Михаил Безер, ЕВРЕИ В ПЕТЕРБУРГЕ

Глава четвертая. ДОМ НА ПЯТОЙ ЛИНИИ

Экскурсию по Васильевскому острову нельзя считать завершенной, не посетив дом №50 на Пятой линии. На протяжении почти двадцати лет (с 1913 но 1930 год) в этом здании размещалось множество еврейских организаций. Пожалуй, этот небольшой, но внушительный четырехэтажный дом, спроектированный архитектором Я.Г.Гевирцем, является одной из главных достопримечательностей еврейского Петербурга. Поэтому мы решили посвятить ему отдельную главу.

Дом был построен в 1911 году для еврейской богадельни на средства Моисея Акимовича Гинс-бурга, щедрого благотворителя, разбогатевшего на армейских поставках во время русско-японской войны. Гинсбург входил в хозяйственное правление петербургской общины и давал деньги на многие еврейские начинания. По-видимому, он не был чужд тщеславия, так как стал председателем попечительского совета богадельни, которой присвоили его имя. Однако время посмеялось над ним. В народной памяти известные петербургские еврейские деятели - Гинцбурги, Гинзбурги и Гинсбурги -- слились в одного "барона Гинзбурга", которому евреи приписывали все добрые дела. А Моисея Акимовича вроде бы и на свете не существовало.

До революции богадельней заведовал А.П.Тынянов, а лечил стариков профессор Григорий

Исаакович Дембо, представитель славной петербургской династии врачей. Его отец, Исаак Александрович (1846 - 1906), прославился работами в защиту шхиты - способа убоя скота и птицы по еврейскому религиозному закону. Григорий Исаакович активно сотрудничал в Обществе охранения здоровья еврейского населения (ОЗЕ), редактировал сборник "Вопросы биологии и патологии евреев" (Л., 1926 - 1930). До революции он практиковал также в еврейском сиротском приюте (о котором мы рассказывали в предыдущей главе). В соответствии с врачебной этикой того времени одиноким старикам и сиротам медицинская помощь оказывалась бесплатно. Не брал денег Григорий Исаакович и с посетителей больницы имени Великой княжны Марии Федоровны. На Преображенском кладбище сохранился общий памятник трем поколениям замечательной врачебной династии.

В двадцатые годы заведующим и врачом богадельни стал молодой доктор Ефим Евсеевич Клионский, выходец из Витебской губернии. По воспоминаниям очевидцев, он тоже лечил бесплатно. Одновременно Клионский вел научную работу в Ленинградском институте туберкулеза под руководством профессоров А.Я.Штернберга и М.Р.Борока. После войны Е.Е.Клионский многие годы заведовал туберкулезным отделением в больнице имени И. И. Мечникова, был профессором Второго ленинградского мединститута, написал более пятидесяти научных статей и книг. Жили Клионские в трехкомнатной квартире в главном здании богадельни на четвертом этаже. Жена доктора, Нега Аароновна, стала одной из дам-патронесс.

Слово богадельня у многих людей, выросших при советском строе, вызывает сугубо отрицательные эмоции. Вспоминаются персонажи пьесы М.Горького "На дне" и других классических произведений на ту же тему. Действительно, в богадельне жили инвалиды войны, жертвы погромов, бездомные, не имеющие средств к существованию старики. Однако бытовые условия были вполне сносными. Обитателей богадельни селили по двое и по трое в отдельных комнатах, большая кухня обеспечивала всех кошерной пищей. Конечно, атмосфера в этом маленьком, замкнутом мирке сохранялась особая. Были здесь свои праведники и грешники, свои объекты почитания и насмешек. Многим обитатели этого дома напоминали персонажей Бялика, Шолом-Алейхема, Бабеля.

По словам Неги Аароновны, в двадцатые годы в богадельне вряд ли было более ста призреваемых. Большинство из них составляли женщины. Жена доктора вспоминает, что у двери стоял швейцар в форме, "дядя Миша". В кухне за огромной плитой хозяйничала русская кухарка Ольга. Богаделки, имевшие личные сбережения, могли покупать себе продукты и готовить отдельно. В комнатах царила чистота. К завтраку, обеду и ужину приглашал дурачок Файвка. Он звонил в колокольчик и кричал: "Абет! Абет!" Среди обитателей богадельни выделялся слепой старик, образованный человек, знавший несколько языков. Когда его внука забирали в армию, он в отчаянии так ударился головой о косяк двери, что ослеп. На лестнице, у входа часто можно было видеть женщину по фамилии Копылова, неотрывно смотрящую на дверь. Она безуспешно ждала брата, преуспевающего инженера, беззаботно сбывшего ее с рук в богадельню и почти не посещавшего ее. Другая женщина по прозвищу Шампань была раньше вышивальщицей. Говорили, что ее изнасиловал сын хозяйки магазина, где она работала. Шампань помогала чинить одежду кастелянше Александре Владимировне, единственной русской, жившей при богадельне.

К завтраку обычно выходила экономка Эсфирь Марковна Равребе, которую все любили за деликатность и доброту. Вместе с мужем, ученым Иехиэлем Равребе*, они занимали две комнаты рядом с квартирой Клионских. Своих детей у них не было, и они воспитывали племянника Пинхаса Зальцмана, ставшего впоследствии участником еврейской историко-этнографической экспедиции 1927 года.

Больным еду разносили по комнатам. После завтрака их навещала фельдшерица Юлия Львовна Гордон. В сложных случаях приглашали доктора Клионского. Для религиозных стариков на втором этаже оборудовали синагогу.

Упомянута богадельня и у С.М.Дубнова в его "Книге жизни": "7 августа 1915 г. Вчера посетил приют беженцев из Малкина (польского городка) в богадельне, здесь на В.о., рядом с нашим архивом историко-этнографического общества. Измученные мужчины и женщины рассказывают о неизвестном чудовищном факте в близлежащем посаде Заремба-Касцельна. Населению посада было приказано уйти в определенный срок, а когда к сроку несчастные не выбрались, казаки оцепили местечко и подожгли его со всех сторон. Поляков выпустили, а многие евреи, замкнутые в этом костре, погибли".

Средства на богадельню поступали в основном из частных источников. Дамы-патронессы регулярно устраивали благотворительные вечера. Один из старых петербуржцев, А.Б.Иоффе, вспоминает, как он сам участвовал в таких вечерах в составе детского хора при еврейском начальном училище для бедных. В концертах выступали Натан Перельман, будущий профессор Ленинградской консерватории, Борис Фрейдков, ставший солистом Театра оперы и балета имени С.М.Кирова, исполнительница еврейских народных песен Голубева. Организовывали аукционы, где обычные вещи шли по неслыханным ценам. В двадцатые годы нэпманы, желая выказать щедрость, платили иной раз сотни рублей за бутылку вина, торт" букет цветов.

Часть средств богадельня получала от Ленинградского комитета помощи евреям - жертвам войны (ЛЕКОПО).

* * *

В ноябре 1906 года в особняке барона Горация Гинцбурга на Конногвардейском бульваре (ныне бульвар Профсоюзов, №17) собрались учредители первого светского еврейского вуза в России - Института еврейских знаний (Еврейской академии). Присутствовали: Гораций Евзелевич Гинцбург, его сын, ориенталист Давид Горациевич, доктор Л.И.Каценельсон, историк С.М.Дубнов, чиновник Министерства юстиции Яков Гальперн и другие видные еврейские деятели. "Больной старик, уже с печатью близкой смерти на лице, полулежал в глубоком кресле... и молча слушал доклад сына и наши прения", - вспоминал впоследствии С.Дубнов.

Целый год потратил Давид Горациевич на хлопоты. Наконец в 1907 году в журнале "Ха-кедем" появилось объявление, гласящее, что "Министерство высшего образования разрешило барону Давиду фон Гинцбургу открыть Высшую школу еврейских знаний под названием "Курсы востоковедения" в г.Петербурге". Юдофобское русское правительство не могло допустить, чтобы "неприличное" слово "еврейских" появилось на вывеске высшего учебного заведения, и прикрыло "грех" фиговым "восточным" листком. Журнал опубликовал программу курсов, включавшую научный анализ Танаха и Талмуда, еврейскую и всеобщую историю, философию, языки, литературу и искусство народов Востока, психологию, педагогику. Очевидно, что выпускники курсов должны были иметь солидную эрудицию. Еврейская энциклопедия писала, что учредители видели задачу курсов в том, чтобы "создать интеллигентный элемент среди евреев, который сумеет с успехом отвечать духовным и научным потребностям русского еврейства, служить его интересам в качестве общественного раввина или учителя и содействовать сохранению в целом заветов прошлого".

Предполагалось, что преподавать на курсах будут лучшие в городе историки, востоковеды, лингвисты, знатоки еврейской литературы: Л.Ка-ценельсон, И.Маркон, С.Дубнов, Д.Гинцбург, А.Зарзовский, А.Каменецкий, М.Вишницер, Г.Слиозберг, А.Карлин, М.Гольдштейн. Ректором курсов стал их учредитель Д.Гинцбург.

В разрешении властей на открытие курсов фигурировал дом Д.Гинцбурга на Первой линии, №4, но занятия с января 1908 года проходили в помещении еврейской гимназии Г.Эйзенбета в Никольском переулке, №7 (ныне улица Мясникова). Вскоре "еврейская академия" переехала на Восьмую линию, №.33 (сейчас №35) в дом, где жил Семен Маркович Дубнов. Здесь же было устроено студенческое общежитие. В 1911 году курсы перевели на Шестую линию, №5, а в июле 1913 года они окончательно обосновались в помещениях еврейской богадельни на Пятой линии.

До кончины Д.Гинцбурга в 1910 году занятия иногда проходили в его доме. По словам С.Дубнова, барон не придерживался строгой программы. Он приглашал студентов в свою огромную библиотеку, где на столах лежали редкие фолианты, брал какой-нибудь классический еврейский труд и предлагал кому-то читать вслух, а сам объяснял непонятные места.

"Наши слушатели, - писал С.Дубнов в "Книге жизни", - набирались преимущественно из провинциальных самоучек или экстернов, бывших ешиботников, подготовленных к слушанию специальных еврейских предметов, по не обладавших достаточным общим образованием; последнему требованию удовлетворяли лишь немногие из них, да еще студенты университета, которые являлись на наши вечерние лекции. Были и некоторые слушательницы Высших женских курсов".

По уровню подготовки выделялись одесситы, ученики историка И.Клаузнера. Один из студентов, Залман Рубашов, возглавил впоследствии еврейское рабочее движение в Эрец-Исраэль, а затем стал президентом Израиля (он вошел в историю под именем Залман Шаэар). Бывший сосед Рубашова по комнате, Соломон Цейтлин, получил мировую известность как исследователь периода Второго Храма и после-библейской еврейской литературы. Цви Войцлавский стал крупным израильским писателем и критиком, Иехезкель Кауфман - специалистом по Тапаху и философом. Точное число слушателей нам неизвестно, но, по словам Дубнова, его курс средневековой еврейской истории слушали сорок человек.

В большинстве своем студенты были очень бедны. Не имевшие разрешения полиции жили нелегально, как тогда шутили "на дворянских правах", то есть давали взятки дворнику, чтобы тот не доносил властям. Те, кому повезло, устроились в общежитии. Питались в еврейской студенческой столовой на Шестой линии. Многие подрабатывали уроками иврита. По вечерам в общежитии вспыхивали жаркие дискуссии. Идишисты спорили с гебраистами, сторонники Дубнова - с учениками Клаузнера, сионисты - с социалистами.

С.Дубнов в своей "Книге жизни" неоднократно неодобрительно отзывался о качестве преподавания в "еврейской академии". По его мнению, лишь Каценельсон, Вишницер да он сам учили хорошо, "а в остальном был полнейший хаос". Д.Гинцбург же считал ересью "критический подход" Дубнова к еврейской истории, последний, в свою очередь, вообще отказывался признать в бароне ученою, а видел в нем лишь эрудированного дилетанта. Характер у Семена Марковича был нелегкий.

После смерти Д.Гинцбурга ректором стал Л.Каценельсон. Но финансовый источник, питавший курсы, иссяк. Руководство с трудом собирало деньги только на оплату помещения и помощь бедным студентам. Профессора работали бесплатно. Зато барон уже не мог помешать реформе преподавания, которая тормозилась его консерватизмом. В 1913 году курсы получили наконец более просторное помещение в здании богадельни, где просуществовали еще года два. Хотя справочники называли их "еврейской академией", это все же было небольшое частное учебное заведение, поддерживаемое семьей Гинцбургов и другими филантропами. Идейные конфликты, давление властей, недостаток средств не способствовали превращению курсов в полноценный еврейский вуз. Следующий шаг в этом направлении был сделан в 1919 году с открытием Еврейского университета.

* * *

Одним из самых эрудированных студентов на Курсах востоковедения был высокий сутулый блондин, выходец из набожной хасидской семьи Иехиэль Равребе. Он родился в 1882 году в местечке Барановка Волынской губернии. Все местные евреи были хасидами, приверженцами Макаровского цадика.

Когда в местечко приезжал цадик, наступал праздник. Ребе любил, чтобы кто-нибудь из детей пел ему во время трапезы. Это была великая честь и для ребенка и для родителей. В один из визитов цадика, в канун субботы, когда синагога была полна молящимися, маленький Ихия протиснулся вперед. Ребе узнал его, усердного ученика хедера, сына ревностного хасида.

- А сегодня, сердце, будешь петь за столом, - сказал мальчику цадик.

- Но, Ребе, у меня нет голоса, и я не умею петь, - пролепетал Иехиэль в испуге.

- Да, да, сердце, сегодня будешь петь за столом, настоял цадик.

Пришлось петь. Этот вечер, вкус рыбы и вина со стола Ребе мальчик запомнил на всю жизнь.

По воспоминаниям племянника Равребе Давида Кривицкого, до десяти лет Иехиэль учился в хедере затем перешел в бейт-мидраш. Он отличался отменными способностями и огромным трудолюбием. Дни и ночи юноша проводил в учении и заслужил титул илуй (исключительно одаренный). Однако ею все сильнее привлекал большой мир, светские науки. На полях Талмуда он набрасывает свои первые стихи. Эти опыты увидели свет в журнале "Ха-цофе" ("Наблюдатель"), что сблизило автора с местной интеллигенцией. Юноша увлекся модными социальными теориями и вошел в кружок социалистов на Барановской фарфоровой фабрике, где работали специалисты со всего мира. Он познакомился с нелегальной литературой, у него на квартире сделали обыск. Тогда же Равребе написал стихотворение на идише "Ди вебер" ("Ткачи") и отослал его в газету "Дёр фрайнд" в Петербург.

Как единственного сына в семье Равребе не взяли в армию, и в двадцать один год он женился на Эстер (Эсфирь) Лебензон. На несколько лет Иехиэль уехал в Вильно - столицу еврейской учености, где получил звание раввина и... аттестат зрелости. К этому времени молодой человек порвал с социалистами и примкнул к кружку раввина И.Л.Кантора, часто бывал в доме Ш.Страшуна. В 1907 году Равребе переехал в Петербург.

На Курсах востоковедения это был один из первых студентов. Он поражал всех глубоким знанием Танаха, раввинской литературы, иврита, арамейского языка. Юноша отличался такой застенчивостью и деликатностью, что почти не имел друзей. Никто не знал, что он женат (Эсфирь Марковна приехала в Петербург много позднее). Б.Д.Иоффе, дочь петербургского раввина Каценеленбогена, детям которого Иехиэль преподавал иврит, рассказывала, что ее мать все недоумевала, почему такой приятный молодой человек уклоняется от любых попыток его сосватать.

В первые годы учебы на курсах Равребе жил в общежитии на Восьмой линии, №33. Никого не удивляло, что он занял там отдельную комнату, - так велик был авторитет этого скромного студента. Однако официального права на жительство в столице получить не удавалось. З.Рубанюв писал, что друг Равребе, поэт Давид Шиманович, даже сочинил стихотворение, в котором сутулость Иехиэля объяснял враждебным влиянием холодного Петербурга и общей неустроенностью. В конце концов, барон Гинцбург выхлопотал Равребе вид на жительство в качестве... мастера по изготовлению чернил.

Иехиэль Израилевич был прирожденным ученым, книжником и сторонился бурной общественной жизни. Однако у него были свои увлечения и привязанности. Он посещал Общество любителей древнееврейского языка и Общество любителей еврейской литературы. Будучи поэтически и музыкально одаренным, он перевел на иврит диалоги к опере Сен-Санса "Самсон и Далила", поставленной в Тенишевском училище режиссером Голинкиным. По-видимому, это была первая и последняя инсценировка оперы на иврите в России. В 1919 году ее пытались возобновить в Оперной студии при консерватории, даже напечатали афиши, но премьера не состоялась. Музыкальность Равребе была столь очевидной для всех, что его, говорят, свели с Шаляпиным, который интересовался еврейскими мелодиями. Иехиэль Израилевич учил русского певца "Ха-тикве". Рассказывают, Шаляпин пел сионистский гимн на иврите и по-русски в таком приблизительно переводе:

Не лишились мы надежды, светлой и отрадной, Вновь узреть обетованный край наш ненаглядный.

Стихи Равребе получили признание. В девятисотых годах он печатался в таком солидном литературном журнале на иврите, как "Ха-шилоах", в котором сотрудничал Х.Н.Бялик. З.Рубашов вспоминал, как Иехиэль читал ему свои стихи, полные романтических мотивов.

Хуша, Ариэль, прош кнафеха

Ве-алъ-олами ашреха зере.

У-бе-од захареха ло-нидеах,

Ракиа холем алай нете.

Молчи, Ариэль, расправь свои крылья

И на мой мир твое счастье рассей.

И пока твое сиянье не угасло,

Сонным небом меня заслони.

Считается, что во многих стихах Равребе заметно влияние Бялика. В этом нет ничего удивительного, так как талант Бялика был огромен, а авторитет непререкаем. Он покровительствовал молодым еврейским поэтам.

Последние свои стихи Равребе напечатал в московском сборнике "Ха-ткуфо" ("Эпоха") в 1918 году. Потом он занимался только наукой и лишь изредка писал статьи. В 1922 году он опубликовал в "Еврейском вестнике" отклик на обзор молодой поэзии на идише, сделанный С.Л.Цинбергом. Последний приветствовал жизнерадостные стихи П.Маркиша и членов его кружка, называя их "чудом радостным и бодрящим". Равребе был возмущен "бодростью" Маркиша, так не соответствовавшей трагической действительности периода революции и гражданской войны:

"Но если на одном берегу Днепра тянутся вереницы еврейских гробов, а на другом сидят дети этих же самых убитых и воспевают украинскую ширь и даль, и нет скорби в их песнях, и нет проклятия на их устах, - то это, может быть, и чудо, но уж во всяком случае не радостное и не бодрящее".

В 1924 году в Минске открылся Институт белорусской культуры. И.И.Равребе и И.Ю.Маркона пригласили читать лекции на еврейском отделении. Маркон стал профессором средневековой еврейской литературы, а Равребе доцентом. Через два или три года Равребе уволили за недостаточную критику "националиста" Дубнова. Вместе с ним ушел из института и И.Маркон. Тот эмигрировал в Германию, а Равребе возвратился в Ленинград. Здесь ученый жил в квартире при еврейской богадельне, где его жена, Эсфирь Марковна, работала экономкой.

Целые дни Равребе проводил в эалах Публичной библиотеки и Азиатского музея, которые тогда не отапливались, собирая материалы для фундаментального исследования Цинберга "История еврейской литературы".

Он перевел на идиш выдержки из древних пинкасов (летописей) общин Несвижа, Луцка и Судилкова, сборников респонсов.

В 1926 году в "Еврейской летописи" появилась статья Равребе "Свадьба макаровского цадика", являющаяся ценным свидетельством о жизни российских хасидов. В 1928 году в "Еврейской старине" была напечатана работа, посвященная лжемессианскому движению Шабтая Цви.

Наконец, в последнем, тридцатом номере "Еврейской старины" исследователь опубликовал статью "Мстиславское буйство в еврейском народном творчестве".

Число еврейских научных изданий в России резко сократилось. Некоторые труды Равребе печатал за границей, но в Советском Союзе их уже мало кто мог оценить - многие еврейские ученые эмигрировали. Равребе остро чувствовал, что нужно спасать еврейские источники от гибели. Он писал:

"Не пора ли еврейским историкам, этнографам, композиторам и бытописателям взяться за раэбор нашего наследия... пока мировая буря не рассеяла его остатки по семи морям?.."

Тридцатые годы застали Иехиэля Израилевича известным в СССР и за границей ученым. Период богадельни кончился. Овдовев, Равребе переехал в дом №26-28 по Каменноостровскому проспекту, в котором жил С.М.Киров. Работал он по-прежнему без отдыха, целыми днями. Круг друзей стал еще уже: доктор Н.Шварц, один из последних еврейских поэтов Ленинграда, историк Д.Шульман да семья петербургского раввина Д.Каценеленбогена. По мнению одного из тогдашних знакомых ученого, Равребе знал не менее двадцати языков. В тот период он составлял картотеку знаменитого фонда Фирковича в Публичной библиотеке, вместе с И.Н.Винниковым работал над конкорданцией к Иерусалимскому Талмуду. В 1934 и 1935 годах в Ленинграде были выпущены два сборника информационных бюллетеней еврейской группы отдела национальностей Публичной библиотеки. Равребе не только редактировал сборники, но и поместил в них наиболее весомый материал с описанием фонда старинных рукописей. Бюллетень размножался на мимеографе мизерным тиражом. Это было последнее "еврейское" периодическое издание в Ленинграде.

Широкий научный резонанс вызвала статья Равребе "О клинописных текстах из Рас-Шамра", опубликованная в 1935 году в "Известиях АН СССР". В 1929 - 1932 годах французские археологи нашли в развалинах древнего Угарита глиняные таблички с клинописными надписями. К концу 1930 года совместными усилиями ученых многих стран письменные знаки были дешифрованы, однако сам язык, один из ханаанских диалектов, оставался непонятным. Равребе исследовал грамматику этого языка и сумел значительно преуспеть в понимании клинописных текстов. Интересен его анализ пантеона ханаанейских богов и сравнение некоторых библейских сюжетов с древнеханаанскими мифами. Работа Равребе сильно продвинула изучение табличек Рас-Шамра и во многом обогатила семитологию вообще. По этому поводу в "Известиях" была напечатана большая статья с портретом ученого. А одна еврейская американская газета с гордостью сообщила: "То, что не удалось христианским исследователям, раскрыл поэт, писатель и ученый советский еврей И.Равребе".

По мнению Л.П.Каценеленбогена, за это открытие Равребе предлагали место профессора в Тбилисском университете, но подтверждения его словам у нас нет. В конце тридцатых годов ученого арестовали. Некоторое время он сидел в Крестах, и передачи ему носила его бывшая ученица Берта Давыдовна Иоффе. В Эрец-Исраэль Д.Кривицкий с помощью З.Рубашова и Х.Н.Бялика сумел выхлопотать для Равребе сертификат на въезд в Палестину. Документ переслали британскому консулу в Москве, но было уже поздно...

В плеяде еврейских ученых нового времени Иехиэль Равребе был звездой первой величины. К сожалению, взошла она в период заката еврейской жизни в России.

* * *

С домом №50 на Пятой линии связаны истории нескольких еврейских добровольных обществ, возникших в Петербурге в начале двадцатого века. Это время характерно повышением интереса к творческому наследию народов, населявших Российскую империю. Работа в области этнографии, охраны памятников старины развернулась в среде русских и украинских ученых. Усиленно изучалась жизнь малых народов, организовывались этнографические экспедиции, собирался фольклор. Все это можно объяснить бурным ростом науки, пробуждением национального самосознания, опасениями интеллигенции, что традиционные формы народной жизни подвергнутся быстрому разрушению. Последнее соображение особенно касалось еврейства России.

В 1908 году усилиями И.Оршанского, И.Лернера, С.Гинзбурга, С.Дубнова, П.Марека, С.Раппопорта (Ан-ского), М.Винавера и других ученых и общественных деятелей было создано Еврейское историко-этнографическое общество (ИЭО). Его цель, согласно уставу: собирание и изучение материалов о прошлом и настоящем еврейских общин России и Польши. Возглавил общество известный адвокат, депутат Первой государственной думы Максим Моисеевич Винавер (см. о нем также в главе пятой). Товарищами председателя стали С.М.Дубнов и просветитель М.И.Кулишер. Активно участвовали в работе общества С.Гольд-штейн, М.Сыркин, Л.Штернберг, И.Шефтель, Г.Слиозберг, С.Лозинский, И.Клейнман, С.Цинберг.

С января 1909 года ИЭО издавало журнал "Еврейская старина", который публиковал много ценных документов, мемуаров, статей по истории еврейских общин. Общество собрало значительную коллекцию еврейских рукописей и книг. Функционировало оно только в Петербурге, отделений в других городах не имело. После эмиграции М.Винавера, а затем и С.Дубнова председателем ИЭО и редактором журнала стал профессор Л.Штернберг (с 1924 года). С 1927 года обществом руководил С.Цинберг.

ИЭО неоднократно меняло адреса: Каляева, №25 (квартира М.Винавера), Некрасова, №35 (квартира Ю.Гессена). Седьмая Советская, №6, Рылеева, №8. Однако определенно известно, что с 1913 года большинство лекций устраивались в доме №50 на Пятой линии Васильевского острова.

По свидетельству Дубнова, после переезда в здание богадельни Курсов востоковедения сюда же перевели и ИЭО: "Нам отвели в двух этажах залы для лекций и докладов, "железную комнату" для архива и большой зал для этнографического музея общества, начало которому положил Ан-ский своей этнографической коллекцией. Здесь тогда читались частые рефераты, большей частью с дискуссией".

Сам Дубнов прочел в доме №50 доклады

"О еврейской реформации в Германии" (1913),

"Итоги еврейской истории в Польше" (1915),

"Борьба индивидуального и национального начала в истории иудаизма".

Просуществовало ИЭО до 1930 года.

В том же доме №50 под председательством того же М.М.Винавера в 1915 году было основано Еврейское общество поощрения художеств. Товарищем председателя стал известный скульптор И.Я.Гинцбург. Планы у общества были обширные:

открывать библиотеки, школы, классы и курсы, устраивать выставки, лекции и дискуссии по вопросам искусства с приглашением знаменитых мастеров, издавать альбомы и книги, объявлять творческие конкурсы, учреждать стипендии... К сожалению, революция помешала осуществлению большинства начинаний. До 1917 года общество организовало несколько выставок и конкурсов. После отъезда М.Винавера за границу оно, по-видимому, распалось.

В устройстве Еврейского музея при И ЭО главную роль сыграл Семен Акимович Раппопорт, известный еврейский писатель, печатавшийся под псевдонимом С.Ан-ский. Он родился в 1863 году в Витебске в ортодоксальной семье. Получил традиционное еврейское образование. Читать по-русски выучился только в семнадцать лет. В юности Ан-ский увлекся идеями народничества, но из деревни, где он вел пропаганду, его выслали как еврея. В 1894 году Ан-ский эмигрировал и стал секретарем Петра Лаврова6. За границей начался его возврат к еврейству. В 1905 году Семен Акимович приехал в Россию и стал много писать по-еврейски и по-русски. Он автор гимна Бунда "Ди швуэ" ("Клятва") и знаменитой пьесы "Ха-диббук", ставшей классической еврейской драмой.

В 1911 1914 годах Ан-ский возглавил еврейскую Этнографическую экспедицию в Подольскую, Волынскую и Киевскую губернии, организованную на средства семьи Гинцбург. В ней участвовали фольклористы Ю.Энгсль и З.Киссельгоф, художник С.Юдовин. В 1916 году усилиями Ан-ского на основе добытых экспедицией материалов удалось открыть Еврейский музеи. Он имел этнографический, исторический, музыкальный и художественный отделы, где были собраны более тысячи экспонатов: восковые валики с записями народных песен, рукописи, старопечатные книги, фотографии старинных синагог, бытовых сцен, утварь, одежда, украшения.

Разместился музей все в том же доме №50 на Пятой линии. Интересно, что в период организации музея в богадельне жил и сам Ан-ский. По-видимому, именно здесь он впервые прочел отрывки из пьесы "Ха-диббук". Об этом рассказал в своих воспоминаниях М.С.Ривесман:

"Однажды он (Ан-ский - М.Б.) очутился в Петербурге, куда не имел права въезда и как "политический", и как "бесправный", без приюта на ночь. Он вообще жил в Петербурге нелегально, ночуя где попало. В последний раз я его встретил утром в комнатке на Васильевском острове, где была богадельня, а под вечер... в зоологическом саду.

Когда я был у него утром, он еще лежал на чем-то, едва напоминавшем кровать. Только перо Гоголя могло бы изобразить "обстановку" этой комнаты. Скажу только, что всякая вещь занимала несоответствующее ей место. Так может жить только истинный "сын богемы". Он встал, сел на "кровати", протер глаза и, узнав меня, сказал:

- Хорошо, что вор не забрался...

И засмеялся таким великолепным смехом, довольный своей шуткой, что мгновенно заразил и меня.

- Ну. не сглазьте меня, Вот видите, я и зевать начал... Который час? Часы третьего дня у меня выкрали.

- Около двенадцати, - сказал я.

Недурно- А в одиннадцать я обещал быть у С.М.Дубнова, в двенадцать... впрочем, этого я вам не скажу. Вы, вероятно, надеялись выпить со мной чаю?

- Я уже пил.

- Экий вы счастливец. Ну, вот что... достаньте с этой полки тетрадь. Спасибо. Сядьте и слушайте. Только после чтения не ударяйтесь в критику.

И он стал читать первые сцены пьесы-легенды "Ха-диббук". Читал он превосходно, и я слушал его с затаенным дыханием. Когда он окончил чтение первого действия, то спросил:

Ну, каково? Это дитя выношенное. Ни рахитизма, никаких других детских болезней...

- Дорогой С.А., читайте дальше.

- А... разобрало вас… А мне есть хочется...

- Я сбегаю за булками и другой провизией.

- Вот это я понимаю! Бегите, оленю подобный!

Я побежал, подгоняемый перспективой услышать из уст даровитого автора следующее действие его дивной драматической поэмы. Ан-ский был очень рад завтраку и продолжал читать, не оставляя без внимания булку, сыр и масло. Чем дальше, тем драма становилась интереснее. Наконец он остановился и сказал:

- Доселе читают в "великую субботу"7. Больше я еще не написал. Надеюсь до своей славной кончины закончить пьесу".

Закончить пьесу Ан-ский успел. Ее даже поставили в студии 'Ха-бима" в Москве. Однако жить писателю оставалось уже недолго. В сентябре 1918 года он бежал от большевиков в Вильно, переодевшись священником. Там Ан-ский основал историко-этнографический музей и культурную лигу. В 1919 году во время погрома погиб его друг, писатель и журналист Вайтер. Ан-ский тяжело переживал смерть товарища, что отразилось на его больном сердце. В 1920 году Ан-ский перебрался в Варшаву, где заболел и умер 9 ноября. На его смерть откликнулись еврейские издания во всем мире.

"Он, - писал Л.Горенфельд, стал мечтать о закреплении исторических основ еврейской психики путем сознательного и настойчивою воспитания: он мечтал об утверждении еврейского быта на старой еврейской родине".

"У него была прекрасная душа, - вспоминал М.Ривесман. - А чего стоили его еврейские глаза, задумчивые, умные, вопрошающие и взывающие о любви к человеку! Он был так же идеалистичен как народник и революционер, как еврей, еврейский писатель, а впоследствии как сионист".

В 1918 году, после бегства С.Ан-ского, власти опечатали Еврейский музей "ввиду слухов о расхищении вещей". С.Дубнов бросился протестовать, писал в Академию наук, ходил в комиссариат по еврейским делам, который располагался в здании Министерства просвещения у Чернышева моста, но безрезультатно. Вновь открыли музей только в 1923 году.

В эти годы он пополнился новыми экспонатами, в частности картинами еврейских художников Ю.Пэна, Н.Альтмана, С-Чернова, Л.Тышлера, С.Юдовина (последний стал хранителем музея и переехал со своей семьей в здание богадельни). Председателем музейной комиссии назначили И.Я.Гинцбурга. После него эту должность занял А.М.Брамсон. О деятельности музея в двадцатые годы есть несколько свидетельств в "Еврейской старине", "Еврейском вестнике", Jеwish Епсус1ореdiа и других источниках.

Благодаря заботам Соломона Борисовича Юдовина в музей и в эти трудные времена продолжали поступать экспонаты, особенно предметы искусства. В 1928 году он располагал

1500 фотографиями,

350 фонографическими валиками,

350 книгами.

В 1927 году удалось организовать этнографическую экспедицию. Денег, выделенных ИЗО, хватило только на проезд. В Институте русской литературы АН СССР (Пушкинском доме) достали валики для записи песен (часть из них пришлось купить па "черном рынке" за собственные деньги). Экспедиция побывала в Житомирской и Хмельницкой областях. Собранные материалы пополнили экспозицию музея.

Когда же окончательно закрыли Еврейский музей? Сохранилось письмо президиума ИЭО кружку друзей музея от 16 декабря 1929 года. Оно начинается словами:

"Дорогие друзья! Это письмо является последним. По распоряжению органов власти ЕИЭО и его музей закрыты..."

Так оно, вероятно, и было. Однако, по мнению А.О.Шпильберга, музей ликвидировали только в 1935 году;

художник С.М.Гершов, друг С.Б.Юдовина, называет 1932 или 1933 год.

Воспитанник семьи Равребе П.С.Зальцман в своих воспоминаниях утверждает, что в 1933 году была образована ликвидационная комиссия из бывших "евсеков", которая работала года полтора. Культовая часть коллекции (свитки, светильники, серебро) попала в Ленинградский государственный музей этнографии народов СССР, а архив был передан в Киевский институт еврейской пролетарской культуры. Есть свидетельства, что фонды этого института во время войны попали к немцам и были уничтожены. Что касается Ленинградского музея этнографии, то там и сейчас хранятся в запасниках несколько сундуков из Еврейского музея.

Фонографические валики, возвращенные в Пушкинский дом, также сохранились. Считается, что часть экспонатов была подарена в 1938 году Еврейскому музею имени Менделе Мойхер-Сфорима в Одессе. Что с ними стало в годы войны - неизвестно.