ФЕЛИКС КАНДЕЛЬ ОЧЕРК ВРЕМЕН И СОБЫТИЙ

ОЧЕРК ПЯТНАДЦАТЫЙ

Единичные появления евреев на территории Российского государства. Смутные времена. Царствование Алексея Михайловича. Петр I и евреи. Дело Возницына. Три раздела Польши.

Рассказывая о жизни евреев в Польше, Литве, Украине и Белоруссии, надо непременно упомянуть и о тех, кто от случая к случаю попадал на территорию Российского государства. Евреи приезжали торговать в Россию, попадали в плен во время войн с Польшей и Литвой, временно поселялись в русских городах, изгонялись, возвращались, поселялись заново, работали в России и для России. История сохранила многие имена, и их тоже следует вспомнить, раз уж мы рассказываем историю российских евреев.

В начале семнадцатого века, в Смутные времена, в Москве воцарился Лжедмитрий I. Он отменил всякие ограничения на въезд в Россию и переезды внутри государства, сделал торговлю свободной как для русских, так и для иностранцев, и в ту пору в Россию понаехало много купцов из других стран, в том числе, конечно же, и евреи.

В особом "Сказании" тех времен, повествующем "о прелести злопроклятого еретика Гришки Отрепьева", сообщается, что "наполнил он, окаянный, Российское царство погаными иноверцами, еретиками, Литвою, и Поляками, и жидами". После убийства Лжедмитрия среди погибших в Москве были и евреи: ненависть к полякам-притеснителям распространилась, естественно, и на них, даже если они и были обычными купцами.

Затем объявился в России другой самозванец Лжедмитрий II, "Тушинский вор". В Тушино собрались вокруг него не только поляки, но и русские бояре, недовольные тогдашним Московским царем Василием Шуйским. Из Тушина вели переговоры с Польшей о приглашении на Московский престол польского королевича Владислава, и в проект договора между тушинцами и польским правительством был внесен особый пункт:

"а жидам в Московском государстве с торгом и другими делами бывать не позволят".

Но этот договор так и остался на бумаге, и в 1613 году царем стал молодой Михаил Федорович Романов. В его царствование посетил Москву иностранец Олеарий и отметил в своих записках, что русские

"крайне неохотно видят и слушают папистов (католиков) и иудеев".

Однако в еврейских документах первой половины семнадцатого века есть, тем не менее, упоминания о том, что евреи бывали в России:

"после того, как я сам был в Москве",

"я прибыл в Москву",

"одно лицо, прибывшее из страны Московской"

- и другие подобные указания.

В 1632 году началась война с Польшей. Некоторые польские города сдались русским, и тамошние евреи, попавшие в плен, были отосланы вместе с другими пленниками в отдаленные российские края: кто в Пермь Великую, а кто и в далекую Сибирь -" в службу" и "на пашню". Одни пленники принадлежали государю, а другие, захваченные частными лицами, принадлежали этим людям или тем, кому их затем продавали. В Москве пленников не оставляли, так как опасались, что после заключения мира они вернутся домой и расскажут там обо всем, что делается в российской столице, - а это считалось опасным в военном отношении.

В семнадцатом веке российские правители неохотно впускали в страну иноземцев - "басурман, а наипаче жидов некрещеных".

Их боялись, как возможных шпионов и как проповедников безбожных обычаев. Иноземцы не могли рассчитывать в России на многолетнюю оседлость, их терпели и нередко изгоняли. Иностранные купцы приезжали для торговли в пограничные города, но в Москву их допускали с особого дозволения, а по окончании ярмарки они обязаны были немедленно уехать: местные российские купцы видели в них еще и нежелательных конкурентов. Временами в Москву приезжали послы из других стран с огромной свитой, и вместе с послами появлялись купцы с иностранными товарами.

Иностранцев обязывали жить в особых частях города или даже за городом; они должны были носить свои одежды, отличавшиеся от русских одежд, чтобы их легко можно было выделить в толпе; посещать иностранцев местному населению было категорически запрещено. Даже иностранным послам не разрешали свободно передвигаться по Москве, возле их домов ставили особых караульщиков, и выходить на улицу они могли только по уважительной причине и непременно в сопровождении приставленных к ним служителей. Еврей-купец был иностранцем на улицах Москвы и тоже не мог рассчитывать на особое гостеприимство.

В 1652 году царь Алексей Михайлович издал особый указ, по которому иностранцам разрешалось проживать в Москве только в пределах слободы Кукуй при реке Яузе - в так называемой Немецкой слободе. Им запрещали оставаться на ночь в Москве, и даже была особая поговорка, при помощи которой иностранцев гоняли на закате, как кур гоняют на насест: "Фрыга, шиш на Кокуй!" - то есть фряг, фрязин, чужеземец пошел в свою слободу Кукуй.

В 1659 году в Немецкой слободе провели облаву, и среди прочего недозволенного элемента, который без разрешения жил в Москве, были схвачены и евреи. Некие Ганка и Рыся - дочери Мееровы, с детьми - заявили, что их взял в плен подполковник Михайло Вестов в городе Мстиславле и привез в Москву. Его брат Самойло Вестов привел из того же города девушку Эстерку, дочь Юдину. Был там еще некий Оска Александров с женой, который "кормился черною работою"; Марко Яковлев с женой Дворкою торговал ветошью; Якубко Израилев, старик, бобыль, второй уже год жил в Москве и пек "на торг хлебы", а Моска Марков торговал мясом. Трое из этих евреев приняли лютеранство, а остальные, пойманные на облаве, решили остаться при своей вере, и их сослали с женами и детьми в Сибирь, на вечное житье. В Москве могли тогда жить только крещеные евреи, но многие из них тайно исповедовали прежнюю свою веру.

В царствование Алексея Михайловича снова была война с Польшей, и многих евреев увели в плен вместе с поляками. Отправляли в Россию мужчин, женщин и детей; в Москве на Ивановской площади вовсю торговали пленниками, и некоторые из них стали крепостными у помещиков.

После Андрусовского перемирия 1667 года бывшие пленные поляки, литовцы и евреи, оставшиеся в России, основали в Москве Мещанскую слободу.

Это случилось в 1670 году: "по указу великого государя велено за Сретенскими воротами строить мещанам новую слободу". Слово "мещане" - иноземного происхождения, и в те времена оно прилагалось лишь к выходцам из Польши. Первая книга переписи Мещанской слободы упоминает про двух крещеных евреев, что жили там своими дворами: это были Матюшка Григорьев и Андрюшка Лукьянов. Третьим записан в переписи Лучка Григорьев -"еврейской породы", "бездворный подсоседник".

Евреи-выкресты жили тогда не только в Москве. Опальный патриарх Никон, жалуясь царю Алексею Михайловичу на своих врагов, писал в 1671 году среди прочего:

"Да у меня же в Воскресенском монастыре были два жида крещеных, и, оставя православную веру, начали они старую жидовскую держать и молодых чернецов совращать. Я, сыскав об этом подлинно, велел жида Демьяна посмирить и сослать в Иверский монастырь, а Демьян другому жиду, Мишке, сказал:

"Не пробыть и тебе без беды. Беги в Москву и скажи за собою государево слово";

тот так и сделал... А в это время молодые чернецы, бывшие в жидовской ереси, покрали у меня деньги, платье и тем жидам помогли, да им же помогал архимандрит Чудовский".

По словам иностранного врача Коллинса, который жил при царском дворе, в Москве образовалась небольшая еврейская колония.

"В последнее время, - писал этот врач, - к русскому двору пробралось много жидов чрез покровительство одного лекаря жида, который. принял лютеранскую веру".

Этот лекарь много раз упоминается в документах под разными именами: Данило Евлевич, Данило Ильич, Данило Жидовинов, Данило Фунгаданов, "Данило, а в крещенье Степан Фунгаданов", "дохтур Стенька Фонгадин", Стефан Фунгаданов, и наконец - "Данило фон Гаден, жид". Это был еврей из Силезии, из города Бреславля; приехав в Москву из Киева в 1657 году, он стал врачом царя Алексея Михайловича и сына его Федора. Гаден принял поочередно лютеранство, католичество и православие, но оставался, скорее всего, тайным евреем, а из Подолии к нему приезжали в Москву члены его семьи - правоверные евреи. Он был популярным врачом при московском дворе; царь одарял его всяческими милостями и даже позволил съездить к матери в Польшу, что редко разрешалось иностранцам. В семидесятых годах семнадцатого века к Гадену переселились его родные, и благодаря этому, как писали тогда,

"значительно увеличилось число евреев в Москве".

Гаден погиб во время восстания стрельцов в 1682 году, обвиненный в отравлении царя Федора. Его притащили на Красную площадь, царица Марфа и царевны уверяли стрельцов, что Гаден невиновен, что он сам прежде отведывал лекарства, которые затем подавали царю, но это не помогло.

"Он чернокнижник!

- кричали стрельцы.

- Мы в его доме нашли сушеных змей, и поэтому его надобно казнить смертью!"

Несчастного поволокли в застенок и пытали. Там, не выдержав боли, он наговорил на себя и попросил дать ему три дня сроку, после чего он укажет на тех, кто более его достоин смерти за убийство царя. Очевидно, он просто хотел выиграть время, но стрельцы на это не согласились. "Долго ждать!" - закричали они, разорвали записку с его пыточными показаниями, снова потащили Гадена на Красную площадь и там подняли на копья, а затем изрубили на куски. Вместе с ним был убит и его сын.

В документе того времени, при перечислении жертв стрелецкого бунта, сказано о нем среди прочих: "а именно убиты насмерть ...Данило фон Гаден, жид". Еврейский свидетель тех событий сообщил следующее:

"Я приехал в Москву через три или четыре дня после погрома и пошел на похороны с другими анусим (тайными евреями), ибо дан был приказ от царя похоронить убитых. Даниил (Гаден) был изрублен на куски: отрублены были одна нога и одна рука, тело проколото копьем, а голова разрезана топором. Я и другие анусим похоронили Даниила и его сына Цви в поле."

Реформы царя Петра I широко открыли двери в Россию для всех иностранцев, кроме евреев. Рассказывали, что когда Петр жил в Голландии и приглашал в Россию разных мастеров, амстердамские евреи тоже попросили права переселиться, обещали от этого громадные выгоды казне и на первых порах предлагали преподнести государю сто тысяч гульденов.

На это Петр I будто бы так ответил посреднику в переговорах:

"Вы знаете евреев, их характер и нравы, знаете также русских. Я тоже знаю и тех и других, и поверьте мне: не настало еще время соединить обе народности. Передайте евреям, что я признателен за их предложение и понимаю, как выгодно было бы им воспользоваться, но мне пришлось бы пожалеть их (переселенцев), если бы они поселились среди русских."

Известен, правда, и другой случай, прямо противоположного характера, когда в Россию соглашался приехать врач-еврей - при условии свободы вероисповедания. Петр ответил на это:

"По мне будь крещен или обрезан - едино, лишь будь добр человек и знай дело".

Но Петербург во времена Петра оставался закрытым для евреев. Купцы могли приезжать туда только по делам, и непродолжительное время там жили поставщики и посредники - финансовый агент царя Израиль Гирш, поставщик серебра на монетный двор Зундель Гирш, прусский банкир Либман.

Среди тех, кто противился в России реформам, ходили слухи, что Петр I - это антихрист, который соберет всех жидов, поведет их на Иерусалим и будет там царствовать над ними; еще говорили, что истинный Петр умер за границей во время путешествия, а вместо него приехал в Россию "жидовин из колена Дана", - быть может, и это в какой-то мере повлияло на решение Петра не приглашать евреев в Россию?..

Во всяком случае, в своем манифесте за 1702 год о приглашении в Россию "искусных" иностранцев Петр I сделал оговорку: кроме евреев.

Во время Северной войны русские войска продвигались по Польше, и тамошнее еврейское население очень страдало от грабежей и поборов. В еврейских летописях отмечен один только случай, когда Петр I лично заступился за евреев.

Это случилось в городе Мстиславле в 1708 году, когда солдаты русской армии начали грабить местное население, но царь немедленно прекратил погром и строго наказал зачинщиков. В кагальной книге города Мстиславля это событие было записано "на память грядущим поколениям":

"28 элула 5468 года пришел Кесарь, называемый царь Московский, по имени Петр сын Алексея, со всей толпой своей - огромным, несметным войском. И напали на нас из его народа грабители и разбойники, без его ведома, и едва не дошло до кровопролития. И если бы Господь Бог не внушил царю, чтобы он самолично зашел в нашу синагогу, то наверное была бы пролита кровь. Только с помощью Божией спас нас царь и отомстил за нас, и приказал повесить немедленно тринадцать человек из них, и успокоилась земля".

Еще известен случай, когда во время войны со шведами Петр I был в Могилеве,

"и евреи могилевские пришли встретить его с хлебом и живого осетра в чане принесли государю; но государь на них и не взглянул, только хлеб велел от них принять".

При Петре I в новой российской столице свободно жили лишь крещеные евреи, и некоторые из них занимали там высокие государственные должности. Петр Павлович Шафиров, внук смоленского еврея Шафира, был пожалован Петром I в действительные тайные советники, произведен в вице-канцлеры, первым в России получил баронское достоинство.

В 1711 году во время неудачного Прутского похода, когда царь Петр вместе с малочисленной русской армией был окружен турками, Шафирова послали на переговоры. Чтобы избежать унизительного плена, царь был согласен на значительные территориальные уступки, но Шафиров сумел обмануть турецких представителей, и Россия отдала лишь Азов.

"Тучный Шафиров проявил присущую ему ловкость",

- писали тогда, но во исполнение договора Шафиров был оставлен заложником в Стамбуле. В плену он находился два с половиной года и писал оттуда царю:

"Держат нас в такой крепости, что от вони и духа в несколько дней вынуждены будем умереть".

Тем не менее, ему удалось заключить выгодный для России мир, и по возвращении в Петербург Петр I наградил Шафирова высшим орденом Российской империи - Андреевской звездой. Петр Павлович Шафиров был генерал-почтмейстером, среди прочих подписал "Духовный регламент", упразднивший в России патриаршество, принимал участие в суде над царевичем Алексеем. Впоследствии обер-прокурор Сената обвинил его в нарушении закона и в утаивании еврейского происхождения, а особая комиссия, назначенная царем, признала его виновным в казнокрадстве и приговорила к смертной казни. Как сообщали очевидцы, Шафиров вел себя мужественно, по русскому обычаю обратился лицом к церкви и перекрестился, после чего встал на колени и положил голову на плаху. Палач взмахнул топором и вонзил его рядом с головой осужденного, а затем был прочитан царский приказ о замене смертной казни ссылкой в Сибирь. При Екатерине I Шафиров возвратился в Петербург, вновь был назначен президентом Коммерц-коллегии и сенатором, вел дипломатические переговоры с Персией и с Турцией.

Надо упомянуть еще про одну удивительную личность при дворе Петра I. Это был Ян д'Акоста, или как его звали в России - Лакоста, потомок евреев-маранов, бежавших из Португалии от преследований инквизиции. Лакоста познакомился в Европе с русским резидентом и вскоре поехал с ним в Россию. Это был веселый, находчивый и остроумный человек, и примерно в 1714 году Петр I назначил его на должность придворного шута. Его происхождение не было тайной, и при дворе его знали как "португальского жида Лакосту". Он превосходно знал Библию, и Петр I любил вести с ним богословские беседы.

Современник вспоминал один случай:

"Лакоста говорил, что в Святом писании сказано - "многие придут от востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом";

царь опровергал его и спрашивал, где это сказано?

Тот отвечал - в Библии.

Государь сам тотчас побежал за Библией и вскоре возвратился с огромною книгою, требуя, чтобы Лакоста отыскал ему это место; шут отозвался, что не знает, где именно находятся эти слова.

"Все вздор, там этого нет",

- отвечал государь."

За усердную шутовскую службу царь пожаловал Лакосте титул "Самоедского короля" и подарил ему безлюдный остров Соммера в Финском заливе.

Сохранились анекдоты, приписываемые Лакосте, и вот один из них.

Однажды глупый придворный спросил Лакосту, почему он разыгрывает из себя дурака.

"Конечно, по разным с вами причинам,

- ответил шут.

- Ибо у меня недостаток в деньгах, а у вас - недостаток в уме".

После смерти Петра I было решено выслать всех евреев из тех мест, где они жили оседло: из Малороссии, Смоленщины и недавно присоединенной Лифляндии - указом императрицы Екатерины I. Исполнение указа начали с Малороссии, изгоняли евреев-арендаторов, шинкарей и торговцев, но очень скоро там не оказалось нужных товаров, все вздорожало, и население стало роптать. И тогда специальным указом Петра II евреям позволили приезжать на ярмарки для оптовой торговли, а императрица Анна Иоанновна разрешила им и розничную торговлю в знак милости к местному христианскому населению, - но жить постоянно в России евреи уже не могли.

Вскоре однако выяснилось, что они продолжали жить оседло в тех краях. Последовало распоряжение Сената о немедленном их выселении, но исполнение было отсрочено из-за войны с Турцией,

"чтобы через ту их высылку не воспоследовало какого шпионства".

В 1739 году провели точную перепись евреев в Малороссии, и выяснилось, что там находились в ста тридцати дворах 292 мужчины и 281 женщина. Они жили "не своими домами" и не имели "никаких грунтов, заводов и других промыслов", а арендовали шинки для торговли напитками. Эту горсть евреев, из-за которых и возникла такая оживленная административно-законодательная деятельность, решили выслать по окончании войны с Турцией. Резолюция императрицы Анны Иоанновны гласила:

"Вышеобъявленных жидов, по силе прежних указов, из Малой России выслать за границу".

На такое категорическое ее решение несомненно повлияло одно удивительное событие, память о котором сохранилась в русских архивах под названием:

"Дело о сожжении отставного морского флота капитан-поручика Александра Возницына за отпадение в еврейскую веру и Вороха Лейбова за совращение его".

Имя Бороха Лейбова встречается в русских документах еще в 1722 году. Смоленские мещане обратились тогда в Святейший Синод с жалобой на евреев, которые развращающе действуют на христиан, и упомянули в жалобе имя откупщика таможенных и питейных сборов богача Бороха Лейбова, который в селе Зверовичи под Смоленском устроил "жидовскую школу" (синагогу) возле церкви Николая Чудотворца, где "басурманскую свою веру отправляет", и до смерти избил священника того села Авраамия, который

"чинил ему, жиду, всякие противности в строении школы".

И хотя Борох Лейбов отрицал свою вину и утверждал, что священник умер от пьянства, а не от побоев, Синод приказал

"противную христианской церкви жидовского учения школу разорить до основания",

а

"книги и протчее собрать и сжечь без остатку".

Это было немедленно исполнено: молельню разрушили, книги сожгли, а через несколько лет после этого всех евреев села Зверовичи вместе с Борохом Лейбовым выслали из России - на основании указа Екатерины I.

Но Борох продолжал приезжать в Россию по делам, встретился в Москве с отставным капитаном русского флота Александром Возницыным и "совратил" его. Решив принять иудейство, Возницын поехал в пограничное белорусское село Дубровно, где жил Борох Лейбов, и подвергся там обряду обрезания.

В 1737 году его жена подала донос в московскую канцелярию Синода, в котором сообщила, что ее муж,

"оставя святую православную веру, имеет веру жидовскую и субботствует, и никаких праздников не почитает... молитву имеет по жидовскому закону, оборотясь к стене... а дружбу он имел с жидом Борох Лейбовым..."

Как только донос был подан, дело сразу же приняли к рассмотрению. Занималась этим знаменитая канцелярия тайных розыскных дел, где Бороха Лейбова допрашивали без пыток, а Возницына подвергли мучительным истязаниям. Свидетели показали, что обвиняемый

"лепешки пресные по жидовскому закону пек и ел; жидовский шабес держал; взяв курицу русскую, резал ее так, как видел у жидов, и ту курицу варил он, Возницын, в пятницу до захождения солнца, а в субботу ее ел".

Выявились и другие факты, которые подтверждали его вину, но самым главным было обрезание. Сказано в протоколе допроса:

"Об обрезании Возницын показал, что он не был обрезан, а тайный уд у него хоть и поврежден, но от бывшей у него прежде французской болезни, от которой лечил его и резал ему тот тайный уд лекарь, который уже умер".

Но дворовые люди опровергли это его заявление. Они показали, что до отъезда в Польшу Возницын брал их с собой в баню, а после этого перестал, и что никакого повреждения они у него прежде не видели. После допроса под пыткой Возницын изменил свои показания и сообщил комиссии, что по пути в Польшу он ознобил указанное место, на что следователи довольно резонно отметили в протоколе допроса, что при самом жестоком морозе

"подлежало быть озноблену какому иному члену, а наипаче лицу, рукам и ногам, а не тайному уду".

Жена Возницына также показала, что до отъезда мужа в Польшу никакого повреждения у него не видела, а по приезде его из Польши - повреждение усмотрела.

Следствие по этому делу производилось с чрезвычайной быстротой по требованию императрицы Анны Иоанновны. И хотя Юстиц-коллегия настаивала на дополнительном расследовании, по указанию императрицы Сенат постановил предать виновных смертной казни, и Анна Иоанновна собственноручно начертала резолюцию:

"Дабы далее сие богопротивное дело не продолжилось... обоих казнить смертию - сжечь".

Экзекуцию провели на Адмиралтейском острове в Петербурге, возле нового Гостиного двора - 15 июля 1738 года. В специальном объявлении было указано, чтобы

"всякого чина люди для смотрения той экзекуции сходились к тому месту означенного числа, по утру с восьмого часа".

И в назначенный час отставной капитан-поручик Александр Возницын и Борох Лейбов были сожжены. После казни последовала резолюция императрицы, чтобы вдове Возницына была выделена часть из оставшегося после него имущества

"и о прибавке ей, сверх того, ста душ за учиненный донос на мужа".

В девятнадцатом веке в одном из городков Могилевской губернии жила старуха-еврейка, которая рассказывала, что ее дед - Борох, по прозвищу "не торопись", был сожжен вместе с одним офицером, который при его содействии перешел в еврейство. По преданию, которое существовало в семье, это прозвище объясняется тем, что на пути к месту казни офицер старался приободрить Бороха и говорил ему то и дело:

"Борох, не торопись! Борох, не торопись!" То есть: "Не волнуйся, Борох, крепись!"

Кенигсбергский раввин Лейб Эпштейн написал в восемнадцатом веке особое сочинение о том, что евреям нельзя жить в Санкт-Петербурге. В летние месяцы там наступают белые ночи, и поэтому религиозный еврей не может определить время утренней и вечерней молитвы.

Но у императрицы Елизаветы Петровны наверняка были иные доводы на этот счет. Она нетерпимо относилась ко всем иноверцам, и возможно, что в ее царствование евреи не только не жили в Петербурге, но и не приезжали туда даже на время. Несомненно, что на это повлияло и дело Александра Возницына. Отпадение в еврейскую веру офицера, дворянина и помещика насторожило ревнителей православной веры и воскресило в их памяти ересь жидовствующих.

2 декабря 1742 года императрица издала строжайший указ:

"Из всей нашей империи, как из Великороссийских, так и Малороссийских городов, сел и деревень всех жидов немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом не впускать".

Сразу же началось выселение евреев -

"какого бы звания и достоинства ни были",

и через самое малое время из Малороссии сообщили, что сто сорок евреев уже высланы за границу, и что запрещение евреям привозить товары уменьшает государственные доходы и разоряет многих коренных жителей. Этот же указ вызвал переполох в Риге, куда евреи привозили товары по Двине и вели с местным населением оживленную торговлю. Рижский магистрат сообщал в столицу, что вся торговля с Польшей ведется при посредничестве евреев, что за евреями числится огромная сумма денег рижского мещанства, и если запретить им приезжать в Ригу, то они поедут со своими товарами в другие города. И тогда Сенат особым докладом попросил у императрицы, чтобы она разрешила евреям приезжать в Малороссию и в Ригу временно, для торговых дел. На этом докладе была начертана категорическая высочайшая резолюция:

"От врагов Христовых не желаю интересной прибыли".

Нетерпимость императрицы проявлялась даже по отношению к отдельным лицам, и пострадал от этого врач Антонио Рибейро Санхец (Саншес). Он родился в Португалии, в семье евреев-маранов, учился медицине в университетах Европы, в 1731 году приехал в Россию, обучал там фельдшеров, повитух и фармацевтов, а также

"немалое время находился при войсках, с которыми неоднократно бывал в походах".

Затем он прославился в Петербурге как искусный медик, работал при дворе и лечил правительницу Анну Леопольдовну и юного императора Иоанна Антоновича. Анна Леопольдовна так верила в Санхеца, что даже из Риги присылала ему на просмотр рецепты, которые ей там прописывали местные врачи. Санхец лечил также императрицу Елизавету Петровну, и он же вылечил от опасной болезни пятнадцатилетнюю невесту Петра Федоровича, будущую Екатерину Великую. Она писала в своем дневнике:

"Я находилась между жизнью и смертью двадцать семь дней..., наконец благодаря стараниям доктора Санхеца нарыв в правом боку прорвался, и мне стало легче".

В 1747 году доктор Санхец заболел, подал в отставку, и его отпустили из России с большими почестями. Императрица подписала ему на прощание похвальный аттестат, Академия наук избрала его в почетные члены и назначила ему пенсию - двести рублей в год. Однако через год после этого императрица распорядилась,

"чтобы из почетных членов Академии Рибера Санхеца выключить и пенсии ему не производить".

Санхец предположил, что его обвинили в политической неблагонадежности, но вскоре ему было разъяснено, что "причиною, по которой он лишился места своего, было его иудейство, а вовсе не какие-либо политические обстоятельства". Президент Российской Академии наук написал Санхецу:

"Ее Императорское Величество полагает, что было бы против ея совести иметь в своей Академии такого человека, который покинул знамя Иисуса Христа и решился действовать под знаменем Моисея и ветхозаветных пророков. Вот, милостивый государь, истинная причина вашей опалы".

Знаменитый математик Эйлер писал в Россию:

"Я сильно сомневаюсь, чтобы подобные удивительные поступки могли способствовать славе Академии наук".

Затем с еврейским вопросом столкнулась императрица Екатерина II в первые же дни своего царствования. Прибыв первый раз в Сенат, она тут же оказалась в затруднительном положении, потому что в тот день рассматривался вопрос о евреях, изгнанных в царствование Елизаветы Петровны. Сенат единогласно был за их допущение в Россию, и Екатерина должна была утвердить его решение. Она писала в своих записках, упоминая себя в третьем лице:

"Не прошло еще недели, как Екатерина II вступила на престол; она возведена была на него, чтобы защитить православную веру...; умы были сильно возбуждены, как это всегда бывает после столь важного события; начать царствование таким проектом не могло быть средством для успокоения; признать проект вредным - было невозможно".

И Екатерина потребовала, чтобы дело отложили до другого времени.

"И вот как часто недостаточно,

- писала она,

- быть просвещенным, иметь лучшие намерения и даже власть, чтобы привести их в исполнение".

Этим же соображением Екатерина руководствовалась в своем манифесте от 4 декабря 1762 года, который разрешил всем иностранцам беспрепятственно селиться в России, всем - "кроме жидов".

Вскоре однако исторические обстоятельства прекратили всякие споры на эту тему - разрешать или не разрешать евреям поселяться на территории Российской империи. В 1772 году Екатерина II, прусский король Фридрих II и наследник австрийского престола Иосиф II пришли к соглашению о разделе окраинных земель Польши. По этому договору к России отошла большая часть Белоруссии - Могилевская и Витебская губернии, к Австрии - Галиция, а к Пруссии - Померания и часть Познанской провинции.

По этому разделу Польши на территории России оказалось около ста тысяч евреев, разбросанных по городам и селам Белоруссии, которые неожиданно стали российскими подданными.

После первого раздела была создана в Польском королевстве особая комиссия для сбора сведений о численности и об экономическом и культурном состоянии польского еврейства.

Было установлено, что в Речи Посполитой проживало тогда около девятисот тысяч евреев - одна восьмая часть всего населения. Комиссия отметила возрастающую болезненность и тщедушность в молодом еврейском поколении и усиление детской смертности, которая была у евреев в полтора раза выше, чем у христиан.

Евреи держали тогда в торговле три четверти вывоза всех товаров и одну десятую часть ввоза. Еврей-купец был менее требователен, чем купец-христианин, тратил на свое содержание вдвое меньше и мог поэтому довольствоваться меньшей прибылью. Из-за частых банкротств и неудачных спекуляций состояние в еврейской семье не удерживалось на протяжении нескольких поколений.

Половину ремесленников в провинции составляли евреи: сапожники, портные, скорняки, золотых дел мастера, плотники, каменщики, цирюльники. Каждый двенадцатый еврей в Польше не имел определенных занятий, каждый шестидесятый - был нищим.

В польских, литовских и украинских городах и местечках евреи жили скученно, в деревянных домах, крытых, чаще всего, соломой. Если прежде можно было еще встретить садик или огород возле еврейского дома, то к концу восемнадцатого века места для садов и огородов уже не хватало. Теснота в еврейских кварталах все возрастала, дома строились вплотную, бок о бок, а в больших городах появились двух и трехэтажные дома, в которых жило по нескольку семей. При каждом "зимнем помещении" была еще и кухня с большой печью, которая примыкала к жилой комнате. В кухне держали домашнюю птицу. Кровати в комнате огораживались занавесками, и на них спали женщины; мужчины спали на лавках. В небогатых домах пол был земляным; потолок держался на балках, которые опирались на сваи; посреди комнаты вкапывали в землю четыре пня, укладывали на них доску, и получался стол, за которым ели и работали. Вечерами комнаты освещали масляными лампами из глины, а в бедных домах - лучинами. Скученность была настолько велика, что способствовала разным заболеваниям, и дети вырастали хилыми, слабосильными и неподготовленными к той трудной жизни, которая их ожидала.

На рассмотрение польского сейма выдвигались разные проекты еврейской реформы. Были среди них и консервативные по своему характеру, но был и проект Тадеуша Чацкого, который признавал за евреями равные права со всеми подданными государства, объявлял их свободными, разрешал избирать и быть избранными, занимать разные должности и приобретать землю. Заседания польского сейма проходили в Варшаве, где евреям запрещали жить, и тем не менее они там селились, что вызывало неприязнь польских ремесленников, особенно портных и скорняков.

В мае 1790 года из-за этого произошла стычка, и ремесленники бросились громить еврейские дома. Порядок восстановили солдаты, погромщики были задержаны, а для успокоения народа арестовали, высекли и изгнали из города евреев-разносчиков и ремесленников. Вскоре после этого польский сейм высказался определенно и категорически: в число горожан допускаются только лишь лица христианского вероисповедания. Конституция Польши 1791 года вообще обошла молчанием еврейский вопрос, но дни Польского королевства были уже сочтены, и постановления сейма не имели практического значения.

В 1793 году произошел второй раздел Польши, и к России отошли земли, из которых были образованы Волынская, Подольская и Минская губернии. В ответ на этот раздел сразу же началось восстание под предводительством Тадеуша Костюшки. С освобождением Польши некоторые евреи стали связывать надежды на лучшее свое будущее, и, когда началось восстание, горстка евреев примкнула к польскому освободительному движению, чтобы доказать, что и они являются истинными патриотами Польши. Особенно это проявилось в дни защиты Варшавы, той самой Варшавы, где евреям не разрешали жить и откуда их незадолго до этого изгнали с таким унижением.

В 1794 году при осаде Варшавы войсками Александра Суворова евреи выказывали чудеса храбрости.

"Заодно с ремесленниками, мещанами и панами,

- писал очевидец,

- спешили они длинными вереницами насыпать укрепления, распевая вместе со всеми народную Марсельезу. На окопах работали они в полном единении с монахами и шляхтой, с величайшим напряжением сил. Стоя под огнем картечи, теряя сотни убитых и раненых, они не утрачивали присутствия духа, но кидались на врага и даже отбили у него несколько пушек".

В польских газетах писали тогда:

"Там, где речь идет о пользе человечества, евреи не щадят жизни".

В те дни из рядов варшавских евреев выдвинулся Берек Иоселевич. Он с первых дней примкнул к восстанию, своей отвагой и хладнокровием приобрел популярность и призывал евреев бороться за освобождение Польши и тем самым

"добыть свободу, обещанную нам так же твердо, как и другим людям".

"Хоть дети наши, - писал он в воззвании, - будут жить спокойно и свободно, не скитаясь, как дикие звери".

Берек Иоселевич обратился к руководителю восстания Костюшко с просьбой составить из евреев особый отряд легкой кавалерии, и Костюшко ответил на это: "Хваля таковое усердие, даю разрешение вербовать участников указанного корпуса, снабдить его оружием и всем потребным, чтобы как можно скорее могли они явиться на службу Речи Посполитой и как можно лучше боролись с врагом". Тем же указом он возвел Берека Иоселевича в чин полковника еврейского отряда.

1 октября 1794 года Берек обратился ко всем евреям Польши с пламенным обращением:

"Слушайте, сыны племени израильского! Бог всесильный - с вами, а я - ваш вождь!"

Это воззвание было подписано - "Берек Иоселевич, полковник". На воззвание откликнулись пятьсот человек, которых наскоро обмундировали, обучили военному делу и поставили защищать предместье Варшавы - Прагу. Полк был плохо оснащен, терпел лишения, но поражал всех строгой дисциплиной. 4 ноября русские войска начали штурм Варшавы при непрерывном обстреле артиллерией.

Суворов сообщал потом в Петербург, что убитых среди поляков было двенадцать тысяч человек, утонуло в Висле - две тысячи. Почти весь еврейский полк погиб в тот день. В живых осталось всего лишь несколько человек. Как писали потом:

"Предместье Варшавы, которое защищал еврейский полк, было взято штурмом; все погибло под ударом меча. На другой день нашли весь полк покоящимся в вечном сне на фортификациях; ни один солдат не уклонился перед призывом смерти".

Богатый еврей из Праги Шмуэль Збитковер поставил у себя во дворе бочку с золотыми дукатами и бочку с серебряными рублями и объявил, что всякий, кто принесет с поля боя раненого еврея - получит дукат, а кто похоронит мертвого - получит рубль. Так были спасены все раненые и похоронены мертвые евреи.

В 1795 году произошел третий раздел Польши, который прекратил ее самостоятельное существование. К России отошла большая часть Литвы, Курляндия и западная половина Белоруссии. В результате трех разделов Польши сотни тысяч евреев оказались в пределах Российской империи, и теперь уже Россия должна была законодательными и административными мерами организовывать их жизнь.

Про Лжедмитрия II, Тушинского вора", в исторических актах, записанных впоследствии, сказано так:

"И после того Жигимонт король и паны... на Московское государство послали другого вора, родом жидовина".

Однако русские историки прошлых времен упоминают несколько версий происхождения этого человека, и только по одной из них - будто бы он был крещеный еврей, найденыш Богданко, который служил у царевича Дмитрия и занимался составлением писем на русском языке. Историк С. Соловьев писал:

"Ходили разные слухи: одни говорили, что это был попов сын, Матвей Веревкин, родом из Северской страны; другие - что попович Дмитрий из Москвы, от церкви Знаменья на Арбате..., иные разглашали, что это был сын князя Курбского, иные - царский дьяк, иные - школьный учитель по имени Иван из города Сокола, иные - жид, иные - сын стародубского служилого человека".

Примерно то же писал и Н.Костомаров:

"По одним известиям он назывался Богданом и был литвин, по другим - крещеный, по третьим - некрещеный еврей, по четвертым - сын Курбского, по пятым - его отыскал в Киеве путивльский поп Воробей, по шестым - его выслала в Московское государство жена (Юрия) Мнишка, по седьмым - он был родом стародубец и учил детей сначала в Шклове, а потом в Могилеве".

В конном казачьем отряде польской армии служил казак-еврей по имени Берах бен Аарон из Тышовец, который геройски погиб в сражении под Москвой в 1610 году. Когда его вдова собралась выйти замуж во второй раз, потребовалось свидетельство одного из евреев-очевидцев о том, что Берах действительно погиб: иначе по еврейским законам его жена не могла снова вступить в брак. И такой свидетель нашелся. Звали его Йосеф бен Моше, он был одним из одиннадцати евреев-казаков, и вот его свидетельство:

"Нас было одиннадцать домохозяев, служивших в войске. Еврей же Берах, сын святого Аарона из Тышовец, служивший на трех лошадях, выскакал два-три раза к московскому войску, как это обычно на войне. Но московитяне одолели, и еврей отскочил назад, и из лесу стреляли ему вслед. Я видел, как патрон воткнулся ему в спину, как он пал на седло..., он шатался туда и сюда, и лошадь понесла его по дороге... И многие казаки говорили: о Боже! как жалко, что рыцарь еврей Берах так плачевно скончался..."

"Селения запорожских казаков, - отмечали современники, - есть сборище многоразличнейших народов... Запорожцы допускают в свое братство всех вообще без различия национальности, если поступающий принимает греческую веру".

Среди прочих служили в Запорожской Сечи и казаки-евреи, и некоторые из них добились там высокого положения. Иван Иванович Перекрестов, сын крещеного еврея (такую фамилию обычно давали выкрестам), был полковником Ахтырского слободского полка в конце семнадцатого - начале восемнадцатого века, отличался военными способностями, доблестью, огромной энергией и страстью к стяжательству. Одни из его подчиненных жаловались на притеснения Ивана Перекрестова, а другие уверяли, что "опричь его другого такого разумного человека нет".

В 1704 году Перекрестов был отстранен от должности по высочайшему повелению, а его огромные имения отобрали в казну. Доживал свою жизнь на хуторе почти в нищете, и однажды по каким-то делам его потребовали к ответу в Архангельске. Несмотря на то, что бывший казацкий полковник был при смерти, велено было доставить его без промедления, - и Иван Иванович Перекрестов умер в дороге.

Жил в Запорожской Сечи и полковник Григорий Герцик, сын крещеного казацкого полковника. Был близок к гетману Мазепе и бежал вместе с ним после поражения шведов под Полтавой. Присутствовал при кончине гетмана, участвовал в его похоронах и в изгнании получил звание генерального есаула. Герцик ездил для переговоров в Константинополь, чтобы с помощью Турции создать независимую Украину, бывал с разными поручениями в Польше и был арестован в Варшаве по распоряжению русского резидента. Его отправили в Петербург и допросили: сохранился протокол "Допроса Григория Герцика об участии его в измене Мазепы". Жил затем в Москве под строгим караулом, без права возвращения в Малороссию, занимался лекарской практикой и так обеднел со временем, что не смог даже похоронить жену за свой счет. Получал затем на прокорм по двадцать пять копеек в день, и в Москве, скорее всего, он и умер.

В документах Запорожской Сечи восемнадцатого века тоже есть упоминания о евреях-казаках, которые "выполняли службу верно и радетельно". Вот имена некоторых из них: Василий Перехрист - "родился от евреина Айзика", Иван Перехрист - "взят из жидовской школы набежавшими туда запорожскими казаками", Семен Чернявский - "святое крещение восприняв, записался в казаки и на верную службу присягу принял", Степан Заведовский - "родился в турецком городе Хотине в законе еврейском", Моисей Горлинский - "вывезенный из Бахчисарая жид", Иван Ковалевский - "еврейской породы". Яков Крыжановский - "евреин". Одни из них приходили в Сечь добровольно и там оставались, других похищали казаки еще в малом возрасте, насильно крестили и го-.товили потом для военной службы. Казак Иван Ковалевский стал даже полковым старшиной, посвящен был затем в священники и умер на Украине протоиреем.

Кстати сказать, среди духовенства Украины попадались и другие крещеные евреи: архимандрит Владимир Крыжановский (эту фамилию часто давали выкрестам в Польше), игумен Иннокентий, священник Яков Маркович. Даже в Сергиевой семинарии под Москвой преподавал еврейский и немецкий языки крещеный еврей Варлаам - игумен, а затем и архимандрит.

В первой переписи жителей Мещанской слободы в Москве записано так: "Матюшка Григорьев, еврей; у него сын Петрунька. да у него же брат его родной Федка Григорьев", Матюшка Григорьев был родом из Мстиславля, взят в плен, через пятнадцать лет освобожден по указу великого государя, жил в Мещанской слободе и торговал в овощном ряду. Через восемь лет после первой переписи этот же самый Матюшка Григорьев был уже в мещанских старостах, на высшей должности слободского самоуправления, а затем взят в Гостиную сотню, тем самым попав в высшую группу московского купечества. Его сын Яков носил уже фамилию Евреинов, был основателем и владельцем шелковой фабрики в Москве, служил консулом в Кадиксе при Петре I, дипломатическим агентом в Голландии при Елизавете Петровне, был вице-президентом, а затем и президентом Коммерц-коллегии: от него и пошла фамилия Евреиновы.

В 1680 году находились на государевой службе в городе Верхотурье Пермской губернии - среди прочих "боярских детей" (младших дворян) - два еврея: Самойло Обрамов Вистицкий и его сын Юри Самойлов. Под одним из документов имеется подпись Самойлы Вистицкого. Он написал по-русски, но еврейским шрифтом: "Иа Шмула Вистицки ик сей изказку иа руку прилозил", то есть -

"Я, Шмуйло Вистицкий, к сей сказке (переписи) руку приложил".

Петр Павлович Шафиров был женат на Анне Степановне (Самойловне) Копьевой из семьи крещеных евреев, а его дочери уже вышли замуж за представителей старых аристократических фамилий Рюриковичей-Гедиминовичей. Среди потомков барона Шафирова были выдающиеся государственные деятели России, военные, богословы, писатели, публицисты, археологи, даже адмирал флота.

Назовем только некоторых из них: музыканты - братья Матвей и Михаил Виельгорские,

государственный деятель - Сергей Юльевич Витте,

русский поэт - Петр Андреевич Вяземский,

семья славянофилов Самариных,

философ - князь Сергей Трубецкой,

писатель - Алексей Николаевич Толстой,

знаменитый убийца Григория Распутина князь Феликс Юсупов-Сумароков-Эльстон.

Датский посол при Петре I записал в своем дневнике:

"Государственный вице-канцлер Шафиров мужчина толстый и низкого роста. Предки его были евреями, но отец его и (сам) он перекрещены. Действительно, как сам он, (так) и его дети очень похожи на жидов. Некоторые уверяют даже, что втайне он остался евреем. А впрочем, он крайне надут и чванен подобно всем остальным (русским). В делах царь часто им пользуется. Вообще же (Шафиров) человек умный: по-немецки говорит как на родном языке; в переговорах с ним легко приходишь к соглашению, да и в иностранной политике он довольно сведущ".

И далее в том же дневнике:

"...мне много раз случалось заметить, что у меня за столом сын Шафирова не прикасался к свинине; а однажды на мой вопрос, почему он ее не ест, отвечал, что ее не едят ни родители его, ни сестры, ибо считают это грехом".

Антон Мануйлович Дивьер, сын португальского еврея, познакомился с Петром I в Голландии, и тот взял его с собой в Россию. В звании генерал-адъютанта Дивьер был первым генерал-полицмейстером Санкт-Петербурга, возведен в графское достоинство и назначен сенатором. Дивьер женился на сестре А.Меншикова, хоть тот и сопротивлялся этому, но царь настоял - и свадьба состоялась. Впоследствии Меншиков добился того, чтобы Дивьер - после публичного наказания - был сослан в Якутию, но и там он скоро выдвинулся и занял высший административный пост. Был возвращен в Петербург, восстановлен в чинах и вновь занял должность петербургского генерал-полицмейстера.

Родоночальником семьи Веселовских был еврей из Польши, из местечка Веселово, который оказал важные услуги московскому правительству при осаде Смоленска в 1654 году.

Его внуки, племянники П.Шафирова, занимали высокие посты при Петре I. Абрам Веселовский был личным секретарем Петра I, во время Полтавского боя состоял адъютантом при императоре, в 1715 году назначен на пост русского резидента в Вене. Замешанный в дело о побеге царевича Алексея Петровича, бежал в Лондон, спасаясь от гнева царя. Его брат Исаак Веселовский был дипломатом, преподавал русский язык наследнику престола Петру III. Федор Веселовский заведовал в Лондоне посольскими делами и отказался вернуться в Россию после увольнения. Петр I приказал его арестовать, но британское правительство отказалось его выдать. Впоследствии вернулся в Россию и был куратором Московского университета. Среди потомков Веселовских - три действительных члена Российской и Советской Академии наук.

Императрица Анна Иоанновна пользовалась услугами евреев, когда этого требовали финансовые или иные интересы. Еврей Липман Леви, или Ицхак Либман, занимался крупными казенными откупами и поставками, именовался в документах "обер-гофкомиссаром Либманом", был агентом курляндского герцога Бирона, фаворита императрицы, и современники утверждали, что будто бы Бирон принимал решения только тогда,

"когда они одобрены евреем Липманом, придворным банкиром, человеком чрезвычайно хитрым и способным распутывать и заводить всевозможные интриги. Этот еврей, единственный хранитель тайн герцога, его господина, присутствует обыкновенно при всех совещаниях с кем бы то ни было, - одним словом, можно сказать, что Липман управляет империей".

Вряд ли так оно происходило на самом деле, потому что после ссылки Бирона Липман продолжал оставаться при царском дворе. По этому поводу даже появилось официальное сообщение в "Санкт-Петербургских ведомостях:

"...упомянутый оберкомиссар господин Липман коммерцию свою по-прежнему продолжает и при всех публичных случаях у здешнего Императорского двора бывает".

Доктор Антонио Рибейро Санхец, покинув Россию, написал большую книгу о происхождении и лечении сифилиса. Книга эта доставила автору огромную известность, была переведена на другие языки и даже через много лет не утратила своего научного значения. После смерти Елизаветы Петровны президент Академии наук попросил восстановить Санхеца в правах, и Екатерина II, едва вступив на престол, назначила ему пенсию за то, что

"он меня, за помощью Божией, от смерти спас".

Через некоторое время Санхец прислал в Россию для перевода на русский язык вторую свою знаменитую книгу - трактат о русских банях. В русском издании эта книга была озаглавлена так:

"О парных российских банях, поелику споспешествуют они укреплению, сохранению и восстановлению здоровья. Сочинение господина Санхеца, бывшего при дворе Ея Императорского Величества славного медика".

Как писали в России впоследствии, книга эта "много способствовала ознакомлению Западной Европы с нашей баней". После смерти Санхеца в его архиве были найдены две рукописи, одна - о причинах преследования евреев, а вторая - "Размышления об инквизиции". Его французский биограф писал впоследствии: "Он питал глубокое отвращение к инквизиции, жертвами которой сделались некоторые из его родных и его друзей".

Сохранилась память о молодом человеке по имени Гирш Лейб, который жил когда-то в городе Липовцы. Он и его отец, искусные портные, работали однажды во дворце польского графа, и там Гирш Лейб, молодой человек редкой красоты, обратил на себя внимание дочери графа, тоже молодой и тоже красивой девушки, которая в него влюбилась.

Графская дочь не могла скрыть своей любви к юноше, она выказывала ему знаки внимания, но он оставался равнодушным. По окончании работы портные - отец и сын - уехали из дворца домой. Это так сильно подействовало на девушку, что от любви и тоски она заболела. Пригласили самых лучшей врачей, но они не смогли ее вылечить, и только после долгих и настойчивых уговоров девушка открыла родителям свою тайну. Тут же послали в местечко роскошную графскую карету, и Гирш Лейба снова повезли во дворец. Там ему оказали самый радушный прием и объявили торжественно о желании графской дочери: чтобы он немедленно перешел в католичество, а затем женился на ней. Гирш Лейб отказался, и тогда начались уговоры в более настойчивой форме: юноше сулили богатство, знатность, грозили мучительной смертью, но ни обещания, ни угрозы не подействовали.

"Умру, - твердил он, - но религии своих предков не изменю".

Убедившись в бесполезности уговоров и напуганные состоянием своей дочери, ее родители решили воздействовать на юношу более естественным образом. Его нарядили в богатые одежды, ввели в спальню графской дочери и оставили наедине с ней - при весьма искушающей обстановке. Увидев любимого человека, бедная девушка бросилась к нему в объятья, но он отвернулся, закрыл глаза и заплакал... Через несколько часов молодая дочь графа умерла от горя, а Гирш Лейба - по графскому приказу - живьем закопали в землю. Спустя некоторое время евреям города удалось умилостивить графа, и он разрешил перенести прах мученика на еврейское кладбище. Еще в начале двадцатого века на старом еврейском кладбище города Липовцы стоял памятник, на котором было написано:

"Гирш Лейб. Простой человек, поборовший искушение".