомнил, в частности, Августа Вильгельма, принца Прусского(80) . Прежде хозяйка дома устраивала свои приемы в отеле "Кайзерхоф", чтобы быть как можно ближе к тогдашней штаб-квартире Гитлера и находиться в курсе дел нацистского движения. Став сторонницей фюрера и его политического движения, она вела в консервативных кругах прогитлеровскую пропаганду. Гитлер пользовался, причем с некоторым успехом, такими встречами для знакомства с этими кругами, чтобы воздействовать на них и привлечь на свою сторону. [78]

Мне было любопытно встретиться с моими "товарищами по сословию", но я, пожалуй, ожидал гораздо большего. Гости на меня никакого особенного внимания не обратили. Гитлер держался умело, но все же скованно и часа через полтора уехал обратно в Имперскую канцелярию. Для меня не явилось неожиданностью услышать от него, что в салоне Дирксен он больше бывать не будет. Собравшиеся там гости - только просто любопытствующие, которые разглядывают его, словно "диковинного зверя", и в сущности никогда не понимали. Да и мне, посчитал он, не может быть по себе в этом кругу монархистов. В тот день Гитлер последний раз встретился с принцем Августом Вильгельмом.

Нет сомнения, что за этим приемом у фрау фон Дирксен скрывалось стремление к восстановлению монархии. И она, и принц Август Вильгельм придерживались взгляда, что влияние на ход событий нельзя приобрести, стоя в стороне от них, а чтобы достигнуть своей цели, надо искать контакта там, где сосредоточена тогдашняя власть. Но Гитлер к тому времени уже полностью отказался от идеи восстановления монархии. Реплика Геббельса той зимой подтвердила это. В узком кругу в Имперской канцелярии министр похвалялся, что он - тот самый человек, который отвратил Гитлера от намерения вернуться к монархии. При этом его просто распирало от гордости, и он тыкал указательным пальцем в свою грудь.

Декабрь проходил в квартире фюрера под знаком подготовки к Рождеству. Адъютанты Гитлера составляли список тех, кто получит от него подарок. Круг этих лиц был довольно широк. Начинался он с жен имперских министров и высших функционеров партии, а кончался домашним персоналом фюрера. Наряду с отдельными лицами Гитлер раздавал подарки и формированиям вермахта, полиции и СС, охранникам Имперской канцелярии и его резиденции на Оберзальцберге.

Гитлеровский домоправитель Каннеберг получил поручение закупить подарки. Эти подарки были разложены на длинных столах в Большом обеденном зале, и Гитлер сам определял, что и кому дарить. Его личный адъютант Шауб помогал ему и в эти дни держался с весьма загадочной миной на лице. За несколько дней до праздника моей жене был вручен пакет с дюжиной кофейных чашечек из майсенского фарфора, а я получил золотые карманные часы, на крышке которых были выгравированы мои имя и фамилия и дата: "Рождество 1937 г." [79]

Однажды в декабре нас, военных адъютантов, ждал и другой сюрприз. Хоссбах поведал мне и Путткамеру, что Гитлер распорядился выдать нам из своего представительского фонда, возглавляемого д-ром Ламмерсом, по 100 марок каждому в качестве пособия. Хоссбах добавил, что сам он принимает подарочные деньги от Гитлера вопреки своим убеждениям. Я же думал иначе. Мне вовсе не претило получить деньги, ибо я считал, что это моей независимости никак не затрагивает, особенно в финансовой области. К тому же мое жалование капитана гораздо меньше, чем полковника Хоссбаха. Да и в представительских целях мы при нашем служебном положении должны были сильно тратиться на свой гардероб.

После эффектного сентябрьского визита Муссолини приезд главы венгерского правительства, а затем югославского премьер-министра Стояновича в январе 1938 г. оказался спокойнее. Венгры считались друзьями Германии, а потому встреча с ними прошла в сердечной атмосфере. Визит югославского премьера и его супруги длился несколько дней. Стоянович имел здесь хорошую репутацию: будучи сербом, он является поклонником Германии. Это считалось чем-то из ряда вон выходящим, и германские органы во главе с самим Гитлером вовсю старались не разочаровать югославских гостей.

Официальные государственные приемы заканчивались обычно около 23 часов. Но на этих обоих приемах Гитлер после завершения официальной части через адъютантов приглашал узкий круг наиболее известных ему лиц в курительную комнату побеседовать у камина. К их числу в данном случае принадлежали супружеская пара Геббельсов, д-р Брандт с женой, я, тоже с женой, несколько молодых дам и обе дочери крупного кёльнского фабриканта Мюленса. А под конец вечера Брукнер забирал из украшавших обеденный стол ваз цветы и дарил букеты дамам. [80]

Смерть Людендорфа

Еще в дни подготовки к рождественским праздникам пришла весть из Мюнхена, что находится при смерти генерал Людендорф(81) . Гитлер посетил умирающего в начале декабря. Отношения между ним и Людендорфом к тому времени серьезно охладились; вину за это частично приписывали второй жене генерала Матильде. Но Гитлер не позабыл, что в 1923 г. Людендорф плечом к плечу шел с ним во время марша к "Галерее полководцев". Верность фюрера своим старым соратникам(82) была той причиной, по которой он так близко к сердцу принял смерть Людендорфа. Генерал скончался 20 декабря 1937 г. Согласно его завещанию и желанию вдовы, местом последнего упокоения Людендорфа должна была стать родная усадьба, а не, как хотел Гитлер, национальный мемориал, подобный воздвигнутому Гинденбургу в Танненберге. Поэтому предусматривалась лишь назначенная на 22 декабря государственная панихида у "Галереи полководцев" в Мюнхене.

21 декабря вечером мы покинули Берлин и целую ночь в жуткий холод и снежную пургу ехали в Мюнхен. Наш поезд прибыл с трехчасовым опозданием. Там тоже царила настоящая зима. Государственная панихида началась в 12 часов у Ворот Победы. За лафетом с гробом шли, отдавая последние почести прославленному генералу, Гитлер и Бломберг вместе с главнокомандующими трех частей вермахта или их личными представителями. Надгробную речь у "Галереи полководцев" произнес Бломберг. Фюрер возложил венок. Прогремел ружейный салют. Но бросалось в глаза, что на этом государственном акте отсутствовали многие ожидавшиеся лица. Например, мы слышали, что должен прибыть из Берлина специальный состав с дипломатами и военными атташе, но он пришел с огромным опозданием, а прибывшие смогли принять участие лишь в траурной процессии к месту захоронения. [81] Венок от кайзера, проживавшего в эмиграции в Голландии, был возложен уже на могиле. Это явилось счастливой случайностью: ведь во время государственной панихиды право возложить венок имел один только Гитлер.

По завершении траурной церемонии Гитлер направился в свою мюнхенскую резиденцию, где его ждала автомашина для поездки на Оберзальцберг. До этого Бломбергу удалось накоротке переговорить с ним. Мы, военные адъютанты, попрощались с фюрером и немедленно выехали в Берлин. Рождественский вечер Гитлер провел в Мюнхене, а следующие дни до начала января - на горе Оберзальцберг.

Новогодний прием

Как и во все времена и во всех странах, официальная жизнь в 1938 году началась в столице рейха новогодним приемом для дипломатического корпуса. Гитлер ввел такой порядок, что этот прием не обязательно должен был проходить, как прежде, точно 1 января, а и позднее, в интересах тех, кто желал использовать первые дни января для новогодних поездок и отпусков. В этом году новогодний прием в "Особняке рейхспрезидента" был назначен на 11 января. Гитлер использовал для него этот старинный дворец, который служил жилой и служебной резиденцией и местом официальных дипломатических приемов как Эберту, так и Гинденбургу.

Гитлер отправился туда пешком из своей квартиры, и путь его пролегал параллельно Вильгельмштрассе через сады министерств. Для этого он велел пробить в смежных стенах двери. Мне пришлось увидеть такую довольно странную для моих тогдашних представлений о фюрере процессию в первый и последний раз. Впереди шествовал сам Адольф Гитлер во фраке, черном пальто, в цилиндре и белых перчатках, а за ним - мы, адъютанты, в парадной форме. Его самого смешила эта процессия. Но еще больше он был недоволен помещениями в "Особняке рейхспрезидента", которые при нынешнем значении рейха были недостаточно репрезентативны для официальных дипломатических приемов. По окончании церемонии мы услышали, как он говорил, что новогодний прием здесь и в такой форме состоялся в последний раз. Мне кажется, я не ошибусь, сказав, что в тот же день он вызвал к себе генерального инспектора по строительству Альберта Шпеера и спросил его, может ли тот до новогоднего приема 1939 г. построить Новую Имперскую канцелярию. После короткого размышления Шпеер это задание принял. [82]

День рождения Геринга

12 января Геринг праздновал свое 45-летие. В числе поздравителей всегда бывал Гитлер. Во время пребывания фюрера в его доме Геринг никаких посетителей не принимал. Гитлер приехал с самым небольшим сопровождением: только личные адъютанты и я. Сам Геринг наслаждался своим днем рождения и радовался множеству ценных подарков. Гитлер знал его слабость к картинам, особенно старых мастеров, среди которых тот предпочитал Лукаса Кранаха. На сей раз фюрер вручил ему картину XIX в.; насколько мне помнится, это была "Соколиная охота" работы Ганса Макарта. Затем Гитлер заговорил о страсти Геринга к охоте.

Атмосфера в доме Геринга по таким праздничным случаям бывала раскованной и непринужденной. Заметно, что хозяйка дома умела придать всему какую-то приватную и семейную ноту. Гитлер обращался с ней особенно галантно. Сам же Геринг в собственных апартаментах, также и в присутствии фюрера чувствовал себя совершенно вольготно и не испытывал никакой скованности, в отличие от своей манеры держаться в Имперской канцелярии. Там он напускал на себя какую-то отчужденность, чуть ли не забывая поздороваться с окружающими, и стремился как можно скорее встретиться с Гитлером.

В тот день мне опять особенно резко бросилось в глаза различие между этими обоими руководящими политиками рейха. За время службы в истребительной эскадре "Рихтхофен" в 1934-35 гг. мне не раз приходилось видеть Геринга по служебным и светским поводам. 10 апреля 1935 г. я был гостем на его свадьбе, а годом позже - приглашен на бал в Государственной опере. И оба раза я видел такую роскошь, какой больше не существовало в Берлине с кайзеровских времен. Появление и поведение Геринга запомнились мне сильнее, чем Гитлера. Мы, летчики, питали к Герингу доверие. Он был один из нас. А Гитлер - далек и недосягаем. С таким ощущением я и поступил на службу к фюреру.

Но теперь, после полугода службы при Гитлере, все стало наоборот. Чем ближе я узнавал Геринга, тем больше у меня появлялось причин для недовольства им. Во всем праздновании дня рождения проявлялась тяга к выставляемой напоказ роскоши, и это очень контрастировало с простотой Гитлера. На этом фоне он казался сдержанным и почти незаметным. Мне эта его скромность импонировала. А помпезность Геринга я находил некрасивой и даже иногда неуместной. Фюрер старался не подавать виду, что сам зачастую думает так же. [83] Он учитывал менталитет Геринга и радовался тому, что его манеры нравятся народу. Связи Геринга с людьми хозяйства и с консервативными кругами стали важны для Гитлера. Однако огромное различие между ними не влияло на их отношения взаимного доверия, возникшие еще во "времена борьбы". Фюрер не принимал ни одного важного политического или военного решения, не посоветовавшись предварительно с Герингом.

Мое внутреннее критическое отношение к Герингу очень угнетало меня в моем служебном положении. Гитлер был моим шефом, а Геринг - моим главнокомандующим. Его верность Гитлеру облегчала мою задачу адъютанта по люфтваффе. После шести месяцев службы в штабе Гитлера мне стало ясно: я подчиняюсь фюреру не только в силу долга военного повиновения, следовать за ним меня заставляют убеждение и доверие к нему. Я и не предполагал тогда, какое тяжкое бремя ляжет на меня вскоре в связи с этим.

Скандал вокруг Бломберга

12 января произошла женитьба имперского военного министра генерал-фельдмаршала фон Бломберга. Накануне телефонный звонок подтвердил мне, что бракосочетание, о котором я услышал еще в начале декабря от его детей, состоится завтра.

Я поделился новостью с Путткамером, а тот проинформировал о ней Хоссбаха. В это самое время в Имперскую канцелярию явился адъютант Бломберга майор Рибель, чтобы передать его категорический приказ: о деталях церемонии венчания следует сообщить не Хоссбаху, а Штаубу.

Для всех офицеров действовало предписание: перед своей свадьбой достигнуть с непосредственным вышестоящим начальником "консенсуса о женитьбе". Именно так и действовал Бломберг; он, как я позже узнал, при подходящем случае сообщил Гитлеру, что его будущая супруга происходит из "простых кругов", и попросил его быть свидетелем при бракосочетании. Из окружения Геринга я слышал, что незадолго до того с аналогичной просьбой Бломберг обратился и к нему.

Миссия Рибеля 11 января в квартире фюрера удивила нас связанной с нею секретностью. Бломберг запретил даже дать сообщение в прессе. Но адъютанты разъяснили фельдмаршалу, что о его женитьбе следует объявить публично. Тот факт, что снова появилась госпожа фон Бломберг, все равно не утаить. Тогда он неохотно согласился на такую огласку в печати: "Имперский военный министр и генерал-фельдмаршал фон Бломберг сочетался 12 января законным браком с

фрейляйн Грун. Свидетелями были фюрер и рейхсканцлер, а также генерал-полковник(83) Геринг". [84]

Официальная регистрация брака была произведена в большом зале имперского военного министерства совсем просто, без всякой торжественности. Дети Бломберга не присутствовали. Супруги сразу же отправились в свадебное путешествие.

В этой неожиданной обстановке, еще даже не предчувствуя надвигающихся на нас неприятностей, мы искали объяснение происшедшего. Бломбергу было почти 60, овдовел он в мае 1932 г. Дочери, ведшие все эти годы его дом, собирались выходить замуж. Отец оказался одиноким. Гитлер и Геринг отнеслись к решению Бломберга с полным пониманием. Для фюрера тот был представителем знатных кругов дворянского офицерства, человеком чести, которому он слепо доверял. Он считал Бломберга, 30 января 1933 г. вошедшего в состав его кабинета в качестве имперского министра рейхсвера, персоной грата и гарантом верности своему правительству со стороны консервативных кругов Германии. По моему впечатлению, Гитлер уважал Бломберга как генерала и человека, был ему благодарен и гордился доверительными личными отношениями с ним.

Не успел Бломберг провести со своей женой несколько дней отпуска в отеле "Оберхоф" в Тюрингском лесу, как ему из-за смерти 90-летней матери пришлось срочно вернуться в Берлин. Там он уединенно жил в своей казенной квартире. Дети его с опасением и озабоченностью следили за событиями в отчем доме, но о новой жене ничего не знали. Адъютант Бломберга от люфтваффе Бём-Теттельбах тоже рассказывал мне о каком-то странном поведении фельдмаршала. Он не раз встречался у него дома с новой женой, но тот так и не представил ей своего адъютанта. Мы задавали себе вопрос, почему фельдмаршал избегал "показать" свою жену. Сразу после женитьбы Бломберга Гитлер отбыл на несколько дней в Мюнхен и возвратился в Берлин 24 января. Я нес службу и ожидал его прибытия в Имперской канцелярии, а потому был немало удивлен, когда в квартире фюрера неожиданно появились Хоссбах и Геринг, который держал в руках какую-то папку. Присутствовали Видеман и Боденшатц, оба - с серьезными лицами. [85] Вошел Гитлер, приветствовал всех вытянутой рукой и немедленно уединился с Герингом в своих апартаментах. Как оказалось, новая фрау фон Бломберг будто бы - "дама с прошлым", притом - профессиональным. В городе уже говорят об этом повсюду. Слух этот был сам по себе достаточно неприятен, ибо супруге фельдмаршала фон Бломберга предстояло стать "первой леди". Ведь Гитлер неженат, а Бломберг по рангу стоит после него на втором месте. Я счел все это пустой болтовней и выдумкой. Такая невероятная авантюра никак не вязалась с Бломбергом. Беседа Гитлера с Герингом была очень продолжительной. Лишь только тот покинул квартиру фюрера, Гитлер сразу удалился к себе, даже не попрощавшись и не произнеся ни единого слова. Подавленный, с тяжелыми мыслями, я поехал домой. Мы еще долго говорили с женой о Бломберге. Услышанное мною только что в квартире фюрера подтвердило тревожные высказывания его детей, Дорле и Акселя.

Лишь постепенно я узнал подробности о тех событиях, которые привели к таинственному разговору Гитлера с Герингом вечером 24 января 1938 г. Первой колесо закрутила пресса своими сообщениями о новом браке Бломберга. Один полицейский чиновник из соответствующего отдела берлинского полицей-президиума прочел в газете заметку об этом. Фамилия "Грун" (как мне поведал по телефону Бём-Теттельбах) показалась ему знакомой. Недолго думая, он порылся в картотеке и нашел регистрационную карточку некой "Евы Грун". (Мне, правда, непонятно, почему в "Готском альманахе" за 1939 г. новая жена Бломберга названа Элизабет Грунов). Чтобы не быть обвиненным в служебной халатности, чиновник положил на стол своему непосредственному начальнику карточку вместе с газетной заметкой. Затем эта карточка через несколько дней по служебной лестнице попала к полицей-президенту Берлина графу Гельдорфу(84) . Начальник берлинской полиции связался по телефону с адъютанту-рой Бломберга и попросил о приеме фельдмаршалом или Кейтелем. При этом он придавал особое значение тому, чтобы в служебных помещениях Бломберга его увидело как можно меньше людей. Бём-Теттельбах выполнил желание Гельдорфа. Тот появился в здании министерства с папкой в руках и попросил разрешения поговорить лично с фельдмаршалом. [86] Поскольку Бломберга на месте не оказалось, его, на чем он настоял, провели к Кейтелю. Гельдорф спросил Кейтеля, знает ли тот в лицо новую жену фон Бломберга и может ли опознать ее по фотографии, которую он захватил с собой. Кейтель ответил отрицательно: нет, лично жену Бломберга еще ни разу не видел и пожелал, чтобы Гельдорф оставил ему документ, дабы потом он смог поговорить с Бломбергом по его возвращении. Гельдорф отказался - время не терпит! Тогда Кейтель переадресовал его к Герингу: тот, мол, видел эту женщину при венчании и сможет идентифицировать ее. Штаб Бломберга насчет содержания документа не догадывался и "отфутболивание" Гельдорфа к Герингу у него никаких подозрений не вызвало. Ведь Геринг как прусский премьер-министр и министр внутренних дел так и так являлся для берлинского полицей-президента непосредственным начальником.

Граф Гельдорф, будущий участник движения Сопротивления, вел себя по отношению к Бломбергу столь порядочно, что стремился дать тому первым увидеть документ о своей жене, зато Кейтель - столь же непростительно. Его реакцией и ошибкой было то, что он в отсутствие Бломберга направил Гельдорфа к Герингу. Это явилось той несчастной случайностью, которая послужила началом трагедии. Тот факт, что Гельдорф хотел пройти к Бломбергу незамеченным и неузнанным, говорит о следующем: он предполагал, что фельдмаршал о прошлом своей жены ничего не знает, и желал дать ему шанс на непривлекающий внимания выход из создавшегося положения.

Но так или иначе Гельдорф все же отправился к Герингу и вручил ему документ. По свидетельству Боденшатца, Геринг был совершенно обескуражен и потрясен прочитанным. Позднее Боденшатц отвергал все обвинения в адрес своего шефа, будто бы тот оказал какое-то влияние на фабрикацию этого документа, подтверждая, однако, что Бломберг в декабре 1937 г. побывал у Геринга и попросил его о помощи в устранении своего соперника. Геринг решил проблему, отправив того за границу. Ставший известным, поступок Геринга дал пищу для слуха, будто он помог фельдмаршалу уж слишком охотно, чтобы открыть Бломбергу путь к этому браку и таким образом ввергнуть его в беду. Но никаких доказательств такого утверждения нет. Хотя Геринг, несомненно, и стремился сам занять пост главнокомандующего вооруженными силами, на такую подлость я считаю его не способным. [87] Геринг знал отношение Гитлера к Бломбергу, Фричу и другим руководящим генералам сухопутных войск. Знал он и о признании фюрером приоритета этих войск перед другими составными частями вермахта. Полагать само собою разумеющимся, что в случае ухода Бломберга Геринг стал бы его преемником, никак нельзя.

Но Геринг, с присущей ему способностью приспосабливаться, во время визита Гельдорфа молниеносно сообразил: именно теперь он сможет использовать возникшую ситуацию себе на пользу! Вместо того чтобы прежде всего пойти с документом к самому Бломбергу, Геринг решил в качестве вернейшего паладина Гитлера взять сию преиеприятнейшую миссию на себя. Он знал, что инцидент сильно заденет фюрера, а потому хотел оказать ему поддержку.

Содержание беседы Гитлера и Геринга 24 января так и осталось неизвестным. Можно предположить, что не иначе проходил и разговор Гитлера с Хоссбахом, которого он вызвал в Имперскую канцелярию в 2 часа ночи, но, поскольку тот был в постели, разговор был отложен до утра. Хоссбах уже знал от Боденшатца, что Геринг, получив неприятную новость насчет жены Бломберга, отправился к Гитлеру и делал вид, будто не очень-то и жаждет встревать в это дело. Фюрер же разбираться в личных проблемах Бломберга считал себя неправомочным - такую миссию он охотно предоставил Герингу.

Оба следующих дня Гитлер провел совсем уединенно. Все встречи устраивал только в своих личных апартаментах, чего прежде я за ним не наблюдал. Появлялся лишь за обеденным столом.

Это придавало атмосфере в Имперской канцелярии что-то зловещее. Из-за общей неосведомленности о происходящем все чувствовали себя какими-то скованными, ощущали тревогу и страх. В этот день, 25 января, первый день крупного кризиса, Хоссбах стал важнейшим собеседником Гитлера и непрерывно находился при нем. Мне это казалось само собою разумеющимся и правильным, ибо Хоссбах еще с 1934 г. был советником Гитлера по всем вопросам сухопутных войск и руководства вооруженными силами в целом. Он знал и все события, и всех лиц. Ему были известны все мысли фюрера по военным вопросам. Время от времени посещал Гитлера и Геринг. Мы смотрели на эти визиты с недовольством, ибо его критическое отношение к сухопутным войскам не было для нас тайной, как и его тщеславное желание занять место Бломберга. Но мы знали, что благодаря Хоссбаху представительство сухопутных войск находится в хороших руках. [88] Гитлер нередко следовал его советам и считался с его точкой зрения. День прошел для нас, непосвященных, в большом напряжении. Об обсуждавшемся за закрытыми дверями мы так ничего и не узнали.

Только 26 января нам стало известно о тех роковых событиях, которые вызвала вторичная женитьба Бломберга. Имея такую жену, фельдмаршал никоим образом на своем посту оставаться не мог. Гитлер поручил Герингу поехать к Бломбергу и спросить его, что он сам думает по этому поводу. По сообщениям Геринга, содержание полицейского документа ошеломило фельдмаршала и он уже стал было раздумывать, не расстаться ли с женой. В противном случае, как пояснил Геринг, ему придется отказаться от занимаемой должности. Но Бломберг и от своей отставки, и от развода отказался. С этим известием Геринг вернулся к Гитлеру. Стало ясно: Бломберг должен уйти.

Я был согласен с Акселем Бломбергом и Бём-Теттельбахом, что до бракосочетания фельдмаршал о прошлом своей жены ничего не знал. Иначе на такой брак он никогда бы не решился. Нам было очевидно: эта женщина свое прошлое от него скрыла. Но ошибкой Бломберга было то, что при своей эксклюзивной должности имперского военного министра сам он до женитьбы не разобрался как следует в подробностях прошлой жизни своей будущей супруги.

Главными советчиками Гитлера в деле Бломберга являлись Геринг и Хоссбах, которые были едины в своей позиции против фельдмаршала. Геринг стремился заполучить его пост, а Хоссбах желал, чтобы пост этот занял Фрич. Оба хорошо знали Гитлера и умели на него влиять. Но влияние каждого из них на фюрера было неодинаково.

Само собою разумеется, Гитлер больше прислушивался к Герингу, чем к Хоссбаху. Сам фельдмаршал упрекал обоих в нетоварищеском поведении. Аксель Бломберг сказал мне с большой горечью, что ни тот, ни другой с самого начала не предприняли ни одной попытки вступиться за его отца и помочь ему незаметно исправить свою ошибку. Обвинение же в недостойном поступке могло быть выдвинуто только в том случае, если бы он вступил в этот брак, заранее зная о предыдущей жизни своей новой жены. Но у отца не было возможности проверить данные, содержавшиеся в компрометирующем его документе.

Аксель считал, что Геринг и Главное командование сухопутных войск захотели вынести отцу приговор. [89]

Точку зрения сына по-человечески можно было вполне понять. Но по государственным соображениям Хоссбах имел все основания действовать в истории с Бломбергом именно так. Он знал положительное отношение Гитлера к офицерскому корпусу и должен был сделать все для того, чтобы в моральном отношении ни на одного высокопоставленного офицера не легло бы никакого пятна позора. Но сколь необходимо было попытаться урегулировать все это тактично, показывало дело Фрича.

Кризис из-за Фрича

После того как вопрос об отставке Бломберга был решен, само собой разумеющимся для Хоссбаха являлось то, что его преемником станет Фрич. Поначалу и Гитлер тоже склонялся к такой точке зрения. Но затем он вытащил на свет Божий документ, который имелся еще с давних пор. Этот документ якобы доказывал противозаконные гомосексуальные извращения Фрича. Гитлер аргументировал происходящее так: если Бломберг столь провинился в выборе жены, он, фюрер, должен отсюда сделать вывод, что и выдвинутые против Фрича обвинения тоже верны, а потому видит себя вынужденным провести расследование.

Разговор между Гитлером и Хоссбахом насчет Фрича велся за закрытыми дверями и очень возбудил обоих собеседников. Фюрер приказал Хоссбаху о его содержании никому ничего не рассказывать. Но тот позволил себе возразить: ведь Фрич - его главнокомандующий, а потому он чувствует себя обязанным сообщить ему о выдвинутых против него обвинениях. Вечером 25 января Хоссбах побывал у Фрича и проинформировал его, а 26-го доложил Гитлеру содержание разговора с ним.

Весь день 26 января поначалу казалось, что Хоссбах поступил верно. Мы с облегчением вздохнули, услышав, что ему удалось повлиять на Гитлера в смысле назначения Фрича преемником Бломберга на посту имперского военного министра и главнокомандующего вооруженных сил. Но необычное оживление в Имперской канцелярии давало понять, что битва еще идет. Сначала появился имперский министр юстиции д-р Гюртнер(85) , а затем и "рейхсфюрер СС и начальник германской полиции" Гиммлер(86) . [90] Это было дурным знаком для Фрича. В течение дня становилось все яснее, что враждебное по отношению к руководству сухопутных войск влияние Геринга на фюрера усиливается.

Вечером к Гитлеру явился сам Фрич, а потом вскоре его дважды посетил начальник генерального штаба Бек. Ему пришлось прийти в штатском, чтобы не привлекать внимания к тому, что в Имперскую канцелярию входит и выходит столь много генералов. Как я потом слышал, эти визиты к Гитлеру устроил Хоссбах. Но самым унизительным для Фрича в этот вечер стало то, что ему в присутствии Гитлера (был ли при том Геринг, не знаю, но предполагаю) была устроена очная ставка с названным в документе свидетелем обвинения - каким-то уголовником. Этот недостойный трюк, да еще в личных апартаментах главы государства, подействовал на меня угнетающе. Но поскольку при том опять же присутствовал в качестве советчика Хоссбах, я все-таки решил, что в интересах быстрого решения дела в пользу Фрича без этой очной ставки обойтись было нельзя.

После обеда с прощальным визитом у Гитлера побывал и Бломберг. Он был уже в штатском. Примечательно, что потом его попросили свой уже запланированный отъезд из Берлина отложить. В первой половине 27-го Бломберг еще раз посетил Гитлера. Теперь он производил впечатление человека более раскованного и спокойного. Аудиенция, вопреки ожиданию, длилась долго. Как я узнал позднее, во время этой беседы фюрер обсуждал с ним как личные вопросы самого Бломбер-га, так и Фрича в качестве его преемника. [91]

В ночь с 26 на 27 января и в первой половине 27-го Гитлер, под сильнейшим влиянием Бломберга и Геринга, принял свое решение. Прежде всего ошеломляюще подействовало то, что он, не дожидаясь результатов расследования по делу Фрича, приказал немедленно найти нового главнокомандующего сухопутными войсками. Фюрер захотел воспользоваться случаем, чтобы избавиться от Фрича. Второй обескураживающей неожиданностью стало появление в Имперской канцелярии Кейтеля тоже в штатском. Затем мы с величайшим удивлением услышали, что Гитлер не желает назначать Бломбергу никакого преемника и принимает его функции на себя, а Кейтеля назначает начальником собственного штаба в ранге имперского министра с титулом "начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта" (ОКВ).

Это решение фюрера вызвало в главных командованиях составных частей вермахта оживленную дискуссию. Меня атаковали вопросами и расспросами со всех сторон. Разумеется, в связи с последними событиями в Имперской канцелярии стало возникать множество всяких слухов, и я слышал о многих странных комбинациях. Сильнее всего была распространена точка зрения, что это - удар партии по вермахту, так сказать, месть за удар, нанесенный в свое время по Рему и СА. Гитлер, мол, не упустил случая захватить при этом в свои руки полную власть над вооруженными силами.

Мне же картина представлялась иной. Бломберга теперь упрекали в том, что это именно он навел Гитлера на мысль самому стать Верховным главнокомандующим вермахта; может быть, они даже беседовали вдвоем об этом. Желаемый фюрером разговор с Бломбергом 27 января объяснялся некоторой растерянностью Гитлера. Поэтому он и пригласил еще раз к себе фельдмаршала, который все эти пять лет стоял на его стороне. Что может быть понятней этого? Гитлер знал, что Геринг только и ждет как бы стать преемником Бломберга. Боденшатц дал мне указание походатайствовать перед фюрером за назначение на пост Верховного главнокомандующего вермахта Геринга. Гитлер же в ответ совершенно ясно возразил мне: Геринг для этого не годится. Он ничего не смыслит в военной технике, он далек от элементарных задач руководства вермахтом. У него и без того есть огромное дело - Четырехлетний план(87) , да к тому же он еще и командует люфтваффе. А передачи командования ею кому-нибудь другому, скажем, Мильху, он никогда не допустит. [92]

Такое же предложение насчет Геринга и с таким же отрицательным результатом сделал Гитлеру и Бломберг. Серьезность проблемы его преемника заключалось в том, что не было альтернативы. Не потому, что Гитлер не смог найти в сухопутных войсках генерала, подходящего на пост Верховного главнокомандующего вермахта, а потому, что Геринг дал понять: будучи главнокомандующим люфтваффе, он никакому армейскому генералу как главе всех вооруженных сил подчиняться не станет, фюрер не должен ждать от него этого. Возможно, тем самым Геринг хотел навязать свое назначение преемником Бломберга. Таким образом, Гитлер оказался в весьма трудном положении и должен был радоваться тому, что в беседе с Бломбергом выход все же был найден. Не стремление Гитлера к расширению своих командных полномочий, а требование Геринга о предоставлении ему еще большей власти - вот что было причиной, по которой фюрер принял решение самому стать преемником Бломберга. Имей Гитлер намерение по собственной инициативе устранить Бломберга и Фрича, нашлись бы более элегантные средства и пути осуществить это без скандальных историй.

Было бы неправильно приписывать Гитлеру желание приобрести тем самым всю командную власть над вермахтом. Он и так обладал ею со времени смерти Гинденбурга 2 августа 1934 г., когда стал главой государства и, следовательно, также Верховным главнокомандующим вермахта.

Другие господа из окружения Гитлера разделяют мою личную точку зрения, что он никогда не был так шокирован чьим-либо поведением, как женитьбой Бломберга. За восемь лет моей адъютантской службы мне не доводилось видеть ничего подобного. Даже полет Рудольфа Гесса в Англию в 1941 г. внутренне не затронул фюрера так сильно. С этим же скандалом для него рухнул целый мир. До данного инцидента глубокое уважение Гитлера к генералам было непоколебимым.

Смещение Хоссбаха

Следующую и еще более суровую неожиданность мне и Путткамеру в процессе этого трехдневного кризиса (как мы потом доверительно называли между собой все происшедшее) принесло 28 января. Гитлер высказал Кейтелю свое желание избавиться от Хоссбаха. Мы не находили этому решению оправдания и отказывались понимать его. Как мог фюрер в такой ситуации расстаться с этим офицером, которого он знал и которому доверял более трех лет!? [93] Все мы считали Хоссбаха единственным приемлемым советчиком по всем вопросам руководства сухопутными войсками, включая и очень важное дело замещения высших постов в них. Путткамер дважды попытался вступиться за него перед Гитлером, считая, что увольнять Хоссбаха не следует. Гитлер проявил понимание этого демарша, но сказал, что решение его - необратимо. Реплика фюрера, что при последнем разговоре с Хоссбахом он оценил его как человека, подтвердила мое мнение: отношение Гитлера к нему не носило какого-то предвзятого личного характера. Гитлер воспринял поступок Хоссбаха (вопреки его категорическому приказу, проинформировавшего Фрича о существовании компрометирующего генерала документа) серьезнее, чем поначалу казалось. Только через два дня после разговора фюрер оформил его увольнение через Кейтеля, что глубоко задело Хоссбаха. Эти два дня стали для него роковыми: во-первых - неудачное, но желаемое им самим двойное подчинение начальнику генерального штаба сухопутных войск Беку и одновременно Гитлеру, а во-вторых - враждебность Геринга. Тот факт, что Хоссбах был смещен всего через два дня после своего непослушания Гитлеру, дает право сделать вывод, что и в этом сказалось влияние Геринга на фюрера.

Сам я находил поведение Хоссбаха в отношении Гитлера понятным, а как попытку вступиться за своего главнокомандующего - достойным уважения. Но я не могу не упрекнуть его за то, что он пошел на риск в неподходящий момент, поставив под угрозу и себя, и собственную должность. В своей оценке положения вечером 25 января Хоссбах должен был, безусловно, учесть, что он - единственный из офицеров сухопутных войск, кто пользовался доверием Гитлера. Только он один был в состоянии повлиять на фюрера в их интересах. Эту возможность он сразу же поставил на карту потому, что чувствовал себя не адъютантом фюрера, а доверенным лицом Фрича и Бека. Я и по сей день придерживаюсь точки зрения, что, отреагируй Хоссбах иначе, и, несмотря на все обвинения и интриги против Бломберга и Фрича, можно было все же повлиятъ на принятие фюрером решения в пользу обоих генералов. Однако характер Хоссбаха, его моральные устои, его представление о профессии офицера не позволили ему пойти на компромиссы или же половинчатые действия. Доверить этому бескомпромиссному офицеру выполнение такой задачи, которая требовала наряду с твердостью также и гибкости, было ошибкой генерального штаба сухопутных войск. [94]

Poль Кейтеля

В эти дни у Путткамера произошел разговор с Кейтелем, которого он резко упрекал за его поведение. Кейтель(88) , говорил он, без какой-либо опаски и возражений воспринял точку зрения Гитлера насчет историй с Бломбергом и Фричем. Его же долгом офицера было, особенно в случае с Фричем, прежде чем высказать свою позицию фюреру, самому разобраться в этом деле. Упреки Путткамера не произвели на Кейтеля никакого впечатления.

Насчет поведения Кейтеля следует сказать, что он, в противоположность своему предшественнику Рейхенау(89) , прямого контакта с фюрером не имел, за небольшим исключением в виде служебных встреч. Сам по себе он в качестве начальника штаба Бломберга никаких попыток сближения с Гитлером не предпринимал, хотя для его служебной карьеры это было бы полезно. Хоссбах тоже держал Кейтеля подальше от фюрера, опасаясь как бы он, подобно Рейхенау, не приобрел на него влияния. Таким образом, 27 января Кейтель оказался совершенно не подготовленным к этой ситуации, до которой еще не дорос. Он был хорошим военным организатором и потому переведен на должность, непосредственно подчиненную Бломбергу. Своей репутацией толкового офицера-генштабиста Кейтель был обязан прежде всего собственному неутомимому усердию и солдатской вышколенности. На политическом же и дипломатическом паркете он держался неуклюже.

Современным генералом Кейтеля назвать было нельзя. Для этого он слишком мало понимал в технике. Но мне сразу бросилось в глаза его какое-то утрированное тщеславие, причем относившееся не к собственной персоне, а к своей семье и своей фамилии. Будучи сыном самостоятельного нижнесаксонского землевладельца, он гордился тем, что достиг такого высокого положения. Но гораздо большей ответственности по сравнению со своей прошлой должностью Кейтель еще не осознавал. [95] Поэтому в те кризисные дни он не сумел поддержать тесного контакта с руководящими генералами сухопутных войск, а обсуждал ситуацию только с подчиненным ему полковником Йодлем. Тем самым Кейтель с самого начала подверг себя упреку в том, что захотел отдалиться от армии и ее командования и поддакивал Гитлеру(90). От этой дурной славы первых дней своего пребывания в новой должности он так и не смог избавиться никогда. В результате потом его зачастую оценивали неверно.

Странный эпилог

Путткамер рассказал мне и такой примечательный эпизод. Последний военно-морской адъютант Бломберга корветтен-капитан фон Вангенхайм, узнав о причине его отставки и переговорив с Редером, пришел к убеждению, что должен вмешаться в это дело. В военно-морском флоте распространилось предположение, что фельдмаршал всей правды о своей жене не знал, ибо тогда действовал бы по-другому. Поэтому Вангенхайм счел своей задачей напомнить Бломбергу об офицерском понятии чести. 29 января он выехал в Рим, где находился фельдмаршал, и потребовал от своего бывшего шефа сделать соответствующие выводы и развестись. Бломберг отказался. Тогда Вангенхайм заявил ему, что он запятнал и свою собственную честь, и честь офицера. Поэтому ему остается только один выход: лишить себя жизни, и положил на стол перед Бломбергом пистолет. От Бём-Теттельбаха я узнал, что произошло дальше. Бломберг позвонил из Рима Герингу, а также написал письмо Кейтелю, в котором сообщил, что обещал Гитлеру не накладывать на себя руки. Фюрер сказал ему: "Германии сейчас мертвый военный министр не нужен".

По возвращении в Берлин Вангенхайм вместе с Боденшатцем был вызван к Герингу. Тот находился в состоянии сильного раздражения и стал упрекать Вангенхайма в том, что его "самодеятельность" могла привести к чрезвычайно серьезным осложнениям. При этом Геринг добавил, что отчасти он шаг Вангенхайма понимает, но его вмешательство следует назвать необдуманным и самонадеянным. В то время как Путткамер поступок Вангенхайма одобрял, я его поездку в Рим считал ненужной и его точку зрения не разделял. Для меня было достаточно знать, что умышленно Бломберг не сделал ничего такого, что могло бы опозорить и его личную честь, и честь офицерского корпуса. [96] История эта показала, сколь легкомысленно обошлись тогда с понятием чести. Впрочем, думаю, фельдмаршал любил свою жену и именно потому не разошелся с ней. Об этом говорит то, что они прожили вместе в Бад-Висзее до самой смерти Бломберга в 1946 г.

Шмундт

Теперь речь шла о том, чтобы найти преемника Хоссбаху. Гитлер поручил Кейтелю подыскать генштабиста, пользующегося доверием как его самого, так и Кейтеля, а не кого-либо другого. Тем самым фюрер намекал на двойственное положение Хоссбаха. Это указание Гитлера насчет преемника Хоссбаха давало понять его реакцию на события последних дней.

28 января 1938 г. "адъютантом вермахта при фюрере и рейхсканцлере" был назначен офицер генерального штаба майор Рудольф Шмундт. Ему исполнился 41 год, прибыл он из Лигница, где занимал должность начальника оперативного отдела (1а) штаба 18-й дивизии. Предложил его Кейтель, знавший этого офицера. Шмундт вступил в свою новую должность в необычайно трудных условиях. Как офицер генерального штаба, он преклонялся перед генералом Беком, однако тот при официальном представлении принял его сухо и формально. Этот прием горько разочаровал только что прибывшего в Берлин и ничего не знавшего о происходящем здесь Шмундта. Ведь генштаб был для него дом родной, а тут вдруг начальник этого штаба отнесся к нему так холодно. Аналогичным образом принял его и Хоссбах, отказавшийся передавать ему дела и переадресовавший его к Путткамеру, который случайно присутствовал при этой сцене. Более глубокая причина холодного приема Беком и нетоварищеского поведения Хоссбаха лежала в самоубийственном противостоянии ОКВ и ОКХ. С точки зрения Бека и Хоссбаха, Шмундт являлся "отступником", который при помощи приказа Гитлера избавился от подчинения начальнику генерального штаба сухопутных войск. Я был поражен низостью Хоссбаха по отношению к более молодому по стажу службы камераду. Мое уважение к нему уменьшилось даже сильнее, чем в связи с его, как мне виделось, ошибочными оценками во время кризиса Бломберг - Фрич.

Преодолеть трудности начального периода Шмундту помог Путткамер. Они знали друг друга еще по Потсдаму, где тот служил в 9-м пехотном полку, в частности в должности полкового адъютанта. Хорошим другом Шмундта еще с тех времен был полковник Хеннинг фон Тресков(91) - впоследствии принявший руководящее участие в Сопротивлении против Гитлера. [98]

По моему первому впечатлению, Шмундт являлся полной противоположностью своему предшественнику. Если у того всякая сердечная теплота начисто отсутствовала, то Шмундт обладал явной коммуникабельностью, которую должен проявлять офицер в отношениях с сослуживцами и подчиненными. К тому же Шмундт явно умел радоваться. Как и все вышедшие из рейхсвера офицеры, он был только солдат. Теперь же в его новой должности люди и новые задачи ставили перед ним, наряду с чисто военными, проблемы и политические. Ему пришлось сильно перестраиваться, для чего у него, однако, на основе обучения и характера имелись все предпосылки.

Я познакомился со Шмундтом 30 января, когда мы вечером собрались поглядеть на факельное шествие СА. Гитлер с балкона Имперской канцелярии приветствовал марширующие колонны. Государственный министр Майсснер, обычно по поручению фюрера, приглашал по таким случаям в Имперскую канцелярию видных лиц государства и партии, а также гостей вместе с их дамами к застолью Гитлера. В этом году такое светское мероприятие в самые критические дни своеобразно и весьма сильно контрастировало с настроением в окружении фюрера. Сам он желал, чтобы это очередное празднование памятного дня взятия власти(92) прошло так же, как проходило из года в год, дабы слухи о событиях последних дней не получили питательной почвы. Естественно, всех гостей мучило любопытство и они ожидали узнать что-то новое. Я же радовался хоть какой-то возможности отвлечься от своих мыслей. [98]

Пока Гитлер следил за прохождением СА, мы подкреплялись холодными закусками и горячительными напитками. Именно в этом кругу Шмундт впервые и появился официально в Имперской канцелярии. Он был очень рад помощи моей жены, которая незаметно разъяснила ему, кто есть кто. А еще раньше она, увидев наше подавленное состояние, выразилась довольно резко: "У вас такой вид, будто налопались блевотины!" - тем самым очень точно охарактеризовав наше настроение.

Рейхенау - главнокомандующий сухопутных войск?

В числе первых задач Шмундту выпало вместе с Кейтелем быть советчиком Гитлера при выборе нового главнокомандующего сухопутными войсками. Поначалу фюрер имел в виду Рейхенау. Но против этого выступили все генералы, с которыми он разговаривал в те дни, особенно Кейтель и Рундштедт(93) , являвшийся самым старым по выслуге армейским генералом. Они опасались, что назначение Рейхенау на этот пост вызовет кризис в такой форме, что об отставке попросит еще большее число генералов. Рейхенау считался "пронырой" и "наци-офицером", ибо поддерживал постоянный контакт с партией. Кейтель сумел уговорить Гитлера отказаться от этой идеи по той причине, что Рейхенау не обладает необходимыми качествами. У него репутация человека ленивого и поверхностного, интересующегося больше делами политическими, чем военными. [99]

Единодушное отклонение Рейхенау генералами явилось для меня непонятным. В 1934 г. во время кризиса из-за Рема он решительно взял на себя инициативу со стороны вермахта против СА, убедив Бломберга и Гитлера в необходимости пресечь попытки главаря штурмовиков установить их влияние на сухопутные войска. Таким образом, армии следовало быть ему весьма благодарной. Но генералы, во главе с Кейтелем, расценивали деяния Рейхенау иначе. Они опасались его превосходства. Пусть Рейхенау и "наци-офицер", но он генерал современного склада, кое-что смыслящий в военной технике да и не боящийся раскрыть рот, чтобы убедительно высказывать Гитлеру свое мнение и свои взгляды. В отличие от Браухича Рейхенау держался с Гитлером уверенно и самонадеянно.

Кейтель выступал за назначение Браухича(94) и получил от Гитлера поручение обсудить с последним все связанные с этим деловые вопросы. Подробности мне неизвестны. Слышал только, что до назначения Браухича велись беседы еше с несколькими генералами, и делаю отсюда вывод, что достигнуть согласия было трудно. Определенную роль играла здесь и проблема приватного характера. Браухич развелся с женой и собирался жениться вновь. Гитлер выделил на это требующиеся средства из своего личного фонда, которым управлял начальник его личной канцелярии Бойлер. Это послужило неудачным стартом. Удивляюсь, что фюрер пошел на такой выход. Была ли альтернатива Рейхенау - Браухич единственной? Кейтель торопил: он опасался, как бы Гитлер опять не вернулся к кандидатуре Рейхенау. Меня потрясло, что генералы сухопутных войск куда более горячо добивались назначения генерала фон Браухича, чем реабилитации генерал-полковника барона фон Фрича. [100]

Крупные перемены

Я был просто потрясен, когда 4 февраля 1938 г. узнал о масштабе перестановок и отставок. Геринг воспользовался случаем, чтобы избавиться в люфтваффе от тех старых генералов, которые были в 1934-1935 гг. возвращены на военную службу для создания этого вида вооруженных сил после того, как большинство их незадолго до того уволили из рейхсвера по сокращению штатов. Таким образом, их во второй раз отправили на пенсию. Сухопутные войска поступили так же, уволив ряд генералов старшего возраста, которым и так предстоял вскоре уход на пенсию. В генеральном штабе Бек уволил генерал-лейтенанта фон Манштейна, который занимал пост 1-го обер-квартирмейстера, а также являлся его заместителем и предназначался стать его преемником. Его место занял генерал-лейтенант Гальдер. Манштейн стал командиром дивизии в Лигнице: еще на прошлогодних маневрах вермахта Гитлер обратил на него внимание за четкие доклады обстановки.

Второе персональное изменение коснулось начальника Управления личного состава ОКХ. Фюрер потребовал его замены. Прежний начальник управления генерал фон Шведлер имел репутацию слишком консервативного. Снимая его, Гитлер рассчитывал на проведение нового курса в духе национал-социалистического воспитания армии. Преемником Швеллера был назначен младший брат Кейтеля генерал-майор Бодевин Кейтель. От кого исходило это предложение - от Браухича или от "большого" Кейтеля, - не знаю. Во всяком случае, последнему именно в этой напряженной ситуации следовало бы избежать упрека в семейственности. Но для доходившей до него критики он оказался слишком толстокож. Эта толстокожесть помогла ему в дальнейшем сохранить здоровье, а вот его младший брат физически своих обязанностей не выдержал. Путткамер еще тогда без обиняков разъяснил "большому" Кейтелю, что его брат начальником данного управления быть не сможет - вмешательство это оказалось тщетным.

Однако полной неожиданностью явилась для меня замена на посту имперского министра иностранных дел. Нейрату пришлось освободить свое место для Риббентропа. Таково было желание Гитлера. Но его беспокоило, как бы сообщение об этой замене в сочетании с военными перестановками не было воспринято мировой общественностью в качестве признака слабости системы. Сам же он намеревался достигнуть эффекта прямо противоположного. А потому ему показалось целесообразным вместе с персональными перемещениями в вермахте произвести и другие замены в высших имперских органах. [101] Однако у общественности все-таки возникло впечатление, что Гитлер уволил последних консервативных министров, чтобы поставить на их место верных ему национал-социалистов. Это не отвечало действительности. Новые господа в сухопутных войсках придерживались таких же консервативных воззрений, что и их предшественники.

Риббентроп был для партии аутсайдером(95) . Ведь, являясь самостоятельным торговцем, он успешно вел свои коммерческие дела и внутри страны, и за границей и был независим; к тому же свой контакт с Гитлером он установил без содействия партии.

Итак, Риббентроп пришел на пост имперского министра иностранных дел, не имея за плечами многих лет дипломатической службы и не будучи "старым борцом". При вступлении на этот пост он был встречен в Берлине не очень-то дружественно. Новый министр производил впечатление человека высокомерного и неконтактного и не умел снискать себе друзей. Однако Бём-Теттельбах, бегло говоривший по-английски и сопровождавший весной 1937 г. Бломберга в Лондон на коронацию Георга VI, рассказывал мне о корректном поведении супружеской пары Риббентропов на этих торжествах и многих связанных с ними светских мероприятиях. По его словам, Риббентроп произвел в дипломатических кругах весьма хорошее впечатление. Но в Берлине ходили и другие слухи, и распространялись они быстрее, чем положительные(96) .

Гитлер ценил Риббентропа и его советы. На рубеже 1937-38 гг. он передал фюреру памятную записку о германо-английских отношениях, которая, по моим наблюдениям, могла оказать влияние на его решение о замене тогдашнего министра иностранных дел. Во всяком случае, в то время мне не раз доводилось слышать от фюрера, что в вопросе о пересмотре Версальского мирного договора ему приходится рассчитывать на противодействие Англии. [102] Риббентроп тоже

подтвердил ему то, что услышал от Мильха и Удета: Англия усиленно вооружается. Мол, она решилась на войну, если ее интересы в Европе окажутся задетыми. Политическое и военное равновесие всегда стоит для Англии в центре ее внешней политики.

Памятную записку Риббентропа в полном объеме я прочел спустя уже многие годы после войны, в 1972 г., и постфактум понял, какую роль для Гитлера ей предназначалось сыграть в начале 1938 г. Риббентроп знал о его симпатии к Англии и своим меморандумом хотел предостеречь фюрера от недооценки английских политиков и их решимости защищать британские интересы в Европе. Гитлер это предостережение понял, но в своем собственном духе.

Сегодня я убежден в том, что выводы Гитлера из памятной записки Риббентропа повлияли на его решения во время кризиса Бломберг - Фрич. Переход от "я могу ждать" к "я не смогу терять времени" произошел именно в те дни - между 24 января и 4 февраля 1938 г.

Активность Геринга - пассивность Гитлера

Угнетающие события конца января - начала февраля дали мне случай наблюдать поведение Гитлера в кризисной ситуации. Я увидел полную противоположность тому, что ожидал. Как и множество людей в Германии, я считал его тогда энергичным, уверенным в себе и стремящимся к решениям фюрером. Ничего подобного я в дни кризиса наблюдать не смог. Женитьба Бломберга вызвала у него настоящий шок, поставила перед неподготовленной ситуацией и потребовала от него решения. Из всего услышанного и увиденного я уяснил себе: Гитлер не знает, что ему делать. Это послужило мне доказательством, что смещения генералов он до кризиса 24 января не желал и не готовил. Имей он после беседы 5 ноября 1937 г. намерение поменять верхушку вермахта, у него было достаточно времени подыскать новых главнокомандующих. Герингу, казалось, была знакома нерешительность Гитлера в непредусмотренных ситуациях, и он знал, какой надо дать тогда совет фюреру и как повлиять на него, за исключением тех случаев, когда тот после долгих размышлений приходил к собственному мнению и затем уже с трудом поддавался или же вообще не поддавался никаким воздействиям.

Мне впервые стало ясно: экспромтом (к чему особенно имел склонность бывший летчик-истребитель Геринг) Гитлер никакого решения принять не может. [103] Я пришел к выводу, что эта противоположная предрасположенность и есть причина их близкой доверительности и сотрудничества еще со "времен борьбы". Гитлер нуждался в Геринге для принятия своих решений. Как часто я слышал от него перед важными решениями: "Об этом я должен сначала переговорить с Герингом" или "А что говорит насчет этого Геринг?"!

Во время кризиса Бломберг - Фрич у нас поэтому часто складывалось впечатлене, словно правит Геринг, а не Гитлер. Геринг с его способностью быстро схватывать и молниеносной реакцией оказывал влияние на его действия. Что при этом Геринг преследовал и свои собственные цели, сомнений нет. Сам по себе, без влияния своих партийных советчиков, Гитлер, по здравому размышлению, возможно, принимал бы решения другие. Этому препятствовал Геринг.

В поисках объяснения недостаточной решительности Гитлера в принятии решений я столкнулся с его натурой художника. По своему темпераменту он любил непринужденную вольную жизнь человека искусства, но ему не удалось систематично посвятить себя одной профессии. Короткое время до войны он с успехом рисовал в Вене и Мюнхене акварели и на это жил. Но после Первой мировой войны и ее несчастливого исхода в нем взяло верх другое желание - его фанатическая любовь к фатерланду. Как Риенци Рихарда Вагнера, он в конце концов уверовал в то, что призван спасти свое отечество. Но от склада характера и качеств художника он избавиться не смог.

Каждый художник живет в мире интуиции и ассоциаций. Они приходят не по команде, нужно время для их созревания. Политик, в котором по-новому проявилась натура Гитлера, в большинстве случаев не может воспринимать эпоху по своей прихоти. А если он воспринимает ее так, то совершает ошибку. Все крупные успешные решения Гитлера в первые годы до 1937 г. и в последующие годы, которые я уже провел при нем, он долго обдумывал и соответственно планировал их. Лично готовил во всех деталях и прежде всего заботился о выборе подходящего момента. До 1941 г. фюрер мог себе это позволить. А дальше уже диктовал враг, вынуждавший его принимать срочные решения. Это противоречило его натуре и вело к катастрофе.

Несостоятельность генералов

Я пришел к горькому выводу о несостоятельности генералов. У них тоже не хватало решительности в действиях. Они имели различные взгляды насчет национал-социализма, а также и насчет собственных задач и обязанностей. [104] Некоторые с презрением говорили о "богемском ефрейторе"(97) , но все-таки оставались на своих постах и подчинялись ему, объясняя это тем, что таким образом уберегают вермахт от худшего. Держали дистанцию, ибо не знали, как вести себя с диктатором. Руководство сухопутных войск не желало замечать национал-социализма, хотя при этом ему было известно, что основная масса армии, а также ее офицерский корпус думали иначе и стояли на стороне Гитлера. Единодушия в ней больше не существовало. Между командованием и войсками возникала брешь даже при том, что оно, в общем и целом, старалось скрыть свое скептическое отношение к Гитлеру и национал-социализму. Зато органы партии хорошо знали об антинацистских воззрениях некоторых ведущих генералов. В результате партийная и государственная верхушка с подозрением относилась к сухопутным войскам и армия лишилась своего издавна неприкасаемого положения. Таким образом, кризис из-за Бломберга и Фрича возымел дурные долгосрочные последствия.

В этой связи в памяти моей остались два события. Однажды на квартире фюрера Геббельс в узком кругу, с особенным оживлением заговорив о происшедшем, сказал (передаю по смыслу): если бы дюжина генералов сама ушла в отставку, фюрер был бы вынужден уступить. Более ясно выразить то, какую битву проиграли сухопутные войска и вооруженные силы в целом, было невозможно.

4 февраля я встретился со своим братом в отеле "Кайзерхоф". Он тогда, будучи капитаном, проходил обучение в военной академии сухопутных войск. В этом кругу молодых офицеров о происшедших событиях знали только по слухам, но тем не менее живо обсуждали. Я рассказал брату все что знал, и он запомнил самое важное: подписание соответствующих документов состоится именно сегодня. По его воспоминаниям, я был особенно взволнован тем, что ни один из руководящих генералов не обратился к Гитлеру с настойчивым требованием реабилитировать генерал-полковника барона фон Фрича.

Насколько я могу судить, главная ошибка Гитлера в эти дни заключалась в том, что по вопросу обвинения Фрича он принял поспешное решение. [105] Но генералы сухопутных войск не использовали этот инцидент для открытой оппозиции ему, на которую имели право и которая являлась их долгом. Они не только не воспрепятствовали Гитлеру, но косвенно содействовали тому, что тот ход развития, который, как они считали, им следует остановить, а именно - политика фюрера в военной области - теперь набирал обороты.

Наибольшую пользу для усиления своих властных позиций извлек из ошибок обеих сторон Геринг. В лице Бломберга пал его последний соперник в борьбе за благорасположение фюрера.

Мои переживания во время этих событий были столь сильны, что ничего подобного за все восемь лет моей адъютантской службы я не переживал. Это, вне всякого сомнения, было связано с разочарованием, вызванным несостоятельностью генералов, к которым я до той поры, само, собою разумеется, питал уважение. Мои взгляды разделяли и другие. Своих единомышленников я находил и в Имперской канцелярии, и в главных командованиях родов войск. Консервативные круги рейха считали эту битву проигранной не только в результате решений Гитлера, но и из-за самого развития событий, а также из-за поведения главных действующих лиц из этих кругов.

Сам же я был глубоко потрясен поведением своих товарищей по сословию, но опасения насчет дальнейшего хода развития таил в себе. Следствием стала неустойчивость моего физического состояния, мучившая меня до самого конца войны. К тому же меня как адъютанта Гитлера по люфтваффе возмущало поведение Геринга. Фюрер ожидал от него совета и помощи в принятии решений в области государственной политики, а тот давал ему эти советы, исходя из собственных интересов. Я все больше отворачивался от Геринга и принимал сторону Гитлера.

В эти годы - 1937-м и 1938-м, - когда оппозиция генералов становилась ему все яснее, Гитлер неоднократно давал понять, что его меры против Бломберга и Фрича были правильны. Я слышал это из его уст неоднократно. И каждый раз с усилием сдерживался от возмущения, вспоминая, какую возможность упустили генералы из-за своего неправильного поведения перед лицом диктатора. Такое же впечатление возникло и у Шмундта, когда он узнал подробности. Все это давило на него, когда ему приходилось находиться между Гитлером и офицерским корпусом сухопутных войск. Но Шмундт смирился со свершившимися фактами и с ошибками своего предшественника.

Уже в 1938 г. я пришел со своими друзьями к единому мнению, что кризис Бломберг - Фрич стал судьбоносным для сухопутных войск. [106] Не злоумышленность, а человеческие недостатки и слабости - вот что оказало свое влияние на ход истории. Если бы Гитлер показал себя к тому времени "злодеем" или "преступником", то, по моему разумению, генералы решились бы действовать иначе. Ведь история с Бломбергом и Фричем фюрером не планировалась, а явилась результатом ошибок всех ее участников. В данной связи я слышал тогда слова о "самоубийстве генералов". К сожалению, сказать, кто первый произнес эти слова, я теперь не могу. Исход кризиса Бломберг - Фрич послужил началом поворота в истории Третьего рейха.

Послеродовые боли

5 февраля Гитлер созвал генералов и объяснил им причины принятых мер. К концу дня собрался имперский кабинет, чтобы заслушать заявление фюрера о происшедших событиях. Лично я ни на одной из этих встреч не присутствовал, а только видел, как министры с озабоченными лицами покидали Имперскую канцелярию. Разумеется, через несколько дней я уже знал все подробности. В обоих случаях председательствовал сам фюрер и говорил он о событиях последних дней в верхушке вооруженных сил и сухопутных войск. Никакое обсуждение места не имело, а поэтому назвать эту последнюю при жизни Гитлера встречу министров его правительства "заседанием" никак нельзя.

О деле Фрича Гитлер сообщил, что учрежденным для того военным судом в связи с предъявленными генералу обвинениями начато следствие. Учитывая эту меру, все, зная законы, полагали, что следует дождаться его окончания. Но так или иначе Фрич был отстранен, а новым главнокомандующим сухопутных сил уже стал Браухич. Многие видели в этом предрешение приговора. Так или иначе, но успокоения в кабинеты главнокомандований вермахта, сухопутных войск, военно-морского флота и люфтваффе это не внесло. Обнародование в прессе обширных кадровых перестановок вызвало новую волну споров, предположений и суждений. Многие офицеры и чиновники министерств, а также главных командований проводили немалую часть своего служебного дня, информируя других или подпитываясь информацией сами. И при этом каждый хвастался, что знает о событиях лучше остальных. Важничанье не знало границ. В тогдашней ситуации это было особенно дурно, потому что подаваемые с помпой россказни только плодили всякие безосновательные слухи. [107]

Из кругов сухопутных войск, в том числе генерального штаба, я постоянно слышал вопрос: почему же Геринг не стал преемником Бломберга? Ведь он пользуется авторитетом и в армии, да к тому же послужил бы, с одной стороны, широкой спиной для сухопутных войск при защите их от партии, а с другой - привил бы им положительное отношение к Гитлеру и новому государству. Решение фюрера не назначать Геринга на место Бломберга долгое время оставалось самым широким кругам неизвестным. В результате получил новую питательную почву слух, будто Гитлер поступил так, чтобы самому непосредственно осуществлять всю верховную командную власть над вермахтом. Я встречался с таким мнением часто, но мне лишь изредка удавалось убедить своих собеседников насчет подлинных, по моему представлению, причин.

Постоянный натиск и вечное стремление Геринга действовать привели к его вмешательству в дела командования вермахта, в организационные проблемы сухопутных войск и проблемы кадровые. Например, снова встал вопрос о структуре командных органов вооруженных сил, причем теперь не только сухопутных войск, но и военно-морского флота. Стали поговаривать даже о создании военно-морского министерства и министерства сухопутных войск. Кейтель ожесточенно боролся за объединенное командование вермахта и не испытывал никаких затруднений в том, чтобы его добиться, поскольку это отвечало намерениям Гитлера.

Не в последнюю очередь благодаря темпераменту Геринга и его поведению в кругу своих сотрудников события минувших недель не смогли сохраниться в тайне, как то было бы желательно. Геринг занимает различные посты, а следовательно, в силу своих многочисленных полномочий и поставленных перед ним задач, имея весьма расширенный круг сотрудников, он открыто говорит о вещах, которые его волнуют, кому попало, независимо от того, что должно оставаться секретным, а что нет. Это приводило к тому, что становились известными многие конфиденциальные дела и взгляды. Поскольку по большей части речь шла о вещах, касавшихся сухопутных войск, откровенность Геринга улучшению отношений между главными командованиями армии и люфтваффе никак не способствовала. Но и в министерстве авиации дело Фрича расценивали так же, как в сухопутных войсках. Надеялись, что производимое по распоряжению Гитлера военно-судебное расследование предъявленных обвинений приведет к полной реабилитации генерал-полковника. Однако Бек по-прежнему оставался мишенью для нападок со стороны люфтваффе за то, что он выступал против признания ее самостоятельным видом вооруженных сил. В высших органах люфтваффе так же сожалели насчет его дальнейшего пребывания на посту начальника генерального штаба сухопутных войск, как и приветствовали позицию Хоссбаха. [108]

Но у имперского министерства авиации имелись и свои заботы. В январе, еще до кризиса Бломберг - Фрич, Геринг ограничил полномочия статс-секретаря генерала Мильха и подчинил непосредственно себе Управление личного состава люфтваффе и Техническое управление. Отношения между Герингом и Мильхом дошли до точки замерзания. Но обособиться друг от друга они не решились. Гитлер придавал значение тому, чтобы Мильх оставался в министерстве, ибо ставил его профессиональные знания и умение в области авиации выше, чем соответствующие качества самого Геринга.

Новое положение Гитлера как Верховного главнокомандующего вермахта придало и большую, чем прежде, роль его военным адъютантам, одновременно поставив перед ними новые задачи. Это прежде всего коснулось Шмундта, но затронуло и нас с Путткамером. Гитлер распорядился, чтобы отныне мы вместе с адъютантом вермахта постоянно сопровождали его, независимо от того, куда он выезжал и где находился. Первая поездка но этому распорядку состоялась в начале февраля с кратким пребыванием в Мюнхене и на Оберзальцберге. "Дорожным чтивом" нам послужили составляемые имперским шефом печати д-ром Дитрихом или его секретарем Гейнцем Лоренцем сводки с откликами зарубежной прессы. Эти "белые листки" от 4-5 февраля, раздаваемые каждые несколько часов, сообщали о поразительных для всего мира кадровых перемещениях. Из сообщений следовало, что принятые меры рассматривались за границей в общем и целом как своего рода правительственные заявления. Английские газеты писали о расширении власти Гитлера.

Гитлер в Мюнхене

Распорядок дня Гитлера в Мюнхене был подобен берлинскому, но имел чисто приватный характер. По нему самому было заметно, что в этом городе он чувствует себя "дома". Однако нити, связывающие его с политикой, не прерывались и здесь. Сопровождение фюрера отвечало за то, чтобы он, где бы ни находился, был в любой момент досягаем и мог созвониться со столицей рейха. Гитлер придавал большое значение тому, чтобы его по телефону, телеграфу или через партийную штаб-квартиру постоянно держали в курсе событий.

Я на сей раз сразу по приезде фюрера прямо с вокзала отправился к себе на частную квартиру на площади Принцрегентплац и уединился в своей комнате с домоправительницей фрау Винтер, которая тут же сообщила ему все домашние новости. [109] Она постоянно поддерживала контакт с Евой Браун и немедленно соединила его с ней по телефону. А пока мы, адъютанты, пили кофе и ожидали, когда нам объявят программу дня. Прежде всего Гитлер вызвал дежурного личного адъютанта и поручил ему выяснить, кто именно из намеченных гостей к обеду находится сейчас в городе. К мюнхенскому окружению фюрера принадлежали (они как раз и приглашались отобедать вместе с ним) фотограф, он же фоторепортер, профессор Гофман, вдова архитектора Трооста, гауляйтер Вагнер, автор проекта задуманной Гитлером перестройки Мюнхена профессор Гизлер, рейхсляйтер Борман, иногда - Шпеер, а также Герман Эссер(98) .

Программа дня началась с посещения мастерской фрау Троост. Оттуда Гитлер поехал обедать в "Остериа Бавариа". Этот ресторанчик фюрер любил еще со "времен борьбы", здесь он чувствовал себя особенно вольготно. Использовать пребывание Гитлера в Мюнхене для того, чтобы пообщаться с ним, всегда умела англичанка Юнити Митфорд, а потому она заблаговременно заняла себе здесь место. Вошедший Гитлер пригласил ее за свой стол. Она приходилась близкой родственницей лидеру английских фашистов сэру Освальду Мосли и была горячей поклонницей Гитлера. Ее политическими связями он пользовался в своих целях. Фюрер предупредительно, но дипломатично побеседовал с нею, поинтересовавшись политической обстановкой в Англии. Сам он тоже высказал свои взгляды на эту страну и ее политику, на германо-английские отношения, предполагая, что она, собеседница, донесет его мысли до своих соотечественников...

Беседы Гитлера в "Остериа" протекали непринужденнее, чем в Берлине или на Оберзальцберге. Объяснялось это тем, что стол был невелик, за ним могли плотно усесться всего человек семь-восемь. Гитлер здесь о политике никогда не говорил. Остальные посетители старались уловить каждое слово - так хотелось услышать, о чем беседуют за столом фюрера! Чаще всего разговор шел об искусстве, городских строительных проектах и связанных с этим вопросах. Мюнхенским гостям фюрера предоставлялся случай высказать ему свои пожелания и жалобы. [110] Поэтому Борман всегда имел при себе толстый блокнот, чтобы записывать указания Гитлера или его высказывания.

После обеда отправлялись в "Дом германского искусства", где Гофман показывал фюреру картины и скульптуры. Если же предстояла очередная ежегодная выставка, Гитлер мог оставаться там даже несколько часов, чтобы до заседания жюри дать свою оценку экспонатам.

Суждения его носили весьма критический характер; мне не раз доводилось слышать, что уровень мюнхенских художественных выставок все еще не отвечает его вкусу(99) . Качество живописи и ваяния, по его мнению, может повыситься только через годы и десятилетия. В живописи Гитлер застрял в XIX веке. Если не говорить об импрессионизме и экспрессионизме, он был за продолжение традиций эпохи сентиментального натурализма. Для искусства это означало регресс, а отнюдь не революцию. Однако Гофману приходилось не однажды выслушивать его упреки, и даже тогда, когда выставлялась хорошая картина художника современного направления, он изголялся над нею. Гофман сразу сориентировался и как член жюри стал отбирать для выставки только то, что нравилось Гитлеру. Он являлся также уполномоченным фюрера по закупке картин.

На чаепитие Гитлер охотно отправлялся в "Чайную Карлтон". Сидя за столом в углу зала, он мог вместе со своими гостями и сопровождением спокойно и почти незаметно для окружающих попивать чай.

Летом его излюбленным местом служило кафе в "Доме германского искусства" с открытой террасой, выходящей в сад.

Во время поездок по городу или окрестностям от взгляда Гитлера не ускользало ничего. Он очень не любил, чтобы его обгоняли даже большие партайфюреры. Однажды на моих глазах его на бешеной скорости подрезала автомашина, в которой сидел рейхсляйтер Франк(100) , будущий генерал-губернатор Польши. Гитлер узнал его и через Бормана строго предупредил. [111]

Шушниг на Оберзальцберге

Одновременно с сообщениями от 4 февраля было объявлено и о созыве рейхстага 20-го числа. Ему предстояло заслушать "Заявление имперского правительства", иначе говоря речь Гитлера. Подготовка ее послужила главной целью пребывания фюрера на Оберзалъцберге. Поэтому вполне понятно, что к нему обратился с просьбой принять его фон Папен(101) , только что в рамках больших перемен снятый с поста германского посла в Вене. Гитлер почувствовал себя обязанным удовлетворить эту просьбу, чтобы, вероятно, помочь ему преодолеть шок от проведенной без всякого предварительного уведомления отставки.

Разговор происходил наедине и длился дольше, чем ожидалось. Было нетрудно догадаться, что речь шла насчет австрийской проблемы и обсуждали они ее подробно. Австрийские национал-социалисты рвались к власти, а это было равнозначно аншлюсу Австрии к рейху. Самостоятельность ее находилась в опасности.

Беседа Гитлера с Папеном закончилась полной гармонией, и прощание было сердечным. Причин фюрер не скрывал. Папен предложил, чтобы Гитлер вскоре пригласил австрийского федерального канцлера Шушнига(102) на Оберзальцберг для беседы о назревших проблемах. Фюрер спонтанно подхватил это предложение, вновь назначил Папена послом в Австрии и поручил ему немедленно связаться с врнским правительством, чтобы договориться о дате встречи. Гитлер еще не говорил ни о вступлении германских войск в Австрию, ни ее аншлюсе. Он намеревался лишь потребовать, чтобы австрийские национал-социалисты были включены в состав правительства. Таким образом, пребывание фюрера в "Бергхофе" приняло другой оборот. Работу над речью в рейхстаге пришлось отложить. Все мысли Гитлера теперь были направлены на встречу с Шушнигом. Она должна была состояться в субботу, 12 февраля. Я получил задание обеспечить присутствие Кейтеля и еще одного-двух генералов сухопутных войск и люфтваффе, производящих особенно воинственное впечатление. Я назвал двух командиров корпусов - генералов Рейхенау и Шперрле. Фюрер с восторгом согласился. Я позвонил обоим в Мюнхен, не раскрывая смысла его приказания явиться.

Гитлер ожидал встречи с Шушнигом с напряжением. Австрия была его родиной, и мы находили понятным, что он надеялся в результате разговора с ним соединить обе страны в один союз, который сорвался в 1918 г. из-за сопротивления стран Антанты.

12 февраля в начале дня прибыли Риббентроп и Кейтель, а потом и оба генерала. Гитлер принял их в большом холле своей виллы "Бергхоф" и объяснил обоим, что вызвал их лишь ради внешнего устрашающего эффекта. Их присутствие должно без всяких слов дать понять австрийским визитерам, что в случае необходимости наготове стоят и солдаты. Кейтель должен привыкнуть к тому, что ему придется замещать его на переговорах, если сам он по какой-либо причине вести их не сможет.

Папен встретил Шушнига и его статс-секретаря по иностранным делам д-ра Гвидо Шмидта, а также сопровождавшего адъютанта на германо-австрийской границе в районе Зальцбурга и доставил их на Оберзальцберг. Гитлер ожидал гостей внизу на ступенях лестницы в виллу. После взаимного представления и обычных в таких случаях фраз Гитлер и Шушниг поднялись на первый этаж в личный кабинет фюрера. Беседа их продолжалась много часов, а тем временем Риббентроп, Папен и Шмидт вели переговоры в холле. К обеду, на котором присутствовал и я, были приглашены Шперрле и Рейхенау. Разговор крутился вокруг самых разных тем. Шперрле рассказал о своих действиях в Испании, чем дал Гитлеру возможность указать на опасность большевизма. [113] Первоначально предусматривалось, что встреча и закончится этим обедом. Как дурной признак для предыдущего хода переговоров мы восприняли тот факт, что они продолжатся и во второй половине дня. Поздно вечером, даже не оставшись на ужин, австрийцы уехали. Ни на одной из бесед я непосредственно не присутствовал, но никаких признаков какого-либо необычного оттенка этих бесед не замечалось.

Гитлер сам рассказал нам о них и поделился своими впечатлениями. Он потребовал от Шушнига прекратить преследовать национал-социалистов в Австрии, а тех из них, кто арестован, выпустить из тюрем и лагерей. Пост австрийского министра внутренних дел должен занять национал-социалист или человек, близкий партии. В качестве такового Гитлер назвал д-ра Зейсс-Инкварта(103) . В подписанном обоими главами правительств протоколе Шушниг дал заверение, что выполнит эти требования, но одновременно сослался на австрийскую конституцию, по которой изменения в составе кабинета может произвести только лишь федеральный президент Австрии. Итогами переговоров Гитлер остался недоволен.

Следующие дни он провел на Оберзальцберге в ожидании ответа Шушнига, который тот обещал дать в течение трех дней. 15 февраля ответ пришел, подтвердив принятие "Берхтесгаденского соглашения" от 12 февраля. 16 февраля было объявлено о переформировании кабинета министров в Вене. Д-р Зейсс-Инкварт стал министром внутренних дел и одновременно министром безопасности Австрии. Вот теперь Гитлер был доволен! Он велел опубликовать в печати сообщение, что оба канцлера 12 февраля решили принять такие меры, в результате которых между обоими государствами должны установиться "тесные дружественные отношения". [114]

За все эти дни, проведенные в его личной резиденции "Бергхоф", Гитлер лишь однажды заговорил со мной о последних изменениях в сухопутных войсках. Очевидно, под впечатлением встречи с Рейхенау он обмолвился, что предпочел бы назначить главнокомандующим сухопутными войсками именно его, но все были против. Фюрер назвал в данной связи фамилии Кейтеля, Бека и Рундштедта. Гитлер расхваливал Рейхенау и Шперрле, считая, что их присутствие возымело свое действие на Шушнига.

Речь в рейхстаге 20 февраля

16 февраля Гитлер выехал в Берлин, 18-го ему предстояло открывать Международную автомобильную выставку, а на 20 февраля было назначено заседание рейхстага. Пришлось одновременно готовить две речи. Для первой он написал конспект собственноручно, а речь в рейхстаге продиктовал. В последние дни и часы перед тем, как она будет произнесена, в квартире фюрера царила непривычная атмосфера. Все встречи отложены. Сам он даже не появлялся регулярно к обеду, а все время находился в личном кабинете. Там поставили пишущую машинку, и Гитлер диктовал прямо на нее двум попеременно сменявшимся секретаршам. Продиктовав несколько страниц, он тут же начинал их править. После этого текст снова перепечатывался и клался ему на стол. Случалось и так, что речь перепечатывалась дважды и даже трижды. Адъютант должен был все время находиться на месте, чтобы немедленно запросить из соответствующих инстанций статистические данные и другие необходимые материалы.

20 февраля я сопровождал Гитлера в "Оперу Кролля", где рейхстаг заседал со времени пожара в его здании в 1933 г. Мы, адъютанты, заняли свои места в первом ряду позади правительства. Геринг, председатель рейхстага, открыв заседание несколькими фразами, предоставил слово фюреру. Это было скорее не заседание, а сборище всех руководящих лиц партии. Речь фюрера напряженно ожидали по всей Германии да и во всех столицах зарубежных государств. Последние события заставили весь мир прислушаться к его словам.

Речь Гитлера давала понять, что он желал представить отчет о сделанном им за пять лет своего пребывания у власти, исполнившиеся 30 января 1938 г. Фюрер, как обычно, размахнулся очень широко и для доказательства подъема Германии с 1933 г. привел массу статистических данных. Когда же он дошел до перемен в верховном командовании вермахта и в главном командовании сухопутных войск, мне показалось досадным, что в качестве повода для прошений Бломберга и Фрича об отставке фюрер сослался на их состояние здоровья, как о том было официально объявлено 4 февраля в сообщениях печати. [115] Среди присутствовавших в "Опере Кролля" не было, пожалуй, никого - ни депутата, ни дипломата, - кто бы не знал уже о закулисных причинах. Гитлер нашел дружественные слова для Польши, саркастические - для английской прессы, которая (как я имел возможность убедиться во время поездок в Мюнхен и на Оберзальцберг) в течение нескольких дней сообщала о кризисе Бломберг - Фрич весьма критически. Фюрер высказался и по австрийскому вопросу, упомянул об угнетении 10 миллионов немцев по ту сторону границ рейха, но поблагодарил Шушнига за его готовность сообща найти путь для смягчения напряженности в отношениях между обеими странами. Не имел ли он при этом в виду, что Шушниг возьмет на себя такую же роль в Австрии, какую в Германии сыграл Папен для прихода Гитлера к власти? Такое сравнение пришло мне на ум еще 12 февраля, когда я увидел Папена и Шушнига вместе в "Бергхофе".

Грандиозная по замыслу речь Гитлера вызвала эхо весьма различное. Основная масса народа отреагировала на нее одобрительно или же нейтрально, небольшая часть консервативного слоя была возмущена или подавлена словами о событиях, связанных с Бломбергом и Фричем. Такие же чувства испытывал и я сам. По сравнению с другими речами Гитлера, до или после, эта речь привычного восторга не вызвала. Вопреки партии и национал-социализму широкие массы народа в основе своей являлись консервативными. Только один лишь фюрер пользовался неограниченным доверием, был почитаем и любим. Но именно в те дни критика в адрес партийных функционеров, этих, как их называли, "маленьких гитлеров", впервые была перенесена и на него самого. Но новые события быстро вновь отвлекли общественное внимание.

Через три дня после речи Гитлера в рейхстаге Шушниг выступил перед австрийским парламентом. Из его слов было легко понять, что он еще отнюдь не убежден в разрядке отношений между Австрией и Германией. Но фюрер воспринял эту речь спокойно, почти не отреагировав на нее.

Мое здоровье за последние недели довольно сильно ухудшилось, врачи четкого диагноза никак поставить не могли и считали, что мне надо просто отдохнуть. Гитлер посоветовал мне обратиться к д-ру Мореллю. Я сделал это с отвращением, но был поражен, узнав его как врача совсем с другой, не известной мне стороны - его непривлекательная внешность меня уже не смущала. Верх взяло доверие к добросовестному и вдохновенному медику. [116] Теперь я лучше смог понять то

доверие, какое питал к нему фюрер. Никаких органических заболеваний Морелль у меня не обнаружил, недомогания мои объяснялись неврозами. Чтобы избавиться от них, сделал я вывод из его диагноза, мне следовало бы сменить профессию. Мне были вредны постоянные вечерние и ночные бдения в штабе Гитлера и волнения моей повседневной службы. По совету Морелля мне пришлось отправиться в санаторий.

Аншлюс Австрии

Во время пребывания в горном санатории в Оберсдорфе я как-то от политики отошел и событиями не очень интересовался. Из газет я узнал, что 9 марта Шушниг, находясь в Инсбруке, заявил о предстоящем в воскресенье, 13 марта, народном голосовании в Австрии. Принимать в нем участие имели право только австрийцы, достигшие 24-летнего возраста. Они должны были ответить "да" или "нет" на вопрос о независимости Австрии. Этот избирательный маневр показался мне довольно подозрительным, особенно из-за его срочного проведения. Но причин для беспокойства для себя лично я в этом не увидел.

Посреди ночи на 11 марта я неожиданно был разбужен посыльным из местного почтового отделения: меня срочно вызывали к междугородному телефону. Меня предупредили: звонок - из Имперской канцелярии. У аппарата оказался Путткамер: я должен немедленно вернуться в Берлин! Я принял это невсерьез и ответил: даже не подумаю! Мне были знакомы телефонные розыгрыши со стороны ночных гостей Гитлера, желающих повеселиться. Предполагая, что стал жертвой подобных забав, я отреагировал на слова Путткамера с раздражением. Но тот не отставал. Постепенно я заметил, что он просто в отчаянии от своей неспособности убедить меня. Под конец он заявил: посмотри газеты! Вот тогда я наконец-то понял, что этот ночной звонок связан с событиями в Австрии, и ответил: выезжаю немедленно.

11 марта рано утром я экспрессом выехал из Оберсдорфа в Берлин. Напротив меня в купе сидел статс-секретарь министерства внутренних дел д-р Вильгельм Штуккарт. Он меня не знал, а я с ним не заговаривал. Но тот факт, что он ехал в Берлин, указывал на предстоящие важные события. Во второй половине дня я прибыл в столицу и сразу же поехал в Имперскую канцелярию. Там было полно народа. Я должен был немедленно доложить о своем прибытии фюреру. Он встретил меня со смехом, рассказав присутствующим о ночном разговоре, о котором узнал от Путткамера, и даже отпустил по этому поводу пару шуток, очень мило сказав мне: "Вы должны завтра обязательно присутствовать при этом!". [117]

Да что же такое должно было произойти завтра? В ответ я услышал: "Будет унифицирована Австрия!". Что привело к этому, какие события предшествовали? Со всех сторон я по частям узнавал самые последние новости, пока не сложилась цельная картина. Она была такова. Встреча Гитлера с Шушнигом 12 февраля на Оберзальцберге настолько ободрила национал-социалистов в Австрии, что они стали еще энергичнее добиваться выполнения своих требований. Назначенным плебисцитом Шушниг хотел доказать, что большинство австрийского народа стоит на его стороне, а не на стороне Гитлера. Однако это народное "голосование", как я узнал, должно было пройти в форме народного "опроса". Оказывается, Зейсс-Инкварт, уже ставший в Вене министром внутренних дел, указал на то, что конституция Австрии народного "опроса" в такой форме, в какой его хотел провести Шушниг, не предусматривает. Федеральный канцлер не дал сбить себя с толку и известил о своем намерении Италию, Англию и Францию, а Берлин поставить в известность не счел нужным. Гитлеру пришлось узнать об этой новости из прессы и из сообщений радио. Он сразу же вызвал к себе эмиссара Клаузнера, руководителя австрийских национал-социалистов, и тот 9 марта рассказал ему подробности. Сначала фюрер дошедшим до него из Вены сообщениям верить не хотел, но теперь отреагировал молниеносно. Он почувствовал себя спровоцированным Шушнигом, увидел в его действиях нарушение Берхтесгаденского соглашения и приказал готовить вступление германских войск в Австрию. Вот что мне рассказали в Имперской канцелярии.

Результатом всего этого явилась порядочная неразбериха, ибо и политики, и солдаты были совершенно не подготовлены и оказались перед задачей, для решения которой обычно потребовалось бы гораздо больше времени. Гитлер вновь принял решение не после долгих размышлений, а сразу, ибо причиной этого быстрого решения послужили события в Австрии. Для поддержки он вызвал Геринга. Риббентроп в это время делал прощальные визиты в Лондоне - дополнительный признак того, что инцидент с Австрией на повестке дня не стоял и вовсе не служил (как тогда утверждалось) цели отвлечь внимание от дела Фрича.

Войдя вечером И марта в Имперскую канцелярию, я увидел Геринга активно действующим. Будучи полностью "хозяином положения", он чувствовал себя в своей стихии. [118] Я оказался здесь как раз в тот момент, когда Шушниг заявил о своем уходе в отставку и ожидалось назначение Зейсс-Инкварта на пост федерального канцлера. Геринг непрерывно говорил с Веной по телефону, большинство этих его телефонных переговоров проходило в более или менее большой аудитории. Среди присутствующих я видел Нейрата, Бормана, Гиммлера, Геббельса, Кейтеля, Папена и Браухича.

Я смог понять, что австрийский федеральный президент Миклас все еще медлит с назначением Зейсс-Инкварта. Поэтому обсуждался вопрос, следует ли вермахту вступить в Австрию или же нет. Но поскольку приказ войскам необходимо было (чтобы завтра все прошло как положено) отдать до 19.30, Геринг настаивал на том, чтобы Зейсс-Инкварт продолжал выполнять свои обязанности и прислал в Берлин телеграмму с просьбой к германскому правительству направить в Австрию войска с целью избежать кровопролития. Таким образом, Зейсс-Инкварт оказался вынужденным по настоянию Геринга по телефону запросить введения германских войск. А вскоре Миклас объявил о его назначении федеральным канцлером. Но было слишком поздно. Приказ уже поступил в войска. Акция началась. Люфтваффе было приказано загрузить свои бомбардировщики пропагандистскими материалами, листовками и флагами со свастикой, которые следовало на другой день разбрасывать над Австрией. Незадолго до того Шушниг в своем последнем обращении по радио к народу дал приказ австрийским войскам при возможном вступлении в страну вермахта отходить без сопротивления. Итак, стало ясно: завтрашнее вступление в Австрию сможет произойти в форме мирного занятия ее территории. Я никогда не сомневался, что именно так оно и будет.

Еще до своего отъезда на лечение я слышал, что наша адъютантура должна увеличиться на одного офицера. От кого исходило это требование, не знаю. Но предполагаю, в этом было заинтересовано ОКВ. Хотя Шмундт и был офицером сухопутных войск, Гитлер считал его человеком ОКВ. Однако сухопутные войска желали, как во времена Хоссбаха, иметь прямой доступ к Гитлеру без посредства ОКВ. Фюрер с этим согласился, но потребовал, чтобы это ни в коем случае не был офицер генерального штаба. Как я потом слышал, Шмундт тоже приветствовал усиление адъютантуры офицером сухопутных войск, так как это означало для него лично уменьшение нагрузки. Но в подборе кандидатуры он не участвовал и нового офицера не знал. Я же познакомился с ним впервые в тот бурный вечер. Это был 32-летний капитан Герхард Энгель из 27-го пехотного полка в Ростоке. Теперь нас, адъютантов, было четверо, по одному от каждой составной части вермахта, а также Шмундт в качестве старшего, так сказать, "Primus inter pares"(104) . [119] В течение следующих пяти лет мы работали вместе дружески и без помех в качестве адъютантов нового Верховного главнокомандующего вермахта. Теперь мы стали военными адъютантами Гитлера, а не, как прежде, так называемыми "офицерами связи" фюрера с нашими видами вооруженных сил. Для меня ничего нового в этом не было. Личная адъютантура Гитлера одновременно была усилена и еще двумя молодыми фюрерами СС - Вюнше и Вальсом, которые выполняли обязанности офицеров-ординарцев.

В субботу, 12 марта 1938 г., в 8 часов утра Гитлер вылетел с берлинского аэродрома Темпельхоф в Мюнхен-Обервизенталь. Три "Ю-52" предназначались для многочисленных сопровождающих. Большинство из них не знали ни о цели полета, ни о его местоназначении. Мы приземлились в Мюнхене около 10 часов, нельзя было не считаться с тем, что все это может оказаться акцией военного характера. В самолете Гитлера вместе с ним впервые летел Кейтель. По прибытии офицер командования Мюнхенского военного округа прямо на аэродроме доложил фюреру обстановку. Затем, мы пересели на знакомые нам по прошлогодним маневрам трехосные серые автомашины, и колонна устремилась вперед. Двигаясь с большой скоростью в открытых машинах при ледяной стуже, мы около 12 часов дня прибыли в Мюльдорф-на-Инне. Здесь фюрера встретил генерал фон Бок(105) - командующий 8-й армией (которая в самом спешном порядке была сформирована из дислоцированных в Баварии соединений сухопутных войск; кроме того, ей был придан переброшенный из Берлина полностью моторизованный лейб-штандарт СС "Адольф Гитлер"(106) ). Бок доложил о передвижениях наших войск. Вот уже два часа как германские войска перешли границу Австрии, ликующее население встречает их с цветами. Имперский шеф печати дал обобщенную сводку первых откликов из заграницы. [120]

После короткого разбора обстановки фюрер решил немедленно ехать дальше, в Линц. Никаких политических и военных осложнений он не ждал.

Около 15 часов мы выехали к р. Инн в районе Браунау, на границу между Австрией и Германией. На мосту возникла пробка из военных автомашин и жителей приграничных населенных пунктов. Машина Гитлера с трудом въехала на австрийскую территорию и в город, где он родился. Ликование было неописуемым. Звонили колокола, 120-километровая поездка от Браунау до Линца была подобна триумфальной. Мы продвигались куда медленнее, чем ожидали. Все шоссе были забиты колоннами вступающих войск, а в городах и деревнях мы едва прокладывали себе путь среди ликующих толп.

С наступлением темноты мы наконец прибыли в Линц. Люди уже часами ожидали на улицах появления Гитлера. На Рыночной площади был черно от людей. О продолжении поездки нечего было и думать, фюреру пришлось выйти из машины и пешком проделать путь до ратуши. Там его уже ожидал Зейсс-Инкварт. Они вместе поднялись на балкон. Я стал свидетелем исторического момента, и он произвел на меня глубокое и незабываемое впечатление. Звучал колокольный звон, раздавались нескончаемые выкрики "Хайль!". Зейсс-Инкварту с трудом удалось добиться тишины и произнести слова своего приветствия. В кратком обращении Гитлера к собравшимся чувствовалась его глубокая взволнованность.

Сопровождаемые бесконечными возгласами "Один народ, один рейх, один фюрер!", мы поехали в отель "Вайнцингер". Суматоха в этом отеле, пока все наконец не разобрались, была неописуемой. Гостиничная кухня с трудом выдерживала такой натиск. Позвонить по телефону было совершенно невозможно. Имелась только правительственная связь для главы германского государства.

У гражданского аппарата фюрера дел было полно. Надо было писать законы, поэтому из Берлина затребовали Штуккарта, он прибыл в воскресенье. Уже вечером 12 марта Гитлер в оживленной беседе дал понять, что "никаких полумер" не желает. Сам он то находился под впечатлением невероятного ликования австрийского населения, то давал пищу для сообщений зарубежной прессы. Хотя иностранные газеты критиковали шаг фюрера и во множестве тенденциозных комментариев самым резким образом предупреждали насчет его последствий, но тем не менее признавали присоединение Австрии к рейху свершившимся фактом. [121]

Штуккарт подготовил "Закон о воссоединении Австрии с Германским рейхом", и Гитлер подписал его в тот же день. Тем самым Австрия объявлялась "землей Германского рейха". Закон устанавливал дату проведения народного голосования - 10 апреля. Другое распоряжение провозглашало, что австрийское федеральное войско должно немедленно присягнуть на верность Гитлеру и таким образом стать составной частью германского вермахта. А затем произошло нечто и мне непонятное. Фюрер поручил гауляйтеру гау Саар-Пфальц Йозефу Бюркелю провести реорганизацию нацистской партии в Австрии, а позже назначил его имперским комиссаром по воссоединению Австрии с Германским рейхом, дав ему далеко идущие полномочия. По нашему мнению, тот факт, что Бюркель после плебисцита о присоединении Саарской области к Германии организовал там нацистскую партию, вовсе не означал его пригодности для Австрии. Саарец Бюркель должен был восприниматься людьми в "Остмарке" (как отныне стали именовать Австрию) в качестве инородного тела. Впоследствии выяснилось, что он действительно оказался наиболее непригодным для Австрии, и в 1940 г. Гитлер отправил его обратно в Саар. Но до этого он причинил Вене много зла.

В понедельник, 14 марта, мы выехали в Вену. Ликование и восторг снова сопровождали нас на почти 200-километровом пути. Только во второй половине дня мы достигли бывшей столицы Австрии. В пригородах на нашу колонну особенного внимания еще не обратили. Но чем ближе к центру, тем больше людей стояло вплотную к кромке тротуара, а на фасадах домов можно было увидеть множество флагов со свастикой. Когда мы доехали до "Ринга"(107) , ликование приняло формы, близкие к экстазу. Гитлер остановился в отеле "Империал", в котором еще чувствовалась атмосфера "k. und k." - "кайзеровско-королевских" времен. Перед отелем собралась огромная толпа, непрерывно выкрикивавшая: "Хотим видеть нашего фюрера!". К вечеру он несколько раз показывался на балконе.

Во вторник на "Площади героев" перед венским Хофбургом был организован большой митинг. Гитлер произнес с балкона большую речь. Он закончил ее ставшей известной фразой: "Как фюрер германской нации и рейхсканцлер я перед лицом истории заявляю о вступлении моей родины в Германский рейх!". Тем временем напротив памятника погибшим в Первую мировую войну, что установлен на "Ринге", соорудили небольшую трибуну, с которой фюрер во второй половине дня принял парад германских войск, уже вступивших в Вену. [122] За немецкими солдатами промаршировал встреченный населением с особенным восторгом полк австрийской армии. В заключение прошел эсэсовский лейб-штандарт Гитлера. А в небе в это время в парадном строю проносились самолеты люфтваффе.

В промежутке между этими двумя торжественными мероприятиями Гитлер покинул отель и с небольшим сопровождением опять направился на кладбище (13 марта он побывал в Леондинге на могиле своих родителей). Поскольку я мало что знал о его прошлой личной жизни, причину этой поездки узнал лишь позже. Он захотел посетить могилу своей племянницы Гели Раубаль(108) , с которой долго жил вместе; в 1931 г. она покончила самоубийством в его квартире. Гитлер подошел к могиле один и оставался там долго. Мы могли только издали наблюдать за ним.

Перед отлетом из Вены Гитлер принял еще кардинала Инницера; встречу устроил Папен, а фюрер охотно согласился. Этим жестом он хотел подчеркнуть данное им Бюркелю указание сохранить независимость католической церкви в Австрии, что он и обещал кардиналу. Сообщение о посещении фюрера кардиналом привлекло особенное внимание прессы и оказало определенное воздействие.

Во время обратного полета в Мюнхен я приводил в порядок свои незабываемые впечатления последних дней. Открыто проявленным ликованием австрийский народ спонтанно выразил свое одобрение аншлюсу к Третьему рейху, а тем самым и приверженность праву наций на самоопределение. Сам Гитлер находился под впечатлением не ожидавшегося в такой форме успеха, он был глубоко тронут очень личными воспоминаниями о своей родине и связи с нею. [123]

Совсем по-другому выглядела та картина, которую мне довелось наблюдать в отеле. Вернейшие сподвижники Гитлера - Борман, Гиммлер, Гейдрих(109) и Бюркель - говорили только об одном - об "унификации" Австрии. Шок, испытанный мною от назначения Бюркеля, усилился. Не приведет ли теперь то угнетение, которому подвергались в последние годы правления Шушпига австрийские национал-социалисты, к соответствующим контрмерам с их стороны? Переданные Бюркелю полномочия казались мне большой опасностью для достойной любви Австрии к рейху. Это было той каплей горечи, которая отравляла мне радость аншлюса.

Для нас, солдат, впечатления, связанные с Гитлером во время "дней аншлюса", были внове. Повсюду, где бы он ни появлялся, немецкие солдаты тоже встречали его с ликованием и приветствовали, но не обычным отданием чести по-военному - приложенной к головному убору рукой, а по-нацистски - рукой, вытянутой вверх. Это побудило Гитлера, Кейтеля и Шмундта 3 мая 1938 г. распоряжением по вооруженным силам ввести порядок, по которому солдаты тоже были обязаны приветствовать фюрера "германским приветствием". Впрочем, долгое время, вплоть до 20 июля 1944 г., все же сохранялось традиционное отдание чести по-военному.

Встреча Гитлера в Мюнхене, а во второй половине дня в Берлине была потрясающей. Ожидавший прибытия фюрера на аэродроме Темпельхоф Геринг обрушил на него целый водопад приветственных фраз. По прибытии в Имперскую канцелярию фюреру снова и снова приходилось выходить к берлинцам на балкон. Опьянение триумфом все еще не ослабло, когда через два дня, вечером 18 марта, Гитлер отправился в рейхстаг держать речь. В ней он обрисовал события, приведшие к вступлению вермахта в Австрию, и изложил причины, побудившие его столь быстро осуществить аншлюс. Он вновь в резких выражениях охарактеризовал позицию Великобритании, причем больше ссылаясь на сообщения английской прессы, чем на официальные заявления.

Основная масса народа, включая все его сословия, видела в аншлюсе логический ход истории. Она не могла забыть несправедливость Версальского мирного договора 1919 г., в котором воссоединение Австрии с рейхом запрещалось Антантой. [124] Слова, что присоединение Австрии к Германии является их "семейным делом", я находил весьма меткими. Казалось, заграница со временем тоже поймет это именно так.

В австрийском законе от 13 марта 1938 г. "О воссоединении Австрии с Германским рейхом" указывалось: все австрийцы - мужчины и женщины старше 20 лет - 10 апреля 1938 г. должны тайным голосованием по вопросу об аншлюсе решить судьбу своей страны. В речи 18 марта Гитлер объявил о роспуске германского рейхстага и назначил выборы нового, тоже на 10 апреля. В ходе совместного голосования немецкий и австрийский народы должны были подтвердить правильность политики фюрера и избрать первый великогерманский рейхстаг.

Предвыборная поездка

Как и в канун каждых выборов, Гитлер и на сей раз отправился в длительную предвыборную поездку. За период с 25 марта по 9 апреля он произнес 14 речей. Сопровождал его в этой поездке по "старому рейху" и "Остмарку" я. Речи его предназначались не только избирателям, ибо фюрер не сомневался в том, что подавляющее большинство обоих народов даст ему свое согласие на воссоединение Германии и Австрии. Слова его в первую очередь адресовались загранице. Красной нитью через все речи Гитлера проходили обвинение держав-победительниц 1918 г. и осуждение заключенного в парижском пригороде Сен-Жермен договора с Австрией, а также протест против Версальского договора с Германией. Провозглашенное президентом США Вудро Вильсоном "самоопределение народов", тоже способствовавшее тому, что германская армия сложила оружие, так и осталось неосуществленным для немецкого народа. Фюрер говорил о "насилии над правом" со стороны государств, победивших в Первой мировой войне, и об отказе ими немецкому народу в праве на самоопределение. Речи свои он обычно произносил без заранее составленного текста, пользуясь лишь немногими записками. Такие речи звучали темпераментнее и захватывали аудиторию сильнее, чем те, которые он зачитывал. Повсюду его встречали с ликованием и воодушевлением.

В этой поездке мне довелось наблюдать Гитлера и во время его публичных выступлений, и при его беседах с различными руководящими лицами государства и партии, а также в замкнутой обстановке спецпоезда в кругу хорошо знакомых ему людей. Он не произносил ни одного лишнего слова и говорил только то, что требовалось. [125] Я все больше понимал, почему фюрер приобрел столько приверженцев и снискал себе такую любовь. Это объяснялось не только его успехами в экономической и социально-политической областях, а также в сфере внешней политики. Нет, это было в гораздо большей степени именно доверие к фюреру Адольфу Гитлеру, производившему на людей привлекательное и человечное впечатление, это была его способность понимать заботы и нужды народа. Однако образ Гитлера 1938 г., естественно, в результате последующих событий совершенно изменился, приобретя мрачные черты. Не умолчу, что той весной я вместе с другими целиком восхищался им.

Но два наблюдения все же заставили меня призадуматься. Во время этой предвыборной поездки мне бросилось в глаза, что стоило Гитлеру выйти на трибуну, как он начинал думать лишь о пропагандистском воздействии своего выступления и своих слов на публику. В его же высказываниях и репликах в совсем узком кругу я слышал нечто другое. С момента вступления вермахта 12 марта в Австрию фюрер вот уже почти четыре недели находился под впечатлением окружавшего его всеобщего ликования. Это вызвало у него такое чувство, что своей политикой он выполняет наказ всех немцев и потому обязан не ослаблять усилий, направленных на благо народа и рейха. Дальнейшим следствием явилось убеждение Гитлера: кроме него самого, нет в Германии ни сейчас, ни в ближайшем будущем никого, кто может решить поставленную перед немецким народом задачу. Это породило в нем сознание своей мессианской роли, в результате чего он стал терять реальную почву под ногами.

После своей последней речи в Вене Гитлер в ночь с 9 на 10 апреля выехал в Берлин, чтобы там ожидать результатов голосования. В том, что "за" выскажутся свыше 90%, никто не сомневался. Сомневаться можно было только насчет того, не окажется ли этот итог (как уже случалось на проходивших ранее нацистских выборах) результатом всяческих манипуляций: ведь каждый гауляйтер стремился дать по своей гау самые высокие цифры! Сам же я никаких сомнений не испытывал. Манипуляции с голосами оказались незначительными. Окончательный итог 10 апреля гласил: "за" - 99,08% в "старом рейхе" и 99,75% - в Австрии. По моему мнению, это отвечало тогдашнему отношению народа к правлению Гитлера. Я и сегодня придерживаюсь той точки зрения, что после аншлюса Австрии "против" было в Германии не больше полумиллиона имевших право голоса. [126] Слова фюрера в его речи в рейхстаге 18 марта действовали успокаивающе. "Дайте мне четыре года, - примерно так заявил он, - и я сделаю внешне завершенный аншлюс завершенным и внутренне!". После бурных первых месяцев 1938 г. это звучало весьма понятно. Прежде всего покой нужен был нам, солдатам, для дальнейшего построения вермахта. Мирное вступление в Австрию позволило осознать недостатки организационного и технического рода.

Пасху 1938 г. я провел в качестве дежурного адъютанта в "Бергхофе". Фюрер пригласил туда и мою жену. Приглашение это явилось для нас неожиданным, но объяснялось оно очень просто. Гитлер сказал: в Берлине или во время служебных поездок он с личной жизнью своих адъютантов считаться не может, так пусть пребывание на Оберзальцберге послужит им хоть какой-то компенсацией.

В "Бергхофе" я общался все с тем же кругом лиц, что и с первых дней моей службы при Гитлере. Ева Браун всегда появлялась вместе со своей сестрой Гретль или двумя близкими подругами. Здесь же находились супруги Борманы и Шпееры, а также Брандт и Морелль, шеф печати Дитрих и Генрих Гофман. Дополняли этот круг два личных адъютанта и две секретарши. Четыре дня прошли в непринужденных беседах в приватной атмосфере, без каких-либо особых служебных дел. Фюрер до самой войны носил здесь всегда штатскую одежду. Во время трапез и долгими вечерами он часто беседовал об Австрии. О назначении Бюркеля уполномоченным партии в Вене и "Остмарке" он говорил, что национал-социалистическое мировоззрение последнего ему сейчас важнее, чем учет своеобразия венцев. Кстати, в дальнейшем хозяйничанье Бюркеля вызвало довольно недружественное отношение австрийцев к национал-социализму.

Государственный визит в Италию

По случаю своего дня рождения, 20 апреля, Гитлер выехал в Берлин, но вскоре вернулся на Оберзальцберг, так как перед предстоящим вскоре визитом в Италию хотел провести несколько спокойных дней в "Бергхофе".

Непривычной показалась мне его продолжительная беседа перед отъездом, 21 апреля, с Кейтелем и Шмундтом. Европейские кабинеты с каждой неделей все более критически реагировали на ошеломляюще быстрое германо-австрийское объединение. В такой же мере проявляли свое беспокойство и "фольксдойче(110) " в Чехословакии и Польше. [127]

Австрия служила им наглядным примером, и призыв "Домой в рейх!" все громче раздавался особенно в Судетской области. Германия, в соответствии с провозглашенным после Первой мировой войны союзниками принципом "самоопределения народов", имеет право претендовать на эту область, доказывал Гитлер. Противники же видели в том "угрозу миру" со стороны Германии.

Блестящий государственный визит в Италию 3-10 мая 1938 г. прошел с большой помпой. По желанию Гитлера, он вместе со своим сопровождением должен был посетить не только итальянского короля. Ему было гораздо важнее уже самим подбором сопровождающих его лиц дать ясно понять, что в данном случае речь идет об ответе на визит Муссолини в Германию прошлой осенью. При этом выяснилось, что для подобного государственного визита такое количество сопровождающих фюрера министров и высших чинов чрезмерно велико. Государство и вермахт представляли Риббентроп, Кейтель, Ламмерс и Майсснер, партию - Гесс, Геббельс, Франк, Гиммлер и Бойлер, да притом - все с женами и каждый с собственным штабом. Поскольку ехали и многочисленные представители прессы, потребовалось целых три железнодорожных состава.

Замещать Гитлера в рейхе на время его отсутствия был назначен Геринг. В этом качестве он проводил фюрера хвалебной речью насчет "оси Берлин - Рим". Гитлер выглядел свежим и здоровым. Он радовался этой поездке, однако перед отъездом в первой половине дня написал свое завещание. Во время вступления в Австрию якобы был раскрыт план покушения на него. В вихре этих дней решительный злоумышленник легко мог бы осуществить свой преступный замысел. Это и побудило фюрера объявить Геринга в завещании своим преемником.

В Риме нам была пышно продемонстрирована вся роскошь монархии, подчеркнутая произведшими на нас сильное впечатление старинными памятниками архитектуры. Большую роль сыграл и придворный церемониал. Мне он показался излишним, но был необходим для внешнего и внутреннего престижа королевства.

4 мая вечером король устроил государственный прием во дворце Квиринал.

На следующий день вечером Гитлер, король, кронпринц и Муссолини, а также высшие германские и итальянские сановники отплыли на линкоре "Conte di Cavour" в Неаполь для присутствия на маневрах итальянского военно-морского флота. [128] Сам я находился на борту одного миноносца и был поближе к месту действия. Путткамер похвалил быстро и точно произведенный выход миноносцев из узкой акватории порта. В дальнейшем ходе маневров на нас большое впечатление произвело эффектное одновременное погружение и всплытие 100 подводных лодок, не имевшее, однако, никакого военного значения.

Состоявшийся на третий день визита и с большим нетерпением ожидавшийся Гитлером военный парад принес нам разочарование. Танки и пушки не отвечали новейшему уровню военной техники. Гордость Муссолини "Passo Romano", это подражание прусскому парадному шагу (после поездки в Германию он ввел его для элитных частей вопреки сопротивлению своих советников), производило впечатление слишком скованного и какого-то судорожного, да к тому же и чересчур замедленного. Тем отраднее было видеть прохождение знаменитых итальянских горно-стрелковых частей, так называемых берсальеров.

Во второй половине дня Гитлеру пришлось пережить такой пункт программы, который оказался ему неприятен. Губернатор Рима князь Колонна, человек с внушительным обликом и чертами лица древнего римлянина, пригласил его на прием в Капитолий. Несколько сотен гостей заполнили прекрасные залы. Присутствовал весь королевский двор. После официальной церемонии высокие персоны вместе с немецкими гостями стали танцевать полонез. Танец этот вывел их цепочку в узкий уличный проход, в котором скопились любопытствующие. Во главе процессии шествовал Гитлер под руку с королевой. Эта ситуация показалась фюреру умаляющей его достоинство. Потом он говорил, что публика глазела на него, как на "редкостного зверя".

Воскресенье опять было посвящено демонстрации качества итальянских вооруженных сил. В первой половине дня итальянские ВВС показывали вблизи Чивитавеккья бомбометание по морским целям. После обеда мы наблюдали учения сухопутных войск с боевыми патронами. Тяжелые пехотные орудия, пулеметы и минометы вели обстрел залегших пехотных частей. Оба учения показали опытность и высокий уровень боевой подготовки.

В понедельник, 9 мая, мы поездом отправились во Флоренцию, где нашим хозяином был Муссолини. Этот день доставил Гитлеру, как он часто вспоминал потом, особенное удовольствие. Будучи свободен от застывшего придворного церемониала и ограничений, фюрер полностью наслаждался искусством, восхищался красотой этого города. [129]

Дни, проведенные в Риме, связаны для меня с одним памятным событием. Однажды я остался при Гитлере во дворце Квиринал на обед, который он устроил для самого узкого круга своих сотрудников в специально отведенной столовой. Когда лакей объявил о начале обеда, Гитлер велел мне занять за столом место, обычно предназначавшееся для самого старшего по чину из всех присутствующих. Я был совершенно обескуражен, ибо таких здесь было несколько. Жест Гитлера своей необычностью удивил и их.

Когда все расселись, Гитлер сказал (воспроизвожу по смыслу): "Вот там сидит тот, кто постоянно добавлял горькую каплю вермута в мое восхищение итальянцами". Он намекал на мое весьма отрицательное мнение насчет итальянской авиации, которое я, опираясь на собственное знакомство с ней еще с 1933 г., высказал в ноябре прошлого года в "Бергхофе". Тогда он моим сведениям не поверил: в его сознании никак не укладывалось, чтобы именно такой человек, как Муссолини, создавший фашистскую Италию, имел бы неудовлетворительные вооруженные силы. Теперь же он получил собственное представление и знает, в чем причина. Все дело в том, что итальянские вооруженные силы - не фашистские, а монархистские и Муссолини никакого влияния на дух войск вообще не имеет. Моя тогдашняя оценка итальянской авиации оказалась совершенно правильной.

Дальше разговор вертелся почти исключительно вокруг германо-итальянского союза. Гитлер признал, что союз этот базируется только на его дружбе с Муссолини. Он подчеркнул, сколь важным показал себя этот союз в дни кризиса из-за Австрии. Да, разумеется, он точно знает, что союз с Италией у немецкого народа популярностью не пользуется. Но ему не остается ничего иного, пока англичане упорствуют на своем Версале. Господа в королевском дворце, как выразился фюрер, насквозь пропитаны враждебностью ко всему немецкому. Дело за тем, чтобы усилить позиции Муссолини.

Лестное высказывание фюрера произвело на меня очень сильное впечатление. В свое время он, оказывается, выслушал меня внимательно, не забыл моей оценки и вот теперь, в присутствии многих, признал свою ошибку. Слова Гитлера явились для меня новым подтверждением того, что он своего адъютанта все-таки услышал. Но я все еще задавал себе вопрос: почему же сухопутные войска и германский военный атташе в Риме не давали ему верной картины боеспособности итальянской армии? [130]

Операция "Грюн" (111)

По возвращении из Италии Гитлер недолго пробыл в Берлине, а затем сразу же выехал в Мюнхен и следующие десять дней провел на Оберзальцберге. Шмундт ездил с ним как "дежурный". У меня появилось время посещать занятия в Военно-воздушной академии, позаботиться о своих контактах в министерстве авиации и сделать там соответствующие сообщения. Ешоннек с февраля стал начальником штаба оперативного руководства в генеральном штабе люфтваффе. Ему подчинялись оперативный отдел и отдел "Иностранные военно-воздушные силы", возглавлявшийся майором службы генерального штаба Беппо Шмидтом. С Ешоннеком и Шмидтом я в последующие годы хорошо сработался. С согласия Геринга и Штумпфа, мы взаимно информировали друг друга обо всех делах в командовании люфтваффе. Самое ценное в этих связях для меня заключалось также в том, что Геринг питал к обоим офицерам своего генерального штаба большое доверие и говорил с ними решительно обо всем, что слышал от Гитлера о сухопутных войсках, военно-морском флоте и люфтваффе. Взаимодействие между Герингом и его генеральным штабом развивалось вплоть до момента реорганизации министерства авиации.

С Ешоннеком беседовал и о последних событиях. 21 апреля Гитлер в коротком разговоре с Кейтелем и Шмундтом приказал приступить к генштабистской разработке подготовительных мер для военных действий против Чехословакии. Геринг сообщил о планах Гитлера Ешоннеку. Согласно его информации, фюрер ожидал нового обострения во внешней политике. В штабе Верховного главнокомандования (ОКВ) указание Гитлера о подготовке вооруженной акции против Чехословакии, как подтвердил мне Ешоннек, всерьез не восприняли. Слишком живы еще были в памяти успехи с Австрией и триумфальный визит фюрера в. Италию, чтобы утруждать себя мыслями насчет новых внешнеполитических проблем. В Берлине царило настроение беспечности.

Поэтому мы были немало удивлены неожиданным возвращением Гитлера в Берлин с упреками и обвинениями в адрес британского правительства. Причиной послужили высосанные из пальца сообщения английской и чешской прессы от 20 и 21 мая о сосредоточении германских войск на чехословацкой границе. В ответ на эти сообщения (как предполагал фюрер, источником их являлся Лондон) президент Чехословакии Бенеш объявил частичную мобилизацию. В результате во всех европейских столицах, кроме Берлина, возникло ощущение кризиса.

Но чехословацкая мобилизация всполошила и 5 с половиной миллиона судетских немцев. Напряженность росла. В Эгере застрелили двух судетских немцев. Чехам и англичанам было известно требование Гитлера предоставить судетским немцам автономию. Но Бенеш не желал, чтобы с ним поступили так же, как с Шушнигом. Что именно послужило спусковым крючком для кампании в иностранной прессе и для частичной мобилизации, я так и не узнал. Все дальнейшее вызвало в Берлине реакцию только после того, как иностранная пресса распространила утверждение, будто в результате чешской частичной мобилизации и зарубежных угроз Гитлер отступил. Это явилось для фюрера сигналом действовать. 28 мая он созвал генералов на совещание в Имперской канцелярии. Теперь он был полон решимости принять необходимые меры для нападения на Чехословакию. ОКВ уже провело всю генштабистскую подготовку к нему под кодовым наименованием план "Грюн" - "Зеленый" план.

Это совещание тоже проходило в Зимнем саду квартиры фюрера. Кроме Риббентропа, я запомнил следующих участников: Геринг, Браухич, Кейтель, Бек, Штумпф, Йодль и Боденшатц, а также мы, адъютанты по вермахту, и личный адъютант фюрера Видеман, считавший себя вправе участвовать во всех заседаниях, к которым привлекался министр иностранных дел.

В этом узком кругу Гитлер дал себе волю. Державы-победительницы сами нарушили Версальский договор! За потребованным тогда от Германии разоружением должно было последовать их собственное разоружение. Этого не произошло. Получилась полная противоположность. Он больше не намерен бездеятельно взирать на это. Чехословакия в настоящий момент - самый опасный противник и, как показала объявленная 20 мая мобилизация, - серьезная угроза. К тому же пражское правительство не желает дать судетским немцам автономию в рамках своего федерального государства, между тем как угнетение их достигло уже невыносимого масштаба. Право на самоопределение народов - все еще не для немцев!

В оценке западных держав Гитлер пришел к выводу, что в этом году их вмешательства в конфликт опасаться не приходится. Своей кампанией в печати Англия доказала, что ей еще требуется время на вооружение. [132] Франция же без нее действовать не станет, даже будучи обязаной заключенным с Чехословакией договором о взаимопомощи встать на защиту последней. К тому же он считает сегодняшнюю Францию более слабой, чем в 1914 г. Германия не должна ждать, пока возникнет новая Антанта. В этом же году имеется благоприятная возможность придать конфликту Германии с Чехословакией ограниченный характер.

Затем Гитлер перешел к рассмотрению военных мер. Следует точно изучить возможности прорыва чешской линии укреплений, чтобы затем наметить главные направления наступательных клиньев. Он потребовал свести все танковые части в одно танковое соединение, которое должно будет быстро осуществить глубокий прорыв. Дабы проверить возможность подавления и разрушения чешских долговременных огневых точек, фюрер приказал построить несколько таких же блиндажей и подвергнуть их обстрелу тяжелой артиллерией и 88-миллиметровыми зенитными орудиями. Все приготовления следует закончить к 1 октября. ОКВ было приказано немедленно разработать и направить в войска новую директиву по осуществлению плана "Грюн". Нельзя обойтись также без формирования соответствующих новых соединений, в первую очередь танковых. Но требующее самых крупных расходов решение Гитлер принял, приказав сухопутным войскам тотчас же приступить к возведению Западного вала - сильной оборонительной линии с укреплениями типа дотов; она должна проходить вдоль западной границы Германии от Ахена до Базеля.

Не припомню, чтобы кто-либо из генералов сухопутных войск высказал на этом совещании какие-нибудь серьезные возражения против оценки Гитлером военно-политической обстановки для нападения на Чехословакию. Бек тоже остался нем, хотя все присутствовавшие, включая и самого Гитлера, знали: во многих пунктах его взгляды со взглядами фюрера расходятся. Он просидел все совещание с каменным лицом, точно так же, как и Риббентроп. У меня сложилось впечатление о принципиальном согласии.

Для нас, адъютантов вермахта, этот день, 28 мая 1938 г., стал началом новой эры. Отныне Гитлер все больше и больше захватывал в свои руки непосредственное командование вермахтом, а именно - сухопутными войсками. А мы все чаще оказывались его партнерами в беседах по всем военным вопросам. При этом фюреру было безразлично, к какой именно составной части вермахта принадлежал дежурный военный адъютант. [133] Так получалось, что он обсуждал со мной и дела сухопутных войск, вызывая этим раздражение у Шмундта и Энгеля по отношению ко мне. Нередко он, к примеру, высказывал мне - офицеру авиации - свое мнение о тех или иных руководящих армейских генералах. Люфтваффе в тот период Гитлер занимался мало.

Совещание 28 мая показало, что он не только по названию стал преемником Бломберга в качестве Главнокомандующего вооруженных сил, но и был намерен на деле активно осуществлять верховное главнокомандование ими. Это совещание показало также, что не было ни одного генерала, у которого нашлось бы мужество оспаривать у Гитлера это его положение на вершине военной командной власти, а также проявить себя при том личностью крупного масштаба, будь то в рамках поддержки фюрера или же открытой оппозиции.

Со времени кризиса из-за Фрича в генеральном штабе сухопутных войск возникла тайная оппозиция во главе с генералом Беком. Указанное совещание и планы Гитлера, идя на риск войны, бросить сухопутные войска против Чехословакии, послужили толчком для ее активизации.

Фюрер и его узкий военный штаб ничего об этом не знали. Однако Шмундту было известно недовольство среди офицеров тем, что, с одной стороны, Фрича все еще не реабилитировали, а с другой - дуализм между ОКВ и ОКХ пока не был решен в пользу ОКХ. В этом напряженном состоянии приказ Гитлера разработать план войны оказался подобен динамиту. Шмундт был вынужден обратить внимание фюрера на критическое положение в сухопутных войсках. Геринг тоже прослышал об этом и разговаривал по данному поводу с Гитлером. Шмундт попытался установить между фюрером и Браухичем хотя бы сносные отношения доверия. Это ему не удалось, ибо Браухич находился под слишком большим влиянием Бека.

Шмундт не ослаблял своих усилий и добился того, чтобы Гитлер согласился сказать генералитету сухопутных войск свое последнее слово в деле Фрича. Военный суд под председательством Геринга с заседателями Браухичем и Редером оправдал генерал-полковника. Его защитник граф фон дер Гольц привел доказательства, настолько загнавшие в угол свидетеля обвинения, что тот признался во лжи. Но вопрос, кто же заставил этого свидетеля давать ложные показания, так и остался открытым, а закулисные лица - неизвестными и безнаказанными. [134]

Hа авиационной базе в Барте, 13 июня 1938 г.

На понедельник, 13 июня, было назначено совещание генералов на авиационной базе Барт, около Штральзунда. Уик-энд Гитлер провел на партийном съезде гау Штеттина и в полдень прибыл оттуда в Барт. Его встречал начальник авиабазы капитан Аксель Бломберг, сын фельдмаршала. Фюрер с подчеркнутой серьезностью поздоровался с ним и беседовал на всем пути в офицерское общежитие. Я же был рад случаю снова повидаться и поговорить со своим другом. Речь у нас шла о том, останутся ли генералы довольны заявлением Гитлера. По моему разумению, это - их последний шанс добиться осуществления своих желаний и требований насчет реабилитации Фрича. Аксель же считал, что они не предпримут ровным счетом ничего. Прав оказался он.

В первой половине дня выступил Браухич. Он информировал собравшихся о ходе строительства Западного вала и о планах нападения на Чехословакию, по окончании обеда председатель Имперского военного суда генерал Хайтц зачитал заключение следствия по делу генерал-полковника барона фон Фрича и оправдательный приговор по этому делу. Затем Гитлер выразил свое удовлетворение тем, что невиновность генерала доказана, а самого себя выставил жертвой трагической ошибки. Однако восстановление бывшего главнокомандующего сухопутными войсками на прежнем посту невозможно, ибо он, фюрер, не может ждать теперь от Фрича полного доверия к себе. Он должен считаться с государственными соображениями и не может раскрыть перед нацией и всем миром это заслуживающее сожаления стечение обстоятельств. Фрич будет назначен командиром элитного 12-го артиллерийского полка в Шверине, что служит признаком позаимствованного еще от монархии почета. Гитлер посчитал, что таким образом он Фрича вполне реабилитировал.

О пребывании в Барте у меня и по сей день сохранились недобрые воспоминания. Пока Гитлер говорил, меня не покидала мысль: неужели генералы проглотят и это? Фюреру удалось очень ловко и впечатляюще вызвать у них понимание его позиции. Генералы не знали подробностей, еще менее им были известны те интриги, которые привели к низвержению Фрича. К узкому кругу посвященных принадлежали только те немногие, кто с самого начала занял позицию, противоположную гитлеровской, - такие, как Бек, Гальдер, граф фон Штюльпнагель(112) , фон Вицлебен(113) и Гёпнер(114) . [135]

Другая, такая же небольшая, группа целиком и полностью встала на сторону Гитлера; в нее входили Гудериан(115) , Рейхенау, Кейтель и Буш(116) . Наверняка более трети из присутствовавших примерно 40 генералов можно было считать настроенными индифферентно. Мне казалось непонятным, почему ни один из них на задал вопроса, какие же государственно-политические причины мешали подлинной реабилитации - например, производству Фрича в генерал-фельдмаршалы. Никто не спросил, найдены ли виновные в клевете на него и привлечены ли они к ответственности. Имена Гиммлера и Гейдриха не прозвучали. У меня сложилось впечатление, что генералы давно отмахнулись от дела Фрича. Новые планы Гитлера были им куда важнее. И шанс установить доверие между фюрером и его генералами был упущен. Я придерживался убеждения, что Гитлер понял бы генералов, если бы они в приемлемой форме вступились за своего прежнего главнокомандующего. Это дало бы и ему шанс реабилитировать себя. Обе стороны должны были проявить заинтересованность в устранении всех помех между ними. Барт был последней возможностью для этого. Только один Шмундт мужественно и с сознанием своей ответственности постоянно вступался за Фрича, не находя при этом никакой поддержки у генералов.

Вмешательство Геринга в дела сухопутных войск

На следующий день после выступления Гитлера перед генералами в Барте Геринг попросил фюрера принять его для доклада. Я проводил его в Зимний сад, где уже ожидал Гитлер. По дороге Геринг повторял одно и то же: "Фюрер был прав! Фюрер был прав!".

Что же, собственно, произошло? В мае 1938 г. Гитлер осматривал линию укреплений, предназначенных для защиты восточной границы Германии между Одером и Вартой. Его сопровождали Браухич и инспектор инженерно-саперных войск генерал Фёрстер. Гитлер провел осмотр весьма тщательно и заинтересованно. [137] Молчание его при обходе объектов действовало удручающе. Все они устарели. Надземные башни блиндажей были вооружены только пулеметами. Этим танки не остановить. Через некоторое время фюрер, несколько удалившись с Браухичем и Фёрстером от сопровождающих лиц, резко напустился на них обоих.

Из последующих разговоров с Гитлером выяснилось, что он пришел от увиденного просто в ужас. Веря прежним донесениям Бломберга, фюрер считал, что излучина Одер - Варта представляет собой более или менее современный укрепленный район. В мае 1938 г. он пожелал набраться там опыта и соображений для строительства Западного вала. Поскольку Бломберг в свое время докладывал ему об оборонительных сооружениях на Западе, особенно в районе Верхнего Рейна и Шварцвальда, Гитлер полагал, что на восточной границе дело обстоит так же. Под этим впечатлением он не ожидал иного и на Западе. Но чтобы быть уверенным, фюрер поручил проинспектировать западные укрепления Герингу. Командование сухопутных войск было глубоко задето таким решением и справедливо возмущалось, что сделать это не поручили его собственному уполномоченному. Геринг же чувствовал себя польщенным.

Геринг воспользовался этой возможностью для обвинений по адресу сухопутных войск, хотя ему, как и каждому, было известно, что армейские генералы за постройку укреплений на Западе не отвечали. Он доложил фюреру, что в так называемом "главном укрепрайоне Шварцвальд" не построено ровным счетом ничего. На горе "Истайнский чурбан", господствующей над южным отрогом Шварцвальда перед рейнской равниной, он обнаружил только легкое пехотное оружие. Ни о какой линии укреплений между Ахеном и Базелем вообще нет и речи.

Геринг раздул целый пожар. Результатом явилось то, что Гитлер передал строительство Западного вала д-ру Тодту(117) . Фюрер вызвал к себе Браухича и сообщил ему: саперы должны лишь указывать, какие именно долговременные огневые точки должны быть построены в тех или иных местах, а за само строительство их отвечает только "Организация Тодта". [138] Сам он имеет вполне определенные представления насчет того, каким должен быть Западный вал; свои идеи он изложит в специальной памятной записке, а потом направит ее Главному командованию сухопутных войск и "Организации Тодта". Понятно, Браухич был решением Гитлера шокирован, но еще более его поразило нетоварищеское поведение Геринга. Такое поведение фаворита фюрера оказывало отрицательное влияние на взаимодействие обоих Главных командований - армии и люфтваффе.

Задание Гитлера Герингу и тот способ, каким тот выполнял его, отчетливо характеризовали изменения, произошедшие а Главных командованиях в 1938 г. Геринг сумел выдвинуться в глазах фюрера на первый план в качестве представителя всего вермахта и таким образом сделаться необходимым фюреру. После отставки Бломберга Гитлер просто цеплялся за Геринга, он нуждался в таком доверенном человеке, с которым мог бы беседовать о вермахте, о генералах и своих военных планах. Оба они зачастую вели такие беседы целыми часами, о чем мы судили по их распоряжениям и случайным репликам. При этом Геринг был со своим штабом откровеннее, чем Гитлер с нами. В то же время чем сильнее становилось доверие фюрера к Шмундту, тем интенсивнее он использовал его как советника. Кейтель же функционировал только в качестве исполнителя указаний фюрера. К совещаниям по вопросам вермахта Гитлер его до войны не привлекал.

Новый стиль руководства

К новому стилю руководства вермахтом следовало подходить с совершенно другими масштабами, нежели к традиционному руководству в духе представлений генерального штаба сухопутных войск. Этому штабу новый стиль оказался непонятен. Ему не удалось приспособиться к изменившимся условиям. Результатом явилось то, что пострадавшее из-за кризиса Бломберг - Фрич взаимное доверие между фюрером и сухопутными генералами так и осталось невосстановленным.

Вследствие этого я оказался среди нашей адъютантуры в затруднительном положении. Шмундт и Энгель энергично старались установить доверие между Гитлером и Браухичем. Они с неодобрением наблюдали за поведением Геринга, который осложнял их усилия. [139] Я не мог не присоединиться к их аргументам, но не мог и открыто занять позицию против Геринга: ведь он был моим главнокомандующим. С другой стороны, я считал пассивность армейских генералов со времен кризиса из-за Фрича непригодной для того, чтобы исключить влияние Геринга на дела сухопутных войск. Таким образом, я находился в состоянии раздвоенности, о чем мог поговорить откровенно только с одним Ешоннеком. Мой контакт с ним становился все более тесным и личным.

Я знал, что Ешоннек все сильнее становился самым доверенным советчиком Геринга и его назначение на пост начальника генерального штаба люфтваффе - лишь вопрос времени. Я просил Ешоннека раскрыть Герингу последствия его поведения и разъяснить, что в интересах целого было бы полезно, чтобы он содействовал установлению доверия между Гитлером и Браухичем. Я говорил Ешоннеку: Гитлер прислушивается к Герингу, тот может сказать фюреру все, что хочет, и способен повлиять на него. Ешоннек должен воздействовать на Геринга, внушив и наглядно показав ему необходимость основанного на доверии сотрудничества всех трех главнокомандующих - его самого, Редера и Браухича. Ешоннек полностью разделял мое мнение, но видел огромную трудность в том, что Геринг считал себя стоящим на одной ступени с Гитлером, а отнюдь не со своими коллегами из сухопутных войск и военно-морского флота.

Впрочем, у Ешоннека хватало и собственных забот. Он ожидал своего предстоящего назначения начальником генштаба люфтваффе со смешанными чувствами, ибо знал: сотрудничество с Герингом и его друзьями, летчиками времен Первой мировой войны, будет трудным. Ведь они самые близкие советчики Геринга и принципиально настроены против генштаба, поскольку не желают признавать его претензии на руководство люфтваффе. К сожалению, Ешоннек потерял и доверие Мильха, а потому оказался довольно одиноким перед лицом поставленной Герингом генштабу задачи: удвоить силу люфтваффе, численность летного состава и зенитную артиллерию. Особенные опасения внушал ему приказ Геринга создать позади Западного вала так называемую зону воздушной обороны с оборудованными позициями для зенитной артиллерии и прожекторов. Для осуществления такой огромной программы вооружения не хватало необходимого сырья и подготовленных кадров - это были те узкие места, которые тормозили расширение люфтваффе. Геринг неоднократно обещал при помощи Четырехлетнего плана создать для своей люфтваффе привилегированное положение. Но на практике все это выглядело иначе. [140]

Зона воздушной обороны "Запад"

Приказ Геринга о создании зоны противовоздушной обороны "Запад" явился типичным примером его тесного сотрудничества с Гитлером в тот год. В раздражении фюрера, вызванном сопротивлением сухопутных войск постройке Западного вала, Геринг увидел шанс показаться ему в хорошем свете. Зона воздушной обороны должна была протянуться в качестве второй линии Западного вала вдоль всей западной границы Германии. В качестве ее вооружения предусматривались главным образом 88-миллиметровые зенитные орудия (флак(118) ) для противовоздушной обороны. Позиции их следовало оборудовать так, чтобы их можно было бы эффективно использовать и в наземном бою для отражения танков. Сухопутные войска рассматривали план Геринга как вмешательство в их дела и были этим недовольны.

Запоздалое вооружение люфтваффе?

Ешоннек критиковал решение Геринга как ослабляющее собственные задачи люфтваффе. Требовавшееся для увеличенного выпуска зенитных орудий сырье следовало в этом случае отбирать у производства самолетов и строительства аэродромов, причем в тот самый момент, когда на основе политического развития возможность войны против Англии впервые перешла в область генштабистского планирования. Правда, Геринг уверял своих сотрудников, что Гитлер желает примирения с Англией, а войны не хочет. Тем не менее задача генштаба - быть готовым ко всему. Ешоннек же был твердо убежден в том, что война в 1938 г. еще не грозит. Его основной заботой были выпуск самолетов и их поставка в войска. Он не питал никакого доверия возглавляемому Удетом Техническому управлению и боялся, что требования генштаба люфтваффе в отношении конструирования, производства и поставки бомбардировщиков выполнены не будут. Ешоннек радовался, что "Ме-109" хорошо зарекомендовал себя как истребитель. Истребители были страстью Удета. Что же касается бомбардировщиков, то он отдавал предпочтение пикирующим (они сокращенно именовались "штука"(119) ), которые Ешоннек считал переходным вариантом до тех пор, пока нет хорошо работающих приборов наведения на цель для бомбометания в горизонтальном полете. [141]

Я был успокоен тем, что в генеральном штабе люфтваффе царило ясное представление о вооружении летных частей, но заклинал Ешоннека подействовать на Геринга так, чтобы тот вел себя более трезво с Гитлером, не давал ему ложных обещаний и не допускал приукрашивания действительности. У меня сложилось впечатление, что у Гитлера имеется преувеличенное представление об эффективности действий люфтваффе, чем на самом деле; он целиком полагается в области авиации на Геринга и доверяет данным последнего. Что же касалось тогдашнего начальника генштаба люфтваффе генерала Штумпфа, тот политические отношения с Англией воспринимал серьезнее, чем Ешоннек.

Противоречие между серьезными опасениями и радостной беспечностью - вот что характеризовало настроение руководящих лиц государства, вермахта и партии в 1938 г. Широкие массы народа были счастливы и довольны... Доверие к Адольфу Гитлеру и вера в его стремление к миру захлестывали все опасения. [142]