ФЕЛИКС КАНДЕЛЬ ОЧЕРК ВРЕМЕН И СОБЫТИЙ

ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ

1

Рассказывая о жизни евреев России конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века, невозможно обойти стороной Великую Французскую революцию и последовавшие за ней события. Они оказали огромное влияние на все страны Европы и произвели серьезные перемены в положении европейских евреев. Даже евреи России, запертые в черте оседлости, волей-неволей оказались втянутыми в орбиту тех событий, особенно во времена Наполеоновских походов.

Евреи Восточной Европы с недоверием восприняли Французскую революцию. Они знали о том, что евреи Франции получили равные с французами гражданские права, но знали также и об атмосфере безбожия, которая там воцарилась. Когда во Франции взамен христианского культа ввели "культ Разума", то не только у католиков, но и среди евреев бывали случаи отречения от религии.

Золотую и серебряную утварь из синагог жертвовали на общественные нужды, а один из раввинов даже заявил, что он "не имеет теперь другого бога, кроме бога свободы, и другой веры, кроме веры в равенство" Сторонники "культа Разума" врывались порой в синагоги и сжигали священные книги, или, как они говорили,

"предавали их лживые книги огню патриотических костров".

"Кожа, на которой писаны законы этого ловкого обманщика (Моисея), - писали во французской газете, - будет служить материалом для барабанов, чтобы бить атаку и опрокидывать стены нового Иерихона".

В 1806 году Наполеон созвал в Париже собрание еврейских представителей - нотаблей, которые должны были разъяснить императору, можно ли исправить "дурные наклонности" еврейской нации и подчинить ее государственным законам, - или же евреи непригодны для гражданской жизни.

Этих нотаблей не выбирали, а назначали из среды раввинов, коммерсантов и образованных евреев, способных оценить "благие намерения правительства".

Первый день заседаний приходился на субботу, и верующие депутаты не желали нарушать одну из основных религиозных заповедей. Хотели было попросить власти, чтобы перенесли открытие на другой день, но политические соображения взяли верх.

Надо было на деле доказать императору, что евреи готовы жертвовать религиозными законами ради исполнения государственных обязанностей, и первое заседание состоялось в назначенный властями день. Даже в русской газете того времени отметили этот невероятный случай:

"Более ста евреев... открыли заседание свое в субботу. Известно, что они в сей день не ездят, не пишут и вообще не занимаются никакими делами. Несмотря на то, многие из них приехали в каретах на собрание, а некоторые писали".

Нотабли побоялись признать еврейство отдельным народом, опасаясь потерять недавно приобретенные гражданские права.

"Движимые чувством признательности, любви и благоговения к священной особе императора",

депутаты решили отречься от своей национальности и признали себя лишь религиозной общиной.

"В настоящее время, - заявили они, - евреи уже не образуют нации, так как им досталось преимущество войти в состав великой французской нации, и они в этом видят свое политическое искупление".

Депутаты подчеркивали, что нет солидарности между евреями различных стран; что французские евреи чувствуют себя чужими среди евреев Англии и Германии и без колебаний сражаются со своими единоверцами, которые служат в армиях враждебных государств. Они заявили, что евреи - это те же самые французы, которые исповедуют иудейскую религию, и из этой религии они готовы исключить все, несогласное с требованиями правительства.

В России много писали о том, что Наполеон распорядился созвать в Париже Синедрион, по образцу еврейского Синедриона древности. Постановления этого нового Синедриона должны были утвердить решения нотаблей,

"устранить все ложные толкования прежних веков" и "наряду с постановлениями Талмуда получить полное признание со стороны евреев всех стран и времен".

Собрание нотаблей с восторгом приняло это известие и тут же выпустило манифест ко всем еврейским общинам Европы с призывом присылать своих представителей в Париж, ибо это событие откроет "для рассеянных потомков Авраама период свободы и счастья".

"Готовится великое событие, - было написано в манифесте. - Перед глазами изумленного мира скоро появится то, чего ни наши предки в течение целого ряда веков, ни мы в наши дни не надеялись увидеть".

Чтобы обеспечить послушный состав депутатов, Наполеон дал указание созвать такое

"собрание людей, которые боялись бы потерять свое равноправие... и не пожелали бы, чтобы их считали виновниками несчастья еврейского народа".

Другими словами, если бы Синедрион отклонил решения нотаблей,

"последствием этого было бы изгнание еврейского народа".

Первое заседание Синедриона состоялось 9 февраля 1807 года. На нем присутствовали представители еврейских общин Франции, итальянских государств и Рейнского Союза, но евреи других стран Европы не прислали ни одного депутата. На торжественной службе в главной парижской синагоге прочитали молитву за "нашего бессмертного императора" и за победу его оружия, а затем члены Синедриона, семьдесят один человек, - столько же, сколько было и в Синедрионе древности, - направились в зал заседаний парижской ратуши, где и расселись по старшинству, по обеим сторонам президиума.

Две трети из них составляли раввины; все они были одинаково одеты в черные мантии и черные треуголки; заседания проходили при открытых дверях, и публика с любопытством наблюдала невиданное и торжественно обставленное зрелище. Члены Синедриона выслушивали доклады нотаблей и принимали решения (часто в полном противоречии с законами Торы и Талмуда), которые, по замыслу Наполеона, должны были стать обязательными для евреев всего мира Заседания Синедриона продолжались ровно месяц, а затем правительство сообщило, что считает их работу благополучно завершенной. Депутаты попросили аудиенцию у Наполеона, но им разъяснили, что император срочно отправился на войну, и потому они не смогут лично поблагодарить "нашего славного благодетеля". И больше Синедрион уже не собирался.

Вскоре Наполеон потерял всякий интерес к этой затее, а, возможно, и разочаровался в ней, потому что ожидал от Синедриона дополнительных уступок: введения, например, обязательной нормы смешанных браков - один смешанный на два еврейских, "чтобы еврейская кровь утратила свою особенность" В письме к своему брату Наполеон писал откровенно:

"Я взял на себя труд исправить евреев, но никогда не старался привлечь новых в мои государства. Более того, я избегал всего, что могло бы свидетельствовать об уважении к самым презренным из людей".

Российские евреи - хасиды и их противники - неприязненно относились к атмосфере вольнодумства и безбожия во Франции, а также к самому Наполеону.

"Если победит Бонапарт, - писал рабби Шнеур Залман, - богатство евреев увеличится и положение их возрастет, но зато отдалится сердце их от Отца нашего Небесного".

Глава белорусских хасидов, проповедовавший милосердие и смирение перед Богом, не мог примириться с жестокостью Наполеона, с его "губительной жадностью к бесконечному кровопролитию", с его "самонадеянной гордостью" и равнодушием к человеческой жизни, а также с его вольномыслием и безбожием, которые угрожали в будущем устоям еврейской жизни.

Слухи о созыве парижского Синедриона, который самовольно присвоил себе права Синедриона древности, только усилили недоверие, а принятые им решения, отменявшие законы Торы и грозившие разрушить традиционный образ жизни, еще более увеличили вражду к Наполеону и к его действиям.

В конце 1806 года Россия объявила войну Франции, и во всех церквях торжественно зачитывали послание Правительственного Синода, который провозгласил народную войну в защиту православия. В послании было сказано среди прочего, что Наполеон

"установил новый великий сангедрин Еврейский, сей самый богопротивный собор, который некогда дерзнул осудить на распятие Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа... И теперь Наполеон помышляет соединить Иудеев, гневом Божиим рассыпанных по всему лицу земли, устремить их на испровержение Церкви Христовой и (о дерзость ужасная, превосходящая меру всех злодеяний) на провозглашение лжемессии в лице Наполеона".

Русские газеты подхватили этот бранный эпитет Наполеона - "иудейский лжемессия" и употребляли его в статьях и даже в стихотворениях:

"Белены он обожрался:

против Бога поднял нос.

И мессиею назвался:

экой змей-горыныч - пес!"

По всей России собирали пожертвования на оснащение ополчения - земского войска, и среди жертвователей оказалось много евреев. Любопытная деталь: собранные средства шли на борьбу в защиту православной веры, которой грозил, будто бы, Наполеон в союзе с иудеями, и в то же время, по императорскому распоряжению, печатали в газетах - "в память потомству" - нескончаемые имена евреев, которые жертвовали на эту борьбу.

В Витебской губернии они собрали 30000 рублей.

В Подольской - 33152 рубля.

Одесский купец Раппопорт пожертвовал сто пудов серы.

Васильковский кагал - 497 рублей 50 копеек, четыре четверти хлеба, ружье, саблю и тулуп.

Сквирский кагал - 655 рублей и английское седло.

Пинские купцы и мещане - 294 рубля и пятьдесят четвертей овса.

Мещанин Лейзарович - саблю.

Мещанин Исроелевич - ружье.

Купец Давид Герценштейн - двести четвертей пшеничной муки.

Летом 1807 года Россия заключила с "лжемессией" Тильзитский мир, и простой народ, воевавший до этого с "богоотступником и гонителем православия", был явно озадачен. Некоторые даже усматривали в этом вмешательство нечистой силы, а многие священники, плохо разбираясь в политических маневрах, все еще зачитывали в церквях старые послания против "антихриста" Бонапарта.

Последовало высочайшее повеление, чтобы соблюдали уважение к императору Наполеону, и цензура стала строго следить за газетами и журналами. Сжигали даже книги, критиковавшие вчерашнего "антихриста", и больше уже не упоминали о том, что он совместно с евреями покушался на православную веру.

2

Перед войной 1812 года на западной границе Российской империи появилось новое государство со значительным еврейским населением. В 1807 году Наполеон разгромил Пруссию и отнял у нее польские земли, которые перешли к Пруссии после разделов Польши.

На этих землях образовалось Варшавское герцогство со столицей в Варшаве, а его правителем Наполеон назначил саксонского короля Фридриха Августа. Через два года после этого Наполеон отнял и у Австрии польские земли и присоединил их к Варшавскому герцогству. Новое государство получило либеральную конституцию, парламент, законы о всеобщем равенстве и свободе вероисповедания.

Формально евреи Варшавского герцогства имели равные права с прочими гражданами, но в 1808 году Наполеон издал ограничительный декрет для эльзасских евреев, и в герцогстве тут же этим воспользовались.

Правительство доложило Фридриху Августу, что евреи

"сохраняют национальный дух с раннего детства",

и "герцогству грозила бы печальная будущность, если бы израильский народ, находящийся здесь в значительном количестве, сразу бы стал пользоваться правом гражданства".

И с одобрения Наполеона Фридрих Август немедленно издал свой декрет:

"Жители нашего Варшавского герцогства, исповедующие религию Моисея, лишаются политических прав... на десять лет. Надеемся, что в течение этого времени они утратят те качества, которые столь отличают их от других жителей".

Король не расшифровал те качества, которые следовало "утратить", но один из его министров высказался совсем уж определенно:

"Не должно быть у евреев ни отдельных кагалов, судов и присяг, ни особой одежды, ни особых обычаев и предрассудков, ни отдельных школ и особого порядка воспитания детей, - вообще, они не должны составлять отдельный род с отдельными браками".

В то время жил в Варшавском герцогстве герой польского восстания 1794 года полковник Берек Иоселевич. Это он сформировал во время восстания особый еврейский полк и призывал евреев бороться за освобождение Польши и таким путем

"добыть свободу, обещанную нам так же твердо, как и другим людям".

Почти весь полк пал тогда на подступах к Варшаве, защищая ее от войск А.Суворова, а Берек Иоселевич бежал во Францию и участвовал затем во многих битвах. В составе наполеоновской армии он сражался в Италии, отличился в битве под Аустерлицем и был награжден орденом Почетного легиона.

После образования Варшавского герцогства Берек вернулся на родину, в чине полковника командовал эскадроном улан и получил за храбрость еще и высший польский орден - военный крест "Виртути милитари". Кроме него служили в польской армии майор уланов Каспер Юнгоф, капитан стрелкового полка Мордка Розенфельд, военный врач Филипп Любельский и другие евреи.

В 1809 году австрийский корпус вторгся в пределы герцогства, и Берек поспешил со своим эскадроном в Люблин. Возле города Коцка он напал на австрийский отряд, смял его и потеснил, но к неприятелю подошло подкрепление, и после отчаянной борьбы Берек был изрублен венгерскими гусарами.

Австрийцы докладывали потом:

"Под Коцком убит знаменитый польский полковник Берек, сильно оплакиваемый; по национальности он был еврей".

Жители Коцка похоронили его возле своего города и насыпали над могилой курган, который так и назывался потом долгие годы: "курган Берека". В народе сохранилась поговорка:

"Погиб, как Берек под Коцком".

Солдаты польской армии распевали песни о популярном командире, и в одной из них были такие слова:

"В этом собачьем деле погиб Берек под Коцком".

Полковника Иоселевича провозгласили национальным героем Польши. О нем писали рассказы и пьесы, описания его подвигов вошли в польские хрестоматии для детей, а граф Потоцкий сказал о Береке такие слова:

"Помнит отчизна и битвы твои за нее, и давние раны, полученные в борьбе; помнит вечно, что ты первым дал пример своему народу, пример возрожденной доблести, и воскресил облик тех воинов, которых некогда оплакивали дщери Сиона".

Но еврейские жертвы на благо Польши ни к чему не привели. Варшавское герцогство просуществовало недолгое время, однако его правители успели ввести многие ограничительные законы для польских евреев, хотя у властей были тогда и иные заботы - тяжелый экономический кризис и полная неуверенность в завтрашнем дне.

Первым делом евреев выселили с главных улиц Варшавы, хотя незадолго до этого они дали большой кредит на нужды столицы, и отцы города этот кредит благосклонно приняли. Особый декрет перечислял запретные улицы, - среди них оказалась и улица под названием Еврейская, - потому что, как было сказано,

"большое скопление евреев влечет за собой разные опасные последствия, пожары и потерю здоровья, а переполнение этим народом главных улиц и домов мешает удобству публики".

Домохозяева с запретных улиц просили отменить это ограничение, чтобы не потерять квартирантов; домохозяева с разрешенных улиц отстаивали ограничение, чтобы заполучить тех же самых квартирантов; но дополнительным указом правительство запретило держать на главных улицах даже еврейские магазины. Учитывали самые незначительные мелочи: если, к примеру, угловой дом одной стороной выходил на разрешенную улицу, а другой - на неразрешенную, то в одной половине этого дома могли селиться евреи, а в другой половине это им запрещалось.

"На каждой из запретных улиц позволили жить двум еврейским семействам, которые удовлетворяли бы определенным условиям: глава семьи должен уметь читать и писать по-польски или по-французски, посылать детей в общие школы, внешне не отличаться от местного населения и иметь капитал не менее шестидесяти тысяч злотых.

Жил на запретной улице уважаемый в городе человек, поставщик польской армии Берек Шмуль, которому правительство задолжало огромную сумму - более семисот тысяч злотых. По новому декрету он подлежал выселению, потому что не сбрил бороду и носил еврейскую одежду.

Нарушитель закона напомнил королю о своих заслугах перед государством и сообщил, что

"из привязанности к своей религии и обычаям предков я желаю оставаться до конца дней своей жизни в традиционном платье, которое у меня и у моей семьи всегда опрятное и приличное, и только борода отличает меня от прочих граждан".

Понадобился особый королевский декрет, чтобы Шмуль со своей семьей мог остаться на запретной улице, но право носить традиционное платье и не брить бороду сохранялось лишь за главой семьи и не распространялось на его потомство.

На запретной улице разрешили жить "при своем платье" и вдове героя Польши Берека Иоселевича и "торговать там водкой", потому что скромной пенсии за погибшего мужа было недостаточно, чтобы растить детей.

"Мы обременены податями больше, чем другие жители, - жаловались в Сенат представители варшавской общины. - Отнята у нас радостная возможность приобрести кусок земли, построить дом, основать хозяйство, фабрику, свободно вести торговлю, - вообще делать все то, что Бог и природа позволяют человеку... Со всех сторон мы отягощены большими притеснениями, чем прочие граждане; куда ни обратимся - везде встречаем препятствия и обиды... Неужели та земля, на которой родились отцы и предки наши, и за которую не раз дорого платили, навсегда останется чужою для нас?.."

Некий банкир Соломон Гирш просил власти разъяснить ему, что нужно предпринять, в конце концов, чтобы добиться равных гражданских прав. Вот он, к примеру, получил образование в христианской школе, "далек от вредных родине предрассудков", сменил одежду, проявил любовь к отечеству в трудные его периоды, жертвует деньги на общественные нужды, - чего же еще? Разве этого недостаточно, чтобы получить равные права с поляками?

Очевидно, правительство само еще не знало, каким образом это сможет произойти, и произойдет ли это вообще когда-нибудь, - во всяком случае Соломон Гирш получил такой обтекаемый ответ:

"Еще не установлены условия, при соблюдении которых лица Моисеева исповедания могут пользоваться правами граждан".

А власти пока что вводили одно ограничение за другим. Евреям из провинции запретили селиться в Варшаве. Они могли приезжать туда только на время, и за каждые сутки должны были платить в пользу города особый "билетный сбор".

Еврейские девушки из Варшавы не могли выйти замуж за евреев из других мест Польши, потому что у тех не было права жительства в столице. По примеру Варшавы и другие города вводили особые кварталы для евреев и ограничивали их в торговле и ремеслах, а правительство поощряло эти меры. Даже во время войны с Россией, когда у польских властей появились иные первоочередные заботы, не позабыли издать закон, который запрещал евреям винокурение и содержание шинков.

Правители Варшавского герцогства предполагали, что в скором времени Наполеон победит Россию, польские земли со значительным еврейским населением, отторгнутые во время разделов, снова войдут в состав герцогства, и нужно поэтому заранее подготовить новые ограничения для евреев - будущих подданных. Министр полиции писал:

"Вскоре ожидаются большие перемены и на очереди тогда окажется много спешных дел и вопросов. Теперь же удобно воспользоваться свободным временем, которое нам еще остается, для введения таких мер, провести которые впоследствии будет затруднительно..."

Перемены действительно произошли, и в очень скором времени, - но совсем не те, которых ожидали в Варшавском герцогстве.

3

Перед войной 1812 года снова возникли старые подозрения: сохранят ли евреи верность российскому престолу или же, озлобленные притеснениями и изгнаниями последних лет, перейдут на сторону неприятеля. Этот вопрос волновал тогда многих: власти, помещиков и даже польскую шляхту западных российских губерний, которая с победой Наполеона связывали свои мечты о национальной независимости. Не случайно в начале 1812 года российский император повелел установить особое наблюдение за всеми жителями западных губерний, и минский губернатор сообщил в ответ, что подозрительными являются "все жиды".

Опасались тогда не только евреев. Опасались многих в преддверии новой войны с Францией.

"Сословие слуг, - докладывал московский генерал-губернатор, - ждет Бонапарта, чтобы быть вольными".

"Французы проповедуют всюду о вольности крестьян, - с беспокойством писал современник, - так и ожидай всеобщего восстания".

На всякий случай арестовывали и высылали из столиц иностранцев и подозрительных лиц, и из Москвы в Рязань - среди прочих "колодников и арестантов" - отправили по этапу группу евреев: "двадцать двух мужчин, шесть женщин и десять детей".

В июне 1812 году огромная наполеоновская армия переправилась через Неман, без боя заняла Вильно и пошла на Москву. Польское население завоеванных губерний почти целиком перешло на сторону Наполеона. Его встречали с энтузиазмом и называли "избавителем Польши", "нашим мстителем" и даже "земным богом".

Дворянство присягало Наполеону, образовывало самоуправление на занятых территориях, формировало польские полки, а молодежь "горела нетерпением вооружиться и вступить в ряды своих единоплеменников".

"Граждане! - взывал к польскому населению городской голова в Вильно. - Цепей больше нет! Вы можете свободно дышать родным воздухом, свободно мыслить, чувствовать и действовать. Сибирь уже не ожидает вас, и москали сами принуждены искать спасения в ее дебрях!"

Путь наполеоновской армии лежал через заселенные евреями города и местечки западных губерний, и теперь уже на деле русское правительство могло проверить прежние свои опасения. Но война показала, что русское еврейство осталось преданным своему государству. Евреи, писал современник,

"опасались возвращения польского правительства, при котором подвергались всевозможным несправедливостям и насилиям, и горячо желали успеха нашему оружию и помогали нам".

Были, очевидно, и надежды, что после войны все изменится к лучшему, и тогда уж не забудут и про евреев.

"Когда Всевышний поможет государю и враги его будут повержены, - говорил рабби Шнеур Залман, - он, наверное, вспомнит о евреях, улучшит положение их среди народов и дарует им навсегда всякие свободы".

И еще одно, немаловажное: евреи Восточной Европы не доверяли Наполеону и той атмосфере безбожия, которая грозила отменить законы Торы и Талмуда и нарушить традиционный образ жизни, и потому встали на сторону русских войск.

В то время евреи России не служили еще в армии, и только единицы из них участвовали добровольцами в военных действиях.

Герой войны 1812 года Денис Давыдов вспоминал про одну из стычек с французами:

"Один улан с саблею в руке гнался за французским егерем. Каждый раз как егерь прицеливался, улан отъезжал в сторону и вновь начинал преследовать, когда егерь обращался в бегство. Заметив это, я закричал улану: "Улан, стыдно!" Не ответив ни слова, он поворотил лошадь, выдержал выстрел французского егеря, бросился на него и рассек ему голову. После сего, подъехав ко мне, он спросил меня: "Теперь довольны ли, ваше высокоблагородие?" - и в эту минуту охнул: какая-то бешеная пуля перебила ему правую ногу. Весьма странно то, что сей улан, получив за этот подвиг георгиевский знак, не мог носить его. Он был бердичевский еврей, завербованный в уланы".

Не участвуя в военных действиях, евреи поставляли русской армии важные разведывательные сведения. Еще до войны, когда французы стояли в Варшавском герцогстве, на границе с Россией, евреи - жители пограничной полосы - добывали сведения о передвижении их войск.

Особо отличился тогда Гирш Альперн из Белостока, поставлявший чрезвычайно важную информацию. Он даже ездил в Петербург к военному министру, и тот отметил его "похвальное усердие к общей пользе" и вручил ему от имени Александра I перстень и пятьдесят червонцев.

Во время войны ценность разведывательных сведений еще больше возросла, и евреи-лазутчики -

Зелик Персиц,

Захарий Фриденталь,

Меер Марковский,

Лейба Медведев,

Гирш Гордон,

Ицхак Адельсон,

Янкель Иоселевич и многие другие, отмеченные в рапортах русских отрядов, добывали эти сведения с риском для жизни.

Полковник А.Бенкендорф вспоминал после войны:

"Мы не могли достаточно нахвалиться усердием и привязанностью, которые выказывали нам евреи".

Вторил ему генерал русской армии А.Ланжерон:

"Привязанность евреев была нам очень полезна".

То же самое отмечали и французы:

"Все евреи оказывали тогда русским эту разведывательную службу… повсюду проявляли преданность России и сердцем не отпали от нее".

Историк Отечественной войны 1812 года писал:

"Наиболее важные сведения доставляли нам евреи... Мы своевременно знали не только о передвижениях и местах квартирования французских войск, но даже и о тех пунктах, у которых Наполеон намечал переправы своих войск через реку Неман".

Даже будущий император Николай I, путешествуя после войны по западным губерниям и записывая в дневник неодобрительные характеристики о евреях, отметил тем не менее:

"Удивительно, что они в 1812 году отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни".

"В Борисове, - вспоминал генерал А.Ланжерон, - мне доложили, что какой-то еврей имеет мне что-то передать под большим секретом... Подняв край своей загрязненной одежды, он вытащил из-под подкладки бумагу и передал ее мне... Этот еврей прошел через корпуса двух французских маршалов и дал мне о них самый точный отчет".

Еврей из Ошмян сообщил партизану Сеславину о появлении в городе самого Наполеона, и тот чуть было не взял в плен французского императора.

"Еврей провел отряд по тропинке, покрытой глубоким снегом, а в городе все было спокойно и в совершенной беспечности..."

Некоторые разведчики получали вознаграждение за свои услуги, но другие отказывались от денег и делали бескорыстно свое опасное дело.

"Один из евреев, - писали в русской газете, - явившись к командовавшему авангардом генералу от инфантерии Милорадовичу, предложил ему свои услуги. Добрая воля его не была отринута, и он тотчас был употреблен к собранию некоторых сведений... Генерал приказал выдать ему несколько денег, но еврей, уклоняясь от сей милости, сказал:

"Теперь такое время, ваше высокопревосходительство, что все должны служить без денег".

Важную роль в той войне играли евреи-подрядчики и поставщики продовольствия для русской армии. Им выдавали особые удостоверения, и они без помех и задержек разъезжали по делам с места на место.

Особые услуги русской армии оказывала и "еврейская почта". Еще в мирное время эта почта помогала еврейским торговцам и банкирам регулярно и очень быстро пересылать необходимые сведения из города в город - через Польшу и западные губернии России. Почтовыми станциями служили для них еврейские корчмы, и специальные посланцы немедленно перевозили письма от одной корчмы до другой. Они ездили известными только им дорогами, часто по глухим, практически непроходимым местам, и значительно опережали тогдашних курьеров.

О переправе Наполеона через Неман и начале войны Александр I узнал сначала с помощью "еврейской почты", и только позднее прискакал к нему курьер из армии. Во время войны "еврейская почта" доставляла многие сведения русской армии, и даже французы отметили, что

"еврейская почта, этот таинственный способ сообщений, обнаруживала чрезвычайную активность".

Помогая русской армии, разведчики, курьеры и проводники хорошо понимали, чем это им грозит. В деревне возле Бобруйска казаки разбили французский отряд, потому что им вовремя сообщил о неприятеле некий Нисан Каценельсон. Отступая, французы захватили его с собой и замучили до смерти. В мемуарах одного француза записано:

"Мы поймали русского разведчика, еврея, который спустя несколько часов и был расстрелян".

В городе Шклове французы повесили некоего Этингона: он отказался показать им путь к Могилеву, заявив, что это противоречит заповедям Бога.

"Как можем мы знать что-нибудь, - говорил пленный офицер французского главного штаба, - когда в качестве шпионов мы можем употребить только евреев, а они все за вас!"

Не случайно, заняв Гродно, Денис Давыдов передал всю власть в городе не полякам, а местному еврейскому кагалу.

"Зная преданность евреев к русским, - написал он в специальном обращении к жителям, - я избираю кагального в начальники высшей полиции и возлагаю на него ответственность за всякого рода беспорядки, могущие возникнуть в городе... Дело кагального - выбрать из евреев помощников для надзора как за полицией, так и за всеми польскими обывателями города..."

"Все это, - вспоминал Давыдов в своих записках, - разрывало от досады поляков, принужденных... исполнять предписания жидовского кагала..."

Еврейские общины многих городов жертвовали деньги на нужды войны. Захватив город Лепель, французы выбросили раненых русских солдат из больницы, а евреи взяли раненых под свое попечение и спасли им жизни.

В этом же городе французы при отступлении зажгли один из шлюзов Березинского канала, но евреи его потушили, и русские войска без помех перешли на другой берег. Там же евреи построили новый мост взамен уничтоженного и

"таким образом, - писали в русской газете, - армия наша не встретила препятствия в преследовании неприятеля".

Возле Витебска, на занятой французами территории, евреи даже захватили в плен и привели в русский штаб французского курьера с депешами, которые он вез из Парижа самому Наполеону.

А возле Мозыря некий Рувин Гуммер спас от погони русского фельдъегеря с важным донесением. Он укрыл его в своем доме, переодел в еврейское платье, обрезал пряди волос у своих дочерей и приделал офицеру пейсы, так что французы приняли переодетого поручика за местного еврея. Через несколько дней, когда все утихло, Рувин Гуммер отвез курьера в русский штаб, а французы прослышали об этом, сожгли дом, избили детей, а его жену повесили.

Верность евреев России французы даже использовали однажды в критический для них момент. В ноябре 1812 года в сражении под Красным армия Наполеона была разгромлена и оказалась в ловушке возле Борисова. Со всех сторон ее окружали русские войска; надо было переправиться через Березину, но и на той стороне реки их ожидал адмирал П.Чичагов со своей армией. Чичагов был абсолютно уверен, что Наполеон попадет к нему в плен, и издал даже приказ по армии с его приметами:

"Он росту малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы черные. Для вящей же надежности ловить и приводить ко мне всех малорослых".

Чичагов считал, что переправа через Березину произойдет южнее Борисова, и французы поддерживали это его заблуждение. В этом месте они начали рубку леса, разбирали крестьянские дома, свозили на берег бревна и измеряли глубину реки. Они даже специально расспрашивали местных евреев о южных бродах через реку, хорошо зная, что те все передадут русским.

Так оно и случилось. Ночью три борисовских еврея переправились через реку и сообщили адмиралу Чичагову, что французы начинают переправу южнее Борисова. Это подтверждало его догадку, и адмирал послал почти всю свою армию к южной переправе, чтобы поймать Наполеона. Узнав об этом, Наполеон воскликнул:

"Я обманул адмирала!"

И пока тот ждал французов на юге, они переправились через Березину на севере и вышли из ловушки. Чичагов обвинил трех евреев в измене и предательстве, потому что они повредили делу ложными сообщениями, и приказал их повесить. Это были

Мовша Энгельгард,

Лейб Бененсон и

Борух Гумнер.

Через много лет после этого в Борисове случайно оказался некий русский генерал Энгельгардт. Там он узнал, что в городе живет его однофамилец, Мордух Энгельгард, сын казненного "изменника". Генерал очень оскорбился и по возвращении в Петербург стал хлопотать о том, чтобы потомству "изменника" запретили носить эту фамилию. И высочайшим указом императора Николая I жителю города Борисова Мордуху Энгельгарду велено было впредь именоваться Мордух Энгельсон.

4

В наполеоновской армии служили французы, немцы, голландцы, швейцарцы, итальянцы, поляки, испанцы и представители других народов.

"Безостановочно проходили через Вильно, - вспоминал очевидец, - разнородные, разновидные и разноязычные войска":

кирасиры на исполинских конях и в латах; мамелюки в чалмах и с кривой саблей на боку; испанцы в коричневых мундирах; гвардейцы в огромных медвежьих шапках; какие-то невероятные бородачи с широкими бердышами, как у палачей. И среди этого "разновидного" войска попадались, конечно же, и евреи - солдаты и офицеры, поставщики и маркитанты, волею случая познакомившиеся со своими российскими единоверцами во время похода на Москву. Какой-нибудь еврей-кавалерист с саблей или офицер в мундире производили огромное впечатление на российских евреев, которые никогда прежде не видели еврея-солдата или офицера. Из поколения в поколение пересказывали евреи России истории о тех временах, переполненные еврейскими "полковниками" и "генералами", количество которых принимало порой невероятные размеры.

В Дубровне, в первый день еврейского Нового года, старик-еврей увидел французского солдата, который стоял на карауле и что-то тихо шептал. Прислушавшись, старик расслышал слова новогодней молитвы на еврейском языке, и когда солдат сменился с караула, старик пригласил его домой на праздничную трапезу.

В Креславке двое французских солдат поймали на улице гусей, а потом остановили перепуганного еврейского мальчика и попросили проводить их к резнику, чтобы тот зарезал им птиц по еврейским правилам.

В Лядах старый еврей встретил на улице неприятельского полковника верхом на лошади, "увешанного медалями, с толстыми золотыми эполетами". Иностранец подъехал к старику и заговорил с ним на талмудическую тему, подкрепляя свою речь многочисленными цитатами. Старик стал возражать ему, и тут же между ними разгорелся спор. Предание добавляет для красочности: оба еврея так увлеклись темой разговора, что не заметили подскакавшего русского казака, который и застрелил полковника.

В субботний день, в Креславке, несколько французских солдат вошли в синагогу и вынули из хранилища свиток Торы. Синагогальный служка решил, что они собираются надругаться над святыней, и невероятно перепугался. И вдруг он увидел: один из солдат развернул свиток, прочитал вслух положенный на эту субботу отрывок, а затем поставил свиток на место и ушел вместе с товарищами из синагоги.

Когда Наполеон жил в Витебске, у одного еврея-лавочника брали овощи для императорского стола. Однажды этот еврей отправился во дворец, чтобы получить причитающиеся ему деньги. Но во дворце, среди блестящей императорской свиты, лавочник, естественно, растерялся. Вдруг подошел к нему один из придворных, заговорил с ним по-еврейски и помог получить деньги. Более того, он проводил лавочника в сад и показал ему издалека самого Наполеона, который сидел на балконе и слушал музыку.

"Такой дивной музыки, - вспоминал потом лавочник, - я никогда прежде не слышал".

Во времена долгих стоянок французских войск случались порой более близкие знакомства. В одном из местечек Ковенской губернии еврей-солдат французского гренадерского полка женился на четырнадцатилетней Тайбель, дочери уважаемого еврея. Когда полк отправился дальше, еврей-гренадер ушел вместе со своей частью и выдал молодой жене условный развод. Неизвестно, был ли он убит или вернулся на родину, а Тайбель вторично выдали замуж за сына одного раввина.

Но бывали контакты и при более трагической обстановке. Возле Борисова французы за какую-то провинность казнили своего провиантского чиновника.

"Как обычно в таких случаях, - вспоминал очевидец-француз, - он был расстрелян двенадцатью гренадерами. Явилось несколько русских евреев, которые и похоронили своего единоверца".

Французская армия дважды прошла через Литву и Белоруссию: сначала победоносным походом на Москву, а затем - при поспешном, беспорядочном бегстве из России. Это перемещение огромного количества вооруженных людей через территории с беззащитным населением неминуемо вело к грабежам и насилиям.

"Наполеон, - отмечал французский историк, - имел обыкновение в походах кормиться за счет занимаемой им страны, безразлично, была ли она союзной или неприятельской".

Солдаты в походах очень редко получали довольствие от армии, и потому каждый устраивался, как мог. Грабили помещиков и монастыри, села, корчмы и усадьбы, забирали продовольствие, одежду и обувь, а заодно и драгоценности из домов и церквей. Многие солдаты уходили из своих отрядов, собирались группами, выбирали себе предводителей, и эти банды наводили ужас на окрестное население.

"Усадьба, село, корчма, дом ксендза - без окон, без дверей, - писал очевидец. - Костел настежь и тоже весь дочиста обобран. Могильные склепы не пощажены, а гробы раскрыты и опрокинуты..."

Не помогали и жестокие меры против мародеров, которых беспощадно расстреливали сами же французы, и от поборов и грабежей страдало все местное население, в том числе и евреи.

Участники похода разграбили и сожгли на своем пути Гродно, Новогрудок, Оршу, Полоцк и другие города западных губерний. В Троках, вспоминал французский офицер,

"всеобщий вопль слился с бушеванием ветра и тревожным гулом набата. В окна летели пули, двери домов трещали под ударами ружейных прикладов и под напором бушующих и пьяных солдат, которые переполнили улицы. Ограбленные, молящие, обнаженные жители в ужасе прятались за поломанной мебелью или обречены были грубому насилию этих бешеных людей... И чтобы довести варварство до высшего предела, чтобы дать печальнейшие примеры человеческого безумия, некоторые изверги сбрасывали евреев, которые в отчаянии пытались сопротивляться, из верхних этажей их жилищ".

Еще страшнее были бесчинства во время беспорядочного бегства "великой армии". Толпы солдат в грязной и оборванной одежде уже не подчинялись приказам и грабили всех на своем пути, чтобы утолить голод и спастись от жестоких морозов, которые доходили в ту зиму до тридцати градусов. Все дороги были усеяны окоченевшими, скрюченными трупами, брошенными обозами, пушками и прочим снаряжением. Каждый заботился только о себе, не было пощады никому и ничему, и позади отступавших толп оставалась разоренная и выжженная территория.

"Все деревни разрушены и сожжены, - писал очевидец. - Сохранились лишь развалины печей, возле которых видны сотни погибших, которые нашли смерть на пепелищах своих домов".

Многие синагоги были обращены в конюшни, а в Вильно французы устроили на еврейском кладбище пастбище для скота, и тысячи памятников и могил были уничтожены и затоптаны.

Русские войска тоже кормились за счет населения, и Александру I докладывали о

"грабительстве наших войск, которые все себе присваивают всевозможными способами".

И если солдаты не очень церемонились с православными жителями, то о евреях и говорить нечего, особенно когда через их поселения проходили казацкие отряды. В одном только Витебске потери жителей в той войне - от грабежей и реквизиций составили более полутора миллионов рублей, и на долю еврейского населения пришлось около миллиона.

После войны 1812 года возросла нищета в еврейских общинах Литвы и Белоруссии. Многие синагоги сгорели в огне, а вместе с ними и свитки Торы, книги записей общин, собрания рукописей и редкие типографские издания. Потребовались многие годы, чтобы общины смогли оправиться от разорения того времени.

На исходе войны вспыхнули эпидемии среди местного населения, потому что трупы погибших солдат "непобедимой" армии грудами лежали на улицах городов и деревень и заражали все вокруг. Эпидемии косили многих, и надо было поскорее освободить улицы и дороги от мертвых тел и от трупов павших лошадей: их сжигали, закапывали, тысячами спускали под лед рек. В одном только Минске погребли семнадцать тысяч тел, в Борисове и его окрестностях - сорок тысяч, в Вильно - и того больше, не считая огромного количества издохших лошадей.

"На площади в Вильно, - писал очевидец, - стоит огромный костел, который нашли заваленным трупами французов до такой степени, что двери не отворялись, и надо было тела выбрасывать из окон купола". Неудивительно поэтому, что именно в Вильно эпидемия была наиболее жестокой и продолжительной, и от нее пострадало вместе со всеми и еврейское население. То же самое случилось и в других городах и местечках: в Витебске, к примеру, от эпидемий и убийств погибла треть еврейского населения города.

Когда французская армия бежала из России, остались десятки тысяч пленных, с которыми обращались далеко не ласково. У них отбирали одежду и обувь, кормили впроголодь, содержали в крайней тесноте и грязи. Многие пленные умерли от голода и мороза, а выжившие влачили жалкое существование.

Евреи разыскивали своих единоверцев среди прочих пленных, давали им еду, деньги, одежду, некоторых лечили в больницах и помогали переправиться через границу. Даже христиане порой выдавали себя за евреев, чтобы получить помощь от сердобольных "собратьев по религии". Некий гренадер Пикар поселился в Вильно в еврейском доме, где его кормили и обращались с ним, как с родным сыном.

"Я спросил у Пикара, - рассказывал его приятель, - как это случилось... Он мне ответил, что выдал себя перед ними за сына еврейки; что в течение двух недель он всегда ходил с ними в синагогу, так как после этого ему постоянно перепадало несколько глотков водки и орехов на закуску. Я уже давно не смеялся, но на этот раз хохотал до того, что у меня потрескались губы".

Пленные французы видели порой отношение местного населения к евреям и отмечали это в своих воспоминаниях. Один из них писал про начальника конвоя, русского полковника:

"(Он) был злейшим ненавистником евреев и часто с ними обращался жестоко. Я много раз видел, как он, схватив двух евреев за бороды, заставлял их биться головами и угощал при этом пинками".

Такие примеры подталкивали и пленных на подобные действия, особенно если они и до этого не питали к евреям добрых чувств.

"Я постоянно ссорился с моими вечными врагами", - вспоминал солдат из Саксонии. "Мы разрисовали ему стены и прочее всевозможными карикатурами на евреев", - писал геманский офицер.

А пленный баварский фельдфебель на глазах у еврея утащил всех его кур, зная, что тот не пойдет на него жаловаться. "Всякий раз, как мы встречали этого еврея, - с удовольствием вспоминал фельдфебель, - мы дразнили его курами и французами".

Евреи не могли пользоваться посудой, в которой побывала до этого некашерная пища, и потому не разрешали пленным варить еду в своих кастрюлях.

"В Бобруйске, - писал солдат из Вюртемберга, - мы получили порядочную квартиру у одного еврея... Он не позволял нам развести огонь и не давал нам посуды для варки пищи, пока мы не призвали нашего конвойного офицера, который несколькими ударами кнута научил его порядку".

"Мы заметили, - вспоминал солдат из Баварии, - что у всех евреев на дверном косяке имеется записочка с надписью на древнееврейском языке, прикрытая стеклышком. Входя в дом, каждый еврей прикасался кончиками пальцев к записке и целовал их. Отсюда мы заключили, что эта записочка имеет для них большую ценность. Французы вынули эту записку и согласились возвратить ее при условии, что евреи дадут им водки.

Этот маневр многократно повторялся, и евреи каждый раз платили за свою святыню выкуп водкой. Наконец, это им надоело.., и они сами вынули все записки и спрятали их".

Если евреи-лавочники не соглашались продавать товар по низкой цене, сообщал пленный, "их за это колотили. А они обыкновенно говорили в ответ: "Господин не должен драться. Вы же находитесь в плену!"

На всей освобождаемой территории евреи радостно приветствовали русскую армию. Газеты того времени и воспоминания очевидцев полны свидетельств:

"При вступлении армии нашей в Белоруссию примечена была в евреях чрезвычайная всеобщая радость";

"Поляки встречают нас, как победителей, жиды - как спасителей";

"Жиды обрадованы были прибытием русских войск, били в барабаны и играли на трубах и литаврах, выносили солдатам пиво и вино".

По случаю победы во многих городах праздновали изгнание французов, но с особой торжественностью это прошло в Бердичеве. Газета писала, что церемония "началась в четвертом часу пополудни торжественным собранием евреев в их школе (синагоге)... По принесении молитв, собрание шествовало в дом раввина, при игрании музыки и радостных восклицаниях, причем по обеим сторонам дороги бросаемы были деньги для бедных... Дом раввина освещен был великолепным образом, и... угощение соответствовало в полной мере общей радости посетителей".

А в городе Гродно, во время праздника Пурим, евреи любопытным образом устроили традиционное представление в память избавления народа от происков Амана. Газета писала:

"Известно, что евреи в сей день наряжаются самым смешным образом и представляют разные зрелища... Они нашли множество мундиров бывшей здесь разнородной французской великой армии, и, нарядясь в оные, представляли действительно самые смешные карикатуры".

А этого, наверно, великий Наполеон не смог бы себе представить даже в самом кошмарном сне: российские евреи в мундирах его непобедимой армии!

В воспоминаниях участников наполеоновского похода сохранились сведения о еврейском населении завоеванных территорий.

"В то время как все жители края, спасаясь от насилий врага, искали убежища в лесах, евреи единственные не покидали своих жилищ".

Они продавали французам разные товары, но с наступлением субботы торг прекращался, потому что

"евреи очень строго придерживаются своих религиозных предписаний и не отступят от них, хотя бы это стоило им жизни".

"Я видел здесь, - писал участник похода, - прекрасные изделия; среди евреев-ремесленников были настоящие художники".

"В начале похода я с некоторым отвращением селился в корчмах, так как в деревнях они почти всегда принадлежат евреям. А теперь я ими очень доволен, потому что все евреи говорят по-немецки, и потому что у них мы всегда имеем чистую комнату и хороший хлеб".

Участники похода оставили описание евреев Литвы: они высоки ростом, худощавы и гибки, у них поспешная походка, правильные черты лица, орлиный нос и пронизывающий взгляд, волосы черные, коротко остриженные, кроме двух прядей у висков, и длинная борода, которую они очень берегли. Все евреи хорошо ездили верхом, были физически сильнее немецких евреев и не так боязливы.

"Часто они лезли прямо в драку с нашими солдатами; они не боятся никакой опасности, умны и изворотливы".

Среди евреек попадались настоящие красавицы. У них узкий разрез глаз, как у китаянок, они полные, кожа белая и прозрачная. Одежда у мужчин: черный халат до пола, перетянутый в талии черным поясом, на голове кожаная ермолка, а на ней шляпа с широкими полями или же черная бархатная шапка, отделанная мехом. У женщин одежды ярких цветов, чаще всего желтые или красные, на шее - стеклянные бусы или жемчуг, на ногах туфли красного или желтого цвета. Замужние прятали волосы под чепчиком, украшенным жемчугом, девушки же заплетали косы. Один из французов побывал в синагоге во время молитвы. Там набилось много народу, в тесноте и духоте: "молящиеся только и делали, что кричали, жаловались, плакали, рвали на себе волосы, повергались на пол и целовали землю".

* * *

Глава белорусских хасидов рабби Шнеур Залман предсказал гибель Наполеона еще в 1800 году, когда тот шел от победы к победе. Для этого он выбрал два стиха из Торы, которые содержали в себе девяносто шесть букв и начинались словами -

"Когда заострю сверкающий меч Мой и возьмется за суд рука Моя..."

Перемещая эти буквы, рабби Шнеур Залман составил такую фразу:

"Главари французских мятежников вначале преуспеют, но потом будут посрамлены, ибо истинный Царь воздаст им, зарубит их мечом и покорит, и погибнет Бонапарт; тогда мир успокоится и возрадуется".

Многие раввины черты оседлости тоже предсказывали скорое поражение Наполеона. В войну 1812 года командир одного из французских отрядов спросил раввина Хаима из Воложина: каков будет исход похода? И тот ответил ему притчей, намекая на разноплеменный состав наполеоновской армии. Ехал однажды богатый магнат в роскошной карете, которую везла шестерка породистых лошадей, купленных в разных странах. Карета завязла в трясине, и сколько кучер ни стегал лошадей, они не могли сдвинуться с места. Но тут появился крестьянин на телеге, которую везла пара лошадок, и с легкостью проехал через ту же самую трясину. Магнат изумился и спросил крестьянина: "В чем сила твоих лошадей?" И тот сказал ему: "Ваши лошади хоть и сильны в отдельности, но все они разной породы, и нет между ними никакой связи. Каждая считает себя породистее другой и клонит в свою сторону: стегнешь одну, а другая этому только радуется. А у меня лошадки простые, одной масти - кобыла со своим жеребеночком. Чуть пригрозишь кнутом одной из них, так другая все силы прикладывает, чтобы помочь той, что рядом. Потому-то мы и проехали по трясине, а вы завязли".

* * *

В то время жил в Польше известный хасидский цадик рабби Исраэль из Козениц. В противоположность рабби Шнеуру Залману он надеялся на победу Наполеона, которая могла бы, как он полагал, улучшить положение польских евреев.

Оба праведника - рабби Шнеур Залман и рабби Исраэль - могли надеяться на то, что их молитва будет услышана Небом, и таким образом получилось бы безнадежное положение.

Чтобы этого не произошло, рассказывает хасидская легенда, праведники пришли к такому соглашению: услышана будет молитва того из них, кто первым протрубит в шофар на Новый год. Но едва рабби Исраэль собрался протрубить, как тут же ощутил, что рабби Шнеур Залман опередил его, и гибель Наполеона уже предрешена.

Может быть поэтому, когда польские князья Ю.Понятовский и А.Чарторыйский спросили рабби Исраэля о судьбе будущей войны, тот ответил им кратко, выражением из Книги Эстер: "Нафоль типоль", что дословно означает - "неминуемо падешь" ("нафоль", или "наполь" - созвучно с именем Наполеона, и получается игра слов - "Наполеон падет").

* * *

Рабби Шнеур Залман рассылал разведчиков для сбора сведений и убеждал своих последователей помогать русской армии и жертвовать на нужды войны. У него был непререкаемый авторитет среди белорусских хасидов, и его призывы имели огромное влияние. Когда французы подошли к местечку Ляды, рабби Шнеур Залман, старый уже и больной, уехал со своей семьей вслед за отступающей русской армией. Он говорил:

"Мне милее смерть, нежели жить под властью Наполеона и видеть бедствие моего народа".

Его сын, рабби Дов Бер, вспоминал:

"Новый год (еврейский) застал нас в Троице-Сергиеве. В ту пору было сражение при Можайске. Отец подозвал меня и сказал:

"Сын мой, я опечален этой битвой... Враг берет верх, и я думаю, что он овладеет и Москвой"...

В ближайшую субботу... он воскликнул:

"О горе! Вся Белоруссия будет разорена при отступлении неприятеля! Это - искупление за хмельнитчину, при которой Белоруссия и Литва были пощажены, а жестоко пострадали только Волынь и Украина". Я ответил ему:

"Отец, ведь он еще не вступил в Москву, а если и возьмет ее, то, может быть, отступит по другому направлению".

На это отец возразил:

"Москву он вскоре наверное возьмет, но тут же произойдет его гибель. Он не удержится в Москве и отступит именно по Белоруссии, а не по Малороссии.., и вскоре погибнет..."

Так оно и сбылось".

Так оно и сбылось. Наполеон, действительно, собирался отступать через Украину, где было много продовольствия, но после битвы под Малоярославцем вынужден был возвращаться по разоренным уже районам, которыми он шел на Москву. А рабби Шнеур Залман, дожив до исполнения своего пророчества, не успел вернуться домой и умер в селе Пены Сумского уезда Курской губернии.

Тело его перевезли в город Гадяч Полтавской губернии, в ближайшее место черты оседлости, где было еврейское кладбище, и там похоронили. Его сын писал об этом:

"Много мы претерпели от холода и недостатка провизии, питались грубым хлебом с водою, жили в курных крестьянских избах. В селах нас всюду встречали насмешками и бранью; хвала Всевышнему, заступничество начальствующих лиц спасало нас от насилия... Испытания и горести изнурили отца; он заболел желчью, и к тому же еще простудился. Проболев пять дней, он скончался на исходе субботы, в двадцать четвертый день месяца тевет. Останки его мы отвезли в город Гадяч Полтавской губернии, и там предали их земле".