Самым неосмысленным безумием XX века была, несомненно, Первая Мировая война. Безо всякой ясной причины и цели три великие европейские державы — Германия, Россия и Австро-Венгрия — столкнулись насмерть, чтобы двум уже не выздороветь в этом веке, а третьей — рассыпаться. Два партнёра России, по видимости выигравшие, продержались ещё четверть века — чтобы затем потерять свою превосходящую силу уже навсегда. И вся вместе Европа утратила своё гордое звание водителя человечества, обратилась в мишень для зависти, а колониальные владения посыпались из её ослабевших руте.
Все три императора, а особенно Николай II и его окружение, не понимали, в какую войну, какого масштаба и безжалости они втягиваются. Помимо Столыпина, и после него П. Н. Дурново, — власти не поняли предупреждения, посланного России в 1904-06 годах.
Посмотрим на ту же войну еврейскими глазами. В этих трёх сопредельных европейских империях жило 3/4 евреев всего мира (и 90% евреев Европы)1, причём сосредоточены они были в театре назревающих военных действий, от Ковенской губернии (затем и Лифляндии) до австрийской Галиции (затем и Румынии). И война неотложно поставила перед ними мучительный вопрос: все они жили на рубеже этих трёх Империй — так возможно ли им соблюдать свой империальный патриотизм? Ведь для проходящих армий за фронтом был враг, а для евреев — местных жителей — соседи-соплеменники. Не могли они хотеть этой войны; и могло ли их настроение круто перемениться к патриотизму? Рядовым же российским евреям черты оседлости тем более не было дано повода всесердечно поддерживать российскую воюющую сторону. Ещё век тому назад, как мы видели, евреи Западного края помогали русским против Наполеона. Но к 1914 году — помогать армии ради чего? черты оседлости? Наоборот: не возбуждала ли война надежды на освобождение? Вот придут австро-германцы — и не объявится же никакая новая черта оседлости, упразднится процентная норма в учебных заведениях?
Как раз в западной части черты оседлости оставался сильным Бунд, и от Ленина узнаём в феврале 1915, что бундовцы «большей частью германофилы и рады поражению России»2. Узнаём и: что во время войны автономистский еврейский «Форвертс» занимал ярко германофильскую позицию. В наши дни еврейский автор метко замечает о том времени: «Если вдуматься в формулу “За Бога, Царя и Отечество”... невозможно представить себе лояльного еврея, который примет для себя эту формулу всерьёз», в прямом смысле3.
Не то в столицах. Вопреки своему поведению в 1904-05, влиятельные столичные круги российского еврейства, да и русские либералы, в возникшем конфликте 1914 года предложили самодержавию свою поддержку, предложили — союз. «Патриотический подъём, охвативший Россию, не оставил в стороне и евреев»4. «Это было то время, когда... Пуришкевич, видя русский патриотизм евреев, целовался с раввинами»5. И в печати (не в «Новом времени», а в той самой либеральной, по Витте «полуеврейской», печати, выражающей и ведущей порывы общественности, буквально требовавшей в 1905 капитуляции всего строя) от первых дней войны вспыхнул вихрь патриотического энтузиазма. «Через голову маленькой Сербии меч поднят на великую Россию, защитницу неприкосновенного права миллионов на труд и на жизнь». На чрезвычайном однодневном заседании Государственной Думы, «представителей разных национальностей и партий в этот исторический день волновала одна мысль, одно великое чувство трепетно звучало во всех голосах... руки прочь от Святой Руси!.. Мы готовы на все жертвы для охранения чести и достоинства нераздельного государства Российского... “Бог, Царь и народ!” — и победа обеспечена... В защиту нашей родины мы, евреи, выступаем... по чувству глубокой привязанности».
Даже если тут проявлялся и обоснованный расчёт на ответный благодарный жест — получить равноправие хотя бы по окончании войны, — правительству, принимая неожиданный союз, надо же было решиться выполнить, или обещать выполнить, свою сторону обязательств.
И действительно, для прихода равноправия разве требовалась непременно революция? Да поражение революции Столыпиным «привело к ослаблению интереса к политике как в русской, так и в еврейской среде»6, — что по крайней мере значило отход от революции. Как выразился Шульгин: «Воевать одновременно с евреями и немцами русской власти было не под силу. С кем-то надо было заключить союз»7. Теперь нововозникший союз с российским еврейством надо было тут же закрепить формально: издать хотя бы обещающий документ, как был издан для поляков. Но такое мог охватить и на такое решиться — только Столыпин. Без него же теперь — это не было осмыслено, не было сделано. (А с весны 1915 — упущено и гораздо хуже.)
Конечно, у либеральных кругов, включая верхи российского еврейства, тут было и добавочное уверенное соображение. Ещё в 1907 (опять же безо всякой настоятельной надобности) Николай II дал втянуть себя в военный союз с Англией (и тем стянул на своей шее петлю будущего русско-германского столкновения). И ныне соображение всей российской передовой общественности было: что союз с демократическими державами и совместная с ними победа сделают неизбежной для России к концу войны всеобщую демократизацию, а значит устойчивое еврейское равноправие. Был смысл российским евреям, и не только столичным, — стремиться в этой войне к победе России.
Но этот смысл был перевешен суматошным, безразборным и массовым выселением евреев из прифронтовой полосы, приказанным Ставкой при великом отступлении 1915. Что у Ставки вообще оказались на то полномочия — результат неуклюжих решений в начале войны. В горячечные дни июля 1914, мечась перед надвигающимся жребием войны, Государь между делом, как второстепенный документ, подписал Временное Положение о полевом управлении войск, по которому Ставке предоставлялись неограниченные права во всех прифронтовых областях, на большую глубину — и безо всякого согласования с Советом министров. Этот документ не казался в тот момент серьёзным, ибо всегда предполагалось, что Верховным будет сам Государь, и конфликтов с кабинетом министров возникнуть не может. Но и в те же июльские дни 1914 министры же и отговорили Государя принимать Верховное Главнокомандование. Государь проницательно предложил этот пост своему любимцу пустомеле Сухомлинову, военному министру. Сухомлинов, естественно, отпорхнул от такого почёта — и пост достался в. кн. Николаю Николаевичу, а тот не счёл возможным начинать с ломки уже назначенного штата и сменить начальника штаба Верховного, каким уже до него был назначен генерал Янушкевич. А Положение-то о полевом управлении — при этом не изменилось. И теперь всё кормило управления одной третью России досталось ничтожному, даже не военному, а административному генералу Янушкевичу.
В самом начале войны на местах возникали приказы к выселению евреев из фронтовой полосы8. В августе 1914 в газетах можно было прочесть: «Права евреев... Циркулярное телеграфное распоряжение всем губернаторам и градоначальникам приостановить акты массового или частичного выселения евреев». Но к новому 1915 году, как свидетельствует доктор Д. Пасманик, бывший всю войну на фронте врачом, «вдруг по всему фронту и во всех правительственных кругах заговорили об еврейском шпионаже»9.
Именно Янушкевич, летом 1915, прикрывая отступление русских армий, казавшееся тогда ужасающим, стал издавать распоряжения о массовых высылках евреев из прифронтовой полосы — высылках огульных, безо всякого разбора личной вины. Удобный ход: свалить все поражения на евреев.
Может быть, это обвинение возникло и не без поджига от германского генштаба, издавшего воззвание к российским евреям: восставать против своего правительства. Но более принято мнение, которое развивают многие источники, — что это произошло под польским влиянием. Как раз перед войной в Польше вспыхнул, пишет Слиозберг, резкий антисемитизм, «борьба против еврейского господства в промышленности и торговле... Война застала агитацию против евреев... в зените и... поляки всячески старались опорочивать еврейское население в глазах Верховного командования распространением небылиц и легенд о еврейском шпионаже»10. — Тотчас после обещательного августовского (1914) воззвания Николая Николаевича к полякам — в Варшаве был создан поляками Центральный обывательский комитет, и в него не включили ни одного еврея, хотя в Польше евреев было 14%. В сентябре произошёл и еврейский погром в Сувалках11. — А при отступлении 1915 «возбуждённое настроение армии легко поддалось на польский навет»12. Пасманик утверждает, что он «в состоянии доказать, что первый слух о еврейском предательстве был пущен поляками», часть поляков «сознательно помогала немцам. Желая отвести от себя подозрения, они начали усердно распространять слух о еврейском шпионаже»13. Несколько источников подчёркивают именно в связи с выселением, что сам Янушкевич был «поляк, принявший православие»14.
Да, он мог такое влияние испытать, но мы не считаем этих объяснений достаточными или как-либо оправдывающими русскую Ставку.
Конечно же, евреи прифронтовой полосы не могли разорвать свои связи с соседними посёлками, прекратить «еврейскую почту» и сделаться врагами своих же соплеменников. К тому же, евреям российской черты оседлости немцы казались тогда высоко-культурной европейской нацией, не то что русские и поляки (чёрная тень Освенцима ещё не легла на землю и не пересекла еврейского сознания...). В то время корреспондент «Таймc» Стивен Грэм сообщал, что как только на море появляется немецкий дымок, так еврейское население Либавы «забыло русский язык» и начинает говорить по-немецки. При необходимости эвакуироваться — евреи предпочитали в сторону немцев. — И неприязнь, испытываемая ими от российской армии, а затем выселение — только и могли вызывать ответную горечь, а кого подтолкнуть и к нарочитой помощи немцам.
К обвинению евреев-местных жителей добавлялось и обвинение против евреев-солдат в трусливости и дезертирстве. Протопресвитер российской Армии о. Георгий Шавельский, постоянно находившийся в Ставке, но ездивший и в части и осведомлённый в стекающихся новостях, в своих воспоминаниях пишет: «с первых же дней войны... начали усиленно говорить об евреях, что евреи-солдаты трусы и дезертиры, евреи-жители — шпионы и предатели. Рассказывалось множество примеров, как евреи-солдаты перебегали к неприятелю, или удирали с фронта: как мирные жители-евреи сигнализировали неприятелю, при наступлениях противника выдавали задержавшихся солдат, офицеров и пр. и пр. Чем дальше шло время и чем более ухудшались наши дела, тем более усиливались ненависть и озлобление против евреев. С фронта слухи шли в тыл... создавая настроение, уже опасное для всего русского еврейства»15. — Социалист-поручик М. Лемке, сидевший тогда в Ставке, списывал в свой тайный дневник из донесения с Юго-Западного фронта от декабря 1915: «усилилось до угрожающих размеров перебегание от нас к неприятелю евреев и поляков не только с передовых позиций, но и из тыловых учреждений»16. — В ноябре 1915 даже на заседании бюро Прогрессивного Блока можно было услышать (по милюковским записям заседания): «Какой народ доказал свой непатриотизм?» — «Евреи»17.
В Германии и Австро-Венгрии евреи могли занимать видные государственные посты, не меняя при этом религии, в Австро-Венгрии — также и посты в армии. В российской же армии еврею, не перешедшему в христианство, не было хода стать офицером, и евреи со специальными знаниями чаще отбывали службу рядовыми. Естественно, что они не рвались служить в такой армии. (И, несмотря на это, находились же и еврей-георгиевские кавалеры. Капитан Г. С. Думбадзе вспоминает еврея, студента юридического факультета, получившего 4 георгиевских креста — но отказавшегося идти в школу прапорщиков, чтобы не креститься и тем не убить своего отца. Большевики потом расстреляли его18.)
В то же время неубедительно и не реально было бы заключить, что все обвинения — сплошь выдумки. Шавельский пишет: «Вопрос этот слишком широк и сложен... не могу, однако, не сказать, что в поводах к обвинению евреев в то время не было недостатка... В мирное время их терпели на разных нестроевых должностях; в военное время... евреи наполнили строевые ряды армии... При наступлениях они часто бегали позади, при отступлениях оказывались впереди. Паника в боевых частях не раз была обязана им... Отрицать нередкие случаи шпионства, перебежек к неприятелю... со стороны евреев тоже не приходится... Не могла не казаться подозрительной и поразительная осведомлённость евреев о ходе дел на фронте. “Пантофельная почта” действовала иногда быстрее и точнее всяких штабных телефонов... В еврейском местечке Барановичах, рядом со Ставкой, события на фронте подчас становились известными раньше, чем узнавал о них сам Верховный со своим начальником Штаба»19. (Лемке отмечает еврейское происхождение самого Шавельского20.)
В Ставку приезжал московский раввин Мазе, убедить Шавельского в том, «что евреи — как и все другие: есть... мужественные и храбрые, есть и трусы; есть верные Родине, бывают и негодяи, изменники», и приводил примеры из прошлых войн. «Как ни тяжело было мне, но я должен был рассказать ему всё известное мне о поведении евреев во время этой войны», «друг друга мы не убедили»21.
А вот ещё свидетельство современника. Абрам Зисман, инженер, служивший тогда в эвакуационной комиссии, полувеком позже вспоминал: «к стыду своему, должен сказать, [что евреи близ германского фронта] вели себя весьма неблаговидно, помогая всячески германской армии»22.
Были и обвинения против евреев-поставщиков, чисто экономические. Лемке скопировал и такой приказ, подписанный в Ставке уже Государем в день его вступления в должность Верховного (а значит подготовленный штабом Янушкевича): что поставщики-евреи злоупотребляют доставкой перевязочных средств, лошадей и хлеба для армии; получают от войсковых частей удостоверения, «что им поручена, покупка для надобностей войск... но без указания количества покупаемого и района» покупки. Затем «евреи снимают с них в разных городах значительное число нотариальных копий, раздают их своим единомышленникам» — и так получают возможность производить закупки в любом районе Империи. «Благодаря еврейской сплочённости и значительным денежным средствам, ими захватываются обширные районы для скупки главным образом лошадей и хлеба», а это искусственно повышает цены и затрудняет деятельность правительственных заготовителей23.
Однако и все эти случаи не могут оправдать поведение Янушкевича и Ставки. Русское командование, не разбираясь, размахнулось безрассудно выселять евреев массами.
Особенно выделялось обращение с евреями Галиции — жителями уже Австро-Венгрии. «С началом 1-й мировой войны десятки тысяч евреев бежали из Галиции в Венгрию, Богемию и Вену. Оставшиеся в Галиции евреи сильно пострадали в период русской оккупации края»24. «Издевательства над евреями, избиения, и даже погромы, которые особенно часто устраивали казачьи части, стали в Галиции обычным явлением»25. Пишет о. Шавельский: «В Галиции ненависть к евреям подогревалась ещё теми притеснениями, какие терпело в период австрийского владычества местное русское [т. е. украинское и русинское] население от евреев-панов»26 (то есть оно теперь присоединялось к самоуправству казаков).
А «в Ковенской губернии выселение было поголовным: из Ковно вывозили больных, раненых солдат, семьи фронтовиков»27. Ещё бывало «требование заложников, в обеспечение будто бы против шпионажа», такие случаи «стали обычным явлением»28.
Тогдашняя высылка евреев видится особенно разительной на фоне того, что в 1915 не было, как в 1941, массовой общей эвакуации городского населения. Армия отходила, гражданское население оставалось на местах, никого не гнали — но именно евреев, одних евреев изгоняли, иногда повально и в самые короткие сроки, — кроме естественной обиды ещё и фактическое разорение, потеря жилья, потеря имущества — действительно ещё один вид грандиозного погрома, и ведь уже от властей, а не от толпы? Как не понять еврейского горя?
А к тому же, распоряжения Янушкевича и действия подчинённых ему военачальников происходили вне какой-нибудь обдуманной и предсказуемой системы, были рассогласованы, судорожны, противоречивы и тем вносили ещё худшую сумятицу. Тем распоряжениям не ведена никакая сводная летопись или ведомость. Были о них разрозненные отзвуки в прессе тех лет, да вот в «Архиве Русской Революции» И. В. Гессена напечатана сводка документов29 — правда вполне случайных, бессистемных, и тоже, как у Лемке, частных копий, списанных из документов. Однако и эти немногие данные дают возможность всё же судить о происшедшем.
В одних распоряжениях — выселять евреев из района боевых действий «в сторону противника» (то есть так понять, что — к австрийцам, через фронт?), галицийских евреев — назад в Галицию; в других — высылать в наши тылы, иногда — недальние, иногда — на левый берег Днепра, а то уже — и «за Волгу». То — «очистить от евреев 5-вёрстную полосу» прифронтовую, то — 50-вёрстную. Где на это выселение даётся пять суток, и с имуществом, где сутки, очевидно, уже почти без имущества, а не желающие эвакуироваться будут отправлены этапным порядком. То: не выселять, а, при нашем отступлении, брать с собой заложников из видных евреев, особенно раввинов, — на случай доносов евреев немцам об оставшихся русских и поляках, сочувствующих России; а при казни тех немцами будут казнены и заложники (на оккупированной немцами территории — как узнать? проверить? фантастическая система). То: заложники не берутся, а лишь назначаются среди местного еврейского населения нашей территории — и несут ответственность, чтобы не было еврейского шпионажа или сигнализации неприятелю. То: не допускать евреев даже присутствовать при рытье окопов в нашем тылу (чтобы не дали знать через своих к австрийцам об их расположении, — а румынские евреи переходили границу легко); то, наоборот: посылать гражданских евреев именно на рытьё окопов. То (командующий Казанским ВО известный самодур генерал Сандецкий): всех солдат иудейского вероисповедания — немедленно в маршевые роты и слать на фронт. То: недовольство от укомплектований боевых частей евреями, их «непригодность в качестве боевого материала».
Такое впечатление, что в своей антиеврейской кампании Янушкевич, Ставка уже теряли голову: чего же именно они хотят? И в эти самые страдные боевые недели, когда русские войска изнемогали от отступления без снарядов, — рассылался систематический (удобный лишь для тыловой жизни) «перечень вопросов» к командному составу: накоплять исследовательские данные о «нравственных, боевых, физических качествах евреев-солдат», о взаимоотношении их с местным еврейским населением. И теоретически готовился проект о возможном после войны полном исключении евреев из военной службы.
Не знаем мы и точных цифр выселенных. В “Книге о русском еврействе” читаем, что в апреле 1915 было выселено из Курляндской губернии 40 тыс. евреев, в мае из Ковенской 120 тыс.30 Тот же сборник, в другом месте, даёт цифру суммарную по всему времени и вместе с беженцами-евреями — за 250 тыс.31, тогда на всех выселенных вряд ли придётся больше половины того. — Уже после революции в «Новом времени» было сообщение, что в результате эвакуации всех галицийских жителей рассеяно по России 25 тысяч, из них евреев около 1 тысячи32. (Это — уже неправдоподобно малые цифры.)
10-11 мая 1915 был издан приказ остановить выселения, и они прекратились. Жаботинский в итоге называл это выселение евреев из прифронтовой полосы в 1915 «катастрофой, кажется, беспримерной со времён Фердинанда и Изабеллы» испанских в XV в.33 Но не жест ли Истории, что это массовое выселение — и само оно, и возмущённая на него реакция — послужили реальному и желанному уничтожению черты оседлости?
Привременно отозвался Леонид Андреев: «наше пресловутое “варварство”, в котором обвиняют нас... всё целиком и исключительно основано на нашем еврейском вопросе и его кровавых эксцессах»34.
Выселения евреев получили огласку всемирную. И петербургские еврейские правозащитники во время войны передавали сведения в Европу о положении евреев, «особенно проявил свою неутомимую деятельность Александр Исаевич Браудо»35. А. Г. Шляпников рассказывает, что и от Горького получал документы о преследовании евреев в России, отвёз их в Америку. Такие сведения быстро и сильно отзывались в Европе и в Штатах и вызывали там высокую волну негодования.
И если «лучшие представители еврейского общества и интеллигенции» боялись, что «победа Германии... послужила бы только укреплению антисемитизма... и по этому одному не могло быть речи о симпатии к германцам и надеждах на их победу»36, то из Дании уже слышим от русского военного агента в декабре 1915, что успеху антирусской пропаганды «способствуют и евреи, которые открыто заявляют о том, что не желают победы России и, как результат её, — обещанной автономии Польши, ибо знают, что последняя примет энергичные меры для изгнания евреев из её пределов»37, — то есть что антисемитизма надо бояться польского, а не немецкого: в самостоятельной Польше евреев, может быть, ждёт жребий похуже российского.
Правительствам Англии и Франции было конфузно осуждать поведение своего союзника громко. Но тем временем на мировую платформу всё более всходили Соединённые Штаты. В ещё тогда нейтральной Америке в 1915 «симпатии разделились и... часть евреев, которая оказалась в Америке из бывших выходцев из Германии, проявляли, если не активную, то внутреннюю симпатию к немцам»38. Подпитывало их и настроение еврейских выходцев из России и Галиции, которые, как свидетельствует социалист Зив, желали (что уже и не могло быть иначе) поражения России в войне, а тем более осевших в Штатах российско-еврейских «профессиональных революционеров»39. Это налагалось на существующие в Соединённых Штатах антирусские настроения, — ведь ещё совсем недавно произошёл драматический разрыв в 1911 году 80-летнего американо-русского торгового договора. Американская общественность видела правительственную Россию — страной «развращённой, реакционной и невежественной»40.
И это быстро и весомо сказалось на воюющей России. Уже в августе 1915 читаем в милюковских записях заседаний Прогрессивного Блока: «Американцы ставят условием [помощи России] свободный приезд [в Россию] американских евреев»41, — снова тот конфликт с Т. Рузвельтом, 1911 года. — А когда русская парламентская делегация в начале 1916 поехала в Лондон и Париж просить денежной помощи, то она столкнулась с жёстким отказом. Это обильно представлено в докладе Шингарёва (20 июня 1916) в Военно-морской комиссии Государственной Думы по возврату делегации. Английский лорд Ротшильд ответил: «Вы мешаете нашему кредиту в Америке». Французский барон Ротшильд сказал: «В Америке огромная масса еврейских деятелей, они имеют большое влияние в Америке, и там настроение создалось враждебное для вас». (Затем «Ротшильд сказал ещё более резко», Шингарёв просит не заносить в протокол.) Это финансовое давление Америки, заключает докладчик, продолжение того, как был ими расторгнут торговый договор в 1911 (но, конечно, наложились недавние массовые выселения евреев). А Яков Шифф, так резко проявивший себя в 1905 против России, теперь сказал посланному в Америку французскому парламентарию Башу: «Мы дадим Англии и Франции кредит, если мы будем знать, что Россия что-нибудь сделает по еврейскому вопросу, а то вы занимаете деньги для России, а мы России давать не желаем»42. — Милюков рассказывал с думской трибуны о протестах «многомиллионного еврейского населения» США, находящих «в американском общественном мнении... широкий отклик. У меня в руках целый ряд свидетельств из американских газет... у меня есть описание митингов, которые кончались истериками и слезами, когда говорили о положении евреев в России. У меня есть копия постановления Президента американской республики Вильсона, который назначает еврейский день по всей Америке для сбора помощи пострадавшим евреям». И «когда к американским банкирам приходят с требованием денег, они говорят: позвольте, как мы будем давать деньги? Мы дадим вам, Англии и Франции, но с тем, чтобы этими деньгами не пользовалась Россия... Известный руководитель нью-йоркского финансового мира, банкир Яков Шифф, решительным образом отказывается идти на какие бы то ни было займы...»43.
Англоязычная Еврейская энциклопедия подтверждает, что Шифф, «использовавший своё влияние, чтобы предотвратить займы России от других финансовых домов... продолжил эту политику во время Первой Мировой войны»44, и оказывал давление на другие банкирские дома — тоже не давать России.
А всё возбуждение от высылки, внутрироссийское и мировое, пришлось расхлёбывать российскому Совету министров, кого Ставка в своих действиях не спрашивала и на чьи протесты не обращала внимания. Обрывки страстных о том прений в Совете министров я уже приводил45. Вот и ещё оттуда. За временное открытие всех городов еврейскому поселению выступал Кривошеин: «Льгота евреям будет полезна не только с политической, но и с экономической точки зрения... До сих пор наша политика в этой области напоминала того скупого, который спит на своём золоте, сам не извлекая из него доходов и другим не позволяя». Но протестовал министр Рухлов: предлагаемое право евреям свободно расселяться по России «является коренным и бесповоротным изменением исторически сложившегося законодательства, имеющего целью оградить русское достояние от еврейских захватов, а русский народ — от разлагающего влияния еврейского соседства... Вы оговариваете, что льгота даруется только на время войны... такая оговорка ничто иное, как фиговый листик», после войны уже «не найдётся такой власти», чтобы «снова погнать евреев обратно за черту оседлости... Русские мрут в окопах, а евреи будут устраиваться в сердце России, извлекать выгоды из народного бедствия и всеобщего разорения. А как на это взглянет и армия, и весь русский люд?» — И ещё раз, на следующем заседании: «Русские люди несут невероятные лишения и страдания и на фронте, и в тылу, а еврейские банкиры покупают своим сородичам право использовать беду России для дальнейшей эксплуатации обескровленного русского народа»46.
Но министры соглашались, что другого выбора — нет. Меру надо было «проводить в исключительно спешном порядке» — «в интересах обеспечения финансовых потребностей войны»47. И все, кроме Рухлова, подписались под циркуляром: открыть евреям свободное поселение (и с правом приобретения недвижимого имущества) — повсюду в Империи за исключением столиц, сельских местностей, казачьих областей и района Ялты48. Осенью 1915 был отменён и обязательный для евреев годичный паспорт, разрешено получать бессрочный. (За этим последовали частичное открытие образования вне процентной нормы и разрешение служить присяжными поверенными по процентной норме49.) В обществе преградные аргументы доламывались под напором войны.
Так навсегда рухнула, продержавшаяся век с четвертью черта еврейской оседлости. Причём, констатирует Слиозберг, «эта мера, столь важная по своему содержанию... означавшая отмену черты оседлости, к которой тщетно стремились в течение десятков лет русские евреи и русские либеральные круги, прошла незаметно»50. Незаметно — из-за общего размаха войны. Потоки беженцев и переселяемых наводняли Россию.
Правительственный Татьянинский комитет по беженцам отпускал деньги и на устройство еврейских переселяемых51. До самой Февральской революции «Совещание о беженцах продолжало функционировать и отпускать огромные суммы на национальные комитеты», в том числе на еврейский52. А само собой разумеется, текли деньги от многочисленных еврейских организаций, взявшихся за помощь энергично и умело. Тут было действующее с 1880 (и в городах вне черты) хорошо налаженное ОРТ (Общество ремесленного труда среди евреев). ОРТ работал в кооперации с World Relief Committee и «Джойнтом» («Комитет по распределению фондов помощи евреям, пострадавшим от войны»). Все они широко помогали еврейскому населению России; «Джойнт оказал помощь сотням тысяч евреев России и Австро-Венгрии»53. ОРТ содействовал евреям и в эмигрировании и в сельском хозяйстве в Польше — так как «за время войны евреи, жители местечек, были втянуты, — не без понуждения со стороны немецких оккупантов, — к занятию земледелием»54. Тут и — возникшее в 1912 ОЗЕ (Общество охранения здоровья еврейского населения); оно ставило своей задачей заниматься не только прямым лечением евреев, но и открытием санаториев и амбулаторий для евреев, также и общей сангигиеной, уменьшать коэффициент заболеваемости, вести «борьб[у] с физической деградацией еврейского населения» (подобной организации ещё не было нигде в России). Теперь, с 1915, оно устраивало для еврейских переселенцев на их пути и местах назначения — питательные пункты, летучие врачебные отряды, госпитали, амбулатории, приюты, консультации для матерей55. — А с 1915 возникло и ЕКОПО (Еврейское Общество помощи жертвам войны); получая помощь от Татьянинского комитета, и от щедро субсидируемых казной Земского Союза и Союза Городов (вместе — «Земгора»), и из Америки, ЕКОПО создало разветвлённую сеть уполномоченных, обслуживающих еврейских беженцев в пути и на местах, подвижные кухни, столовые, снабжение одеждой, занятиями (бюро труда, технические курсы), сеть детских учреждений и школ. Великолепная организованность! — ведь вспомним, что обслуживали они примерно 250 тысяч беженцев и переселяемых; к августу 1916 зарегистрированных беженцев насчитывалось свыше 215 тысяч56. — А ещё, соглашением Еврейской Народной группы, Еврейской Народной партии, Еврейской Демократической группы и сионистов, было образовано «Политическое Бюро» при депутатах-евреях 4-й Государственной Думы, во время войны оно развивало «большую деятельность»57.
Несмотря на все ущемления, «война дала мощный толчок еврейской самодеятельности, вспрыснула энергию в дело самопомощи»58. В эти годы «обнаружились огромные подспудные силы, созревшие в еврейском национальном коллективе России... крупные резервы общественной инициативы в самых разнообразных областях»59. — Кроме средств от комитетов помощи, ЕКОПО получал прямо от правительства миллионную помощь. Особое Совещание по беженцам «ни разу не отклоняло наших представлений» о просимых ассигнованиях, за полтора года 25 миллионов рублей, во много-много больше, чем еврейские сборы (правительство оплачивало безрассудство Ставки), а поступавшие затем суммы с Запада комитет мог сохранить60 на будущее.
Так — за счёт беженцев, выселенцев, но и немалых добровольных переселенцев — война значительно изменила расселение евреев по России, образовались большие еврейские колонии в городах дальнего тыла, особенно в Нижнем Новгороде, Воронеже, Пензе, Самаре, Саратове, да не меньше того и в столицах. Хотя снятие черты оседлости не относилось к столицам, теперь они практически открылись. Тянулись в них часто к родственникам или покровителям, уже давно осевшим на новых местах. В случайных мемуарах прочтём о петербургском зубном враче Флакке: квартира в 10 комнат, лакей, горничная и повар, — таких основательных жителей-евреев было немало, и в годы войны, при крайнем жилищном стеснении в Петрограде, — они открывали возможности вселения для приезжающих евреев. За эти годы произошло множество частных переездов — семей, семейных групп, которые не фиксированы в истории, лишь иногда выплывают в частных воспоминаниях, как родственники Давида Азбеля: «тётя Ида... покинула тихий и сонный Чернигов в начале Первой мировой войны. Она переехала в Москву»61. Приезжали и совсем незаметные, однако иные достигали серьёзных влиятельных постов — например, писарь Познанский, ведавший в петроградской военно-цензурной комиссии «всеми секретными делами»62.
А из Ставки само собой катилась волна распоряжений, где исполняемых, а где пренебрежённых: изгонять евреев в армии с нестроевых должностей, особенно из писарей, хлебопёков, санитаров, телефонистов, телеграфистов. Например, «для предотвращения антиправительственной пропаганды, которую якобы ведут евреи-врачи и санитары, следует направлять их не в санитарные поезда и госпитали, а “в такие места, где условия мало благоприятствуют развитию пропаганды, как, например, на передовые позиции, уборку раненых с полей сражений”»63. Ещё отдельно — изгонять из персоналов Земсоюза, «Согора» (Союза городов), Красного Креста и Северопомощи, где евреи скапливаются в большом изобилии, уклоняясь от прямой военной службы (как, заметим, и десятки тысяч русских также уклонялись там) и используя свои удобные должности для разлагающей пропаганды в армии (как и каждый уважающий себя либерал, радикал или социалист занимался тем же самым), а особенно агитируют о «негодност[и] высшего командного состава» (что и во многом соответствовало истине)64. Иные циркуляры гласили об опасности держать евреев на постах, где они коснутся чувствительных сведений: в учреждениях Земсоюза Западного фронта в апреле 1916 «все важные отрасли канцелярского труда (в том числе и секретная часть) находятся в руках евреев» и называются евреи, ведущие регистрацию и подшивку документов, также и заведующий информационным отделом, имеющий «по обязанностям своей службы свободный доступ в разные тыловые армейские и районные управления»65.
Всё же нет свидетельств, что грозные раскаты Ставки об изгнании евреев из учреждений Земгора исполнялись в заметном масштабе. Тот же осведомлённый Лемке свидетельствует, что «распоряжение военных властей об удалении евреев» там были встречены «несочувственно». И Земгором было издано распоряжение, что «все лица иудейского вероисповедания, увольняемые из учреждений [Земгора] по распоряжению властей, увольняются в 2-месячный отпуск с сохранением жалованья и суточных» и с правом первоочерёдного занятия мест в тыловых учреждениях Земгора66. (И у ведущей российской прессы Земгор был охраняемым любимцем. Например, пресса единодушно отказалась напечатать об источниках средств Земгорсоюза: за 25 месяцев войны, по 1 сентября 1916, — 464 млн. руб. получил Земгор от правительства (он и всё снабжение получал готовым с интендантских складов) и только 9 млн. руб. от земств, городов, общественности67. Отказалась, потому что это подорвало бы весь смысл деятельности благотворно-спасительного Земгорсоюза в противовес бездарному, глупому, ничтожному правительству.)
По экономическим и географическим обстоятельствам, не удивительно, что среди поставщиков оказывалось много евреев. Гневная письменная жалоба (которую подали «православно-русские круги г. Киева... в силу патриотического долга») указывает на Соломона Франкфурта: держит крупнейший пост «уполномоченного министерства земледелия по снабжению армии салом» (впрочем, на его дезорганизующие реквизиции звучали жалобы и в Государственной Думе). В том же Киеве «агроном киевского уездного земства» Зельман Копель случайно увековечился в истории тем, что под Рождество 1916 неумеренной реквизицией оставил на праздник без сахара Бородянскую волость (тут жалоба и на уездную земскую управу)68.
В ноябре 1916 депутат Н. Марков возмущённо перечислял в Государственной Думе «мародёр[ов] тыла и грабител[ей]» казны и государственной обороны — и по своему известному пристрастию выделял евреев: в том же Киеве члена городской управы Шефтеля, задержавшего на складах и сгноившего больше 150 тыс. пудов городских запасов муки, рыбы и других продуктов — а в то же время «друзья этих господ продавали по сумасшедшим ценам рыбу не городскую, а частную»; члена ГД от Киева В. Я. Демченко, укрывавшего «масс[у] евреев, богатых евреев» (и перечисляет их) «для уклонения от воинской повинности»; или, в Саратове, «инженера Леви», «чрез комиссионера Френкеля» поставлявшего по завышенной цене товары для военно-промышленного комитета69. Однако заметим: и сами гучковские военно-промышленные комитеты занимались тем же относительно казны, что уж...
В докладе петроградского Охранного отделения, в октябре 1916, читаем: «В Петрограде вся без исключения торговля ведётся через евреев, прекрасно осведомлённых об истинных вкусах, намерениях и настроениях толпы»; но донесение перелагает и мнение правых, что в народе «та свобода, которой за время войны начали пользоваться евреи», всё больше вызывает недовольство, «правда, официально ещё и существуют некоторые русские фирмы, но за ними фактически стоят те же самые евреи: без посредника еврея ничего нельзя купить и заказать»70. (В большевицких изданиях, например в книге Каюрова71, действовавшего тогда в Петрограде, не преминули приврать, что в мае 1915 при погроме немецких фирм и магазинов в Москве громили, якобы, и еврейские, — но это было не так, как раз наоборот: в момент немецкого погрома евреи вывешивали, из-за схожести фамилий на вывесках, охранительные надписи: «это магазин еврейский», и погромщики миновали их. Еврейская торговля в тыловой России за все годы войны никак не пострадала.)
На самых же верхах монархии — в болезненном окружении Григория Распутина — играла заметную роль маленькая группа весьма подозрительных лиц. Они вызывали негодование не только у правых кругов, — вот в мае 1916 французский посол в Петрограде Морис Палеолог записал в дневнике: «Кучка еврейских финансистов и грязных спекулянтов, Рубинштейн, Манус и др., заключили с ним [Распутиным] союз и щедро его вознаграждают за содействие им. По их указаниям, он посылает записки министрам, в банки и разным влиятельным лицам»72.
И действительно, если раньше ходатайством за евреев занимался открыто барон Гинцбург, то вокруг Распутина этим стали прикрыто заниматься облепившие его проходимцы. То были банкир Д. Л. Рубинштейн (состоял директором коммерческого банка в Петрограде, но и уверенно пролагал себе пути в окружение трона: управлял состоянием в. кн. Андрея Владимировича, через Вырубову был приглашён к Распутину, затем награждён орденом Св. Владимира и получил звание действительного статского советника, «ваше превосходительство»), И промышленник-биржевик И. П. Манус (директор петроградского Вагоностроительного завода и член правления Путиловского, в руководстве двух банков и Российского Транспортного общества, также в звании действительного статского).
Рубинштейн приставил к Распутину постоянным «секретарём» полуграмотного, но весьма оборотистого и умелого Арона Симановича, торговца бриллиантами, богатого ювелира (и что б ему «секретарствовать» у нищего Распутина?..)
Этот Симанович («лутчий ис явреев» — якобы написал ему «старец» на своём портрете) издал потом в эмиграции хвастливую книжицу о своей сыгранной в те годы роли. Среди разного бытового вздора и небылых эпизодов (тут же прочтём о «сотн[ях] тысяч казнённых и убитых евреев» по воле в. кн. Николая Николаевича)73, сквозь эту пену и залёты хвастовства просматриваются и некоторые фактические, конкретные дела.
Тут было и начатое ещё в 1913 «дело дантистов», большей частью евреев, «образовалась целая фабрика зубоврачебных дипломов», которые наводнили Москву74, — а с ними получали тут поселение, не подвергаясь военной службе. Таковых было около трёхсот (по Симановичу — 200). Лже-дантистов приговорили к заключению на год, но, по ходатайству Распутина, помиловали.
«Во время войны... евреи искали у Распутина защиты против полиции или военных властей», и, хвастался потом Симанович, к нему «обращалось очень много молодых евреев с мольбами освободить их от воинской повинности», что давало им возможность в условиях военного времени и поступить в высшее учебное заведение; «часто совершенно отсутствовала какая-нибудь законная возможность» — но Симанович, якобы, находил пути. Распутин «сделался другом и благодетелем евреев и беспрекословно поддерживал мои стремления улучшить их положение»75.
Говоря о кружке этих новых фаворитов, нельзя вовсе не упомянуть выдающегося авантюриста Манасевича-Мануйлова. Он побывал и чиновником м.в.д., и агентом тайной российской полиции в Париже; и он же продавал за границу секретные документы Департамента полиции; и вёл тайные переговоры с Гапоном; потом при премьер-министре Штюрмере исполнял «особые “секретные обязанности”»76.
А Рубинштейн вступил в поле общественности, перекупив газету «Новое время» (о ней в гл. 8), прежде враждебную к евреям. (В этом была, шутливо говоря, историческая справедливость: ведь Суворин приобрёл «Новое время» в 1876 на деньги варшавского банкира Кронеберга, и первое время она была благожелательна к евреям, и в ней сотрудничал ряд еврейских авторов. Но, начиная с русско-турецкой войны, газета круто развернулась и «перешла в лагерь реакции», а «в еврейском вопросе... не знала границ для ненависти и недобросовестности»77.) В 1915 премьер Горемыкин и министр внутренних дел Хвостов-младший помешали попыткам Рубинштейна купить «Новое время»78, но позже покупка состоялась, — впрочем, уже близко к революции, так что мало и пригодилась. (Ещё одна правая газета «Гражданин» тоже была частично перекуплена Манусом.)
Эту группу С. Мельгунов наградил прозвищем «“квинтета”, обделывавшего свои дела в царской “прихожей”»79 — через Распутина. И при власти Распутина — то была уже не мелочь: в острейшей близости к трону и в опаснейшей силе влияния на ход общероссийских дел находились подозрительные фигуры. Английский посол Бьюкенен считал, что Рубинштейн связан с германской разведкой80. Не исключено, что так по сути и было.
Активное развитие германского шпионажа в России и связь его со спекулянтами тыла понудила генерала Алексеева летом 1916 испросить высочайшее соизволение на право расследования не только в районе, подведомственном Ставке, — и так создалась «Следственная комиссия генерала Батюшина». И первой мишенью её стал банкир Рубинштейн, подозреваемый в «спекулятивных операциях с немецким капиталом», финансовых операциях в пользу неприятеля, дискредитировании рубля, переплате заграничным агентам при заказах интендантства и в спекуляции хлебом на Волге. И Рубинштейн был распоряжением министра юстиции Макарова арестован 10 июля 1916 с обвинением в государственной измене81.
Самым настойчивым ходатаем за Рубинштейна, которому грозило 20 лет каторги, была сама царица. Уже через два месяца после его ареста Александра Фёдоровна просила Государя, чтобы Рубинштейна «потихоньку услали в Сибирь и не оставляли бы здесь для раздражения евреев», «поговори насчёт Рубинштейна» с Протопоповым. Через две недели сам и Распутин шлёт телеграмму Государю в Ставку: что и Протопопов «умоляет, чтобы ему никто не мешал», также и контрразведка... «Ласково беседовал об узнике, по-христиански». — Ещё через три недели А. Ф.: «Насчёт Рубинштейна, он умирает. Телеграфируй... немедленно [на Северо-Западный фронт]... передать Рубинштейна из Пскова министру внутренних дел», то есть всё тому же ласковому христианину Протопопову. И на следующий день: «Надеюсь, ты телеграфировал насчёт умирающего Рубинштейна». — И ещё через день: «Распорядился ли ты, чтобы Рубинштейн был передан министру внутренних дел? иначе он помрёт, оставаясь в Пскове, — пожалуйста, милый!»82.
И 6 декабря Рубинштейн был освобождён — за 10 дней до убийства Распутина, в крайнее для себя время, как последняя распутинская услуга. Сразу же за убийством отставлен и ненавидимый царицею министр Макаров. (А большевиками вскоре расстрелян.) — Впрочем, с освобождением Рубинштейна следственное дело не было тотчас прекращено, он арестован снова, — но в спасительную Февральскую революцию Рубинштейн был, среди томимых узников, освобождён толпой из петроградской тюрьмы и покинул неблагодарную Россию, как, вовремя, и Манасевич, и Манус, и Симанович. (Впрочем, Рубинштейна ещё встретим.)
Весь этот тогдашний тыловой разгул грабежа государственного достояния — нам, жителям 90-х годов XX века, видится лишь малой экспериментальной моделью... Но общее — в самодовольном и бездарном правлении, при котором сама судьба России уплывала из рук её правителей.
На почве дела Рубинштейна Ставка санкционировала ревизию нескольких банков. Кроме того, началось и следственное дело против киевских сахарозаводчиков — Хепнера, Цехановского, Бабушкина и Доброго. Эти — получили разрешение на вывоз сахара в пределы Персии, и отправили много сахара, но через персидские таможенные посты на персидский рынок прошло немного, остальной сахар «исчез», однако были сведения, что он прошёл транзитом в Турцию, союзницу Германии. А в Юго-Западном крае, центре российской свеклосахарной промышленности, сахар внезапно сильно вздорожал. Дело сахарозаводчиков начато было грозно, но комиссия Батюшина не доследовала его, перечислили к киевскому судебному следователю, тот — выпустил их предварительно из тюрьмы, а затем нашлись ходатаи у трона.
Да и саму комиссию Батюшина, столь важную, — не сумели составить достойно, добротно. О бестолковом ведении ею следствия по делу Рубинштейна пишет сенатор Завадский83. Пишет в воспоминаниях и ставочный генерал Лукомский, что один из ведущих юристов комиссии полковник Резанов, несомненно знающий, оказался картёжник и любитель ресторанной жизни с возлияниями; другой, Орлов, — оборотень, который после 1917 послужил и в петроградской ЧК, а затем — у белых, потом провокационно вёл себя в эмиграции. Состояли там, очевидно, и другие подозрительные лица, кто-то не отказался и от взяток, вымогали выкупы у арестованных. Рядом бестактностей комиссия возбудила против себя военно-судебное ведомство в Петрограде и старших чинов министерства юстиции.
Однако и не одна Ставка занялась вопросом о спекулянтах, и именно в связи с деятельностью «вообще евреев». 9 января 1916 временный директор Департамента полиции Кафафов подписал секретное распоряжение — циркулярно всем губернаторам, градоначальникам и губернским жандармским управлениям. Но «разведка» общественности почти сразу вырвала этот секрет — и уже ровно через месяц, 10 февраля, Чхеидзе в Государственной Думе, оттесняя все очередные и срочные вопросы, прочёл этот документ с кафедры. А было в нём не только что «евреи... заняты революционной пропагандой», но и «помимо преступной агитации... избрали ещё два важных фактора — искусственное вздорожание предметов первой необходимости и исчезновение из обращения разменной монеты» — скупают её, а через то «стремятся внушить населению недоверие к русским деньгам»: что «русское правительство обанкротилось, так как не имеет металла даже для монеты». А целью всё это имеет, в оценке циркуляра, — «добиться отмены черты еврейской оседлости, так как настоящий момент они считают наиболее благоприятным для достижения своих целей путём поддержания смуты в стране». Никаких мер при этом Департамент не предлагал, а сообщал «для сведения»84.
На это отозвался Милюков: «К евреям применяют растопчинский приём: их выводят перед раздражённой толпой и говорят: вот виновные, берите их и расправляйтесь как знаете»85.
А в тех же днях в Москве полиция оцепила биржу на Ильинке, стала проверять документы оперирующих там, и обнаружила 70 евреев без права жительства в Москве; такая же облава произошла и в Одессе. Это тоже внеслось в думский зал — и, сотрясая его, разгорелось то, чего так опасался ещё годом раньше Совет министров: «в настоящих условиях недопустимо возбуждение в Государственной Думе прений по еврейскому вопросу, которые могут принять опасные формы и явиться поводом к обострению национальной розни»86. Но прения начались, и продолжались сквозь несколько месяцев.
С наибольшей силой и страстью, как он один умел говорить, передавая слушателям всё возмущение сердца, высказался о циркуляре Департамента полиции — Шингарёв: «Нет той гнусности, нет того безобразия, которого не проделало государство, надругаясь над евреем, и государство христианское... огульно клеветать на целую народность... Оздоровление русской жизни только тогда и возможно... когда вы вынете эту занозу, эту болячку государственной жизни — травлю национальностей... Больно за русское управление, стыдно за русское государство». Русская армия осталась в Галиции без снарядов — «это евреи что ли сделали?». И «дороговизна вызвана массою сложных причин... Почему же в циркуляре написали только про евреев, почему не написали про русских и др.?». Ведь дороговизна повсеместна. И то же — с исчезновением разменной монеты. «А ведь это написано в циркуляре Департамента полиции»!87
Не оспоришь.
Хорошо писать циркуляры в глубинных канцеляриях — а как поёжисто выходить перед разгневанным парламентом. Никуда не денешься, вытащен на трибуну Думы и сам автор циркуляра Кафафов: да циркуляр же, мол, не сопровождался никакими распорядительными действиями, он был направлен не в гущу населения, а к властям на местах, для сведения, а не для принятия мер, — и возбудил страсти лишь после того, как был продан «малодушны[ми]» служащими и оглашён с этой трибуны. Но вот, жалуется Кафафов, почему-то же не оглашены здесь другие секретные циркуляры, наверно тоже известные общественности, например, в мае 1915, он же подписал и такой циркуляр: «Среди некоторой части населения Империи в настоящее время разжигается крайнее озлобление против евреев», и Департамент «просит принять самые решительные меры к недопущению каких-нибудь выступлений в этом направлении», насильственных действий населения против евреев, «самыми решительными мерами пресекать в самом зародыше начавшуюся в некоторых местностях агитацию, не давая ей развиться в погромные вспышки». Или вот, тоже месяц назад, в начале же февраля, распоряжение в Полтаву: усилить осведомлённость, дабы «иметь возможность своевременно предупредить попытку погрома евреев»88.
Почему же, жаловался он, — таких распоряжений разведка общественности не берёт, пусть себе текут в тишине?
Выступая пламенно, Шингарёв, однако, тут же и предупредил, что Дума не должна «дать развиться прениям в этом огромном потоке безбрежного еврейского вопроса». Но — именно это и произошло от оглашения того циркуляра. Да и сам Шингарёв неосторожно толкнул прения к тому, отойдя от защиты евреев и назвав, что изменники-то — именно русские: Сухомлинов, Мясоедов да генерал Григорьев, позорно сдавший Ковенскую крепость89.
А это вызвало свой ответ. Марков ему возразил, что о Сухомлинове он не имеет права высказываться, ибо тот лишь под следствием. (Много цветов успеха сорвал Прогрессивный Блок на Сухомлинове, но к концу уже Временного правительства и сами вынуждены были признать, что — с пустышкой носились, никакой измены не было.) Мясоедов уже был осуждён и повешен (а есть данные, что тоже дутая история), Марков только прибавил, что «Мясоедов был повешен в компании шести... евреев шпионов» (факт не известный мне, Мясоедов был судим в одиночку), и вот, мол, таков процент90.
Среди нескольких пунктов с трудом склеенной в августе 1915 программы Прогрессивного Блока — «автономия Польши» уже звучала призрачно, когда вся Польша отдана немцам; «уравнение крестьян в правах» — не с правительства надо было требовать, Столыпин это уравнение уже давно провёл, а не утверждала его как раз Дума, именно в соревновании с равноправием евреев; итак, «вступление на путь постепенного ослабления ограничений в правах евреев», при всей оглядчивой уклончивости этой формулировки, выступало теперь как главный пункт программы Блока. Депутаты-евреи входили в Прогрессивный Блок91, а в печати на идише оглашали: «Еврейство желает Прогрессивному Блоку счастливого пути!»
И вот теперь, после изнурительных 2-х без малого лет войны, после фронтовых потерь и при кипящем раздражении в тылу, крайне-правые бросали упрёки: «Вы поняли, что перед народом надо разъяснить своё умолчание о немецком засилье, своё умолчание о борьбе с дороговизной и своё излишнее рвение к равноправию евреев». Какие требования «вы предъявляете теперь, во время войны, к правительству, — иначе гоните его вон и только то правительство признаете, которое даст равноправие евреям». Но не «давать же равноправие сейчас, именно теперь, когда все накалены до бешенства против евреев; ведь этим вы наталкиваете на этих несчастных евреев»92.
Против того, что якобы кипит народный гнев, возражает депутат Фридман: «На этом тёмном фоне еврейского гнёта светлым пятном выделяется одно бытовое явление, которое я не могу обойти молчанием: это есть отношение русского населения внутренних губерний к евреям-беженцам, которые прибыли туда». Эти беженцы-евреи «встречают гостеприимство и помощь». Это «залог нашего будущего, залог нашего единения с русским народом». Но настойчиво винит во всех еврейских злоключениях — правительство, и снова до той высоты обвинения, что «погромы никогда не происходили, когда этого не желало правительство». И, через членов Государственной Думы, «я обращаюсь ко всему 170-ти-миллионному населению России... вашими же руками хотят занести нож над еврейским народом в России»93.
На это звучал ответ: да знают ли депутаты Думы настроение страны? «Страна не пишет в еврейских газетах, страна страдает, работает... и бьётся в окопах, вот там страна, а не в еврейских газетах, где сидят незнакомцы, работающие по неизвестным директивам». И уже вплоть до: «Зависимость печати от правительства это есть зло, но есть ещё большее зло: зависимость печати от врагов русского государства»94.
Как и предчувствовал Шингарёв, для либерального думского большинства теперь было бы нежелательно эти прения по еврейскому вопросу продолжать. Но уж как потянули цепь — её не остановишь. И потащился хвост и хвост выступлений — на 4 месяца, до полного закрытия осенней сессии, то и дело прорываясь между другими текущими делами.
Нет, обвиняли правые Прогрессивный Блок, в Думе не будет борьбы с дороговизной: «С банками, с синдикатами, стачками промышленников вы бороться не будете, ибо это значило бы, что вы стали бороться с еврейством». А вот, мол, продовольствие Петрограда «сдан[о] был[о] обновленческой управой на откуп двум иудеям — Левенсону и Лесману», Левенсону — снабжение столицы мясом, а Лесману — продовольственные лавки, и он нелегально продавал муку в Финляндию. И ещё много других примеров поставщиков, вздувающих дороговизну95. (Обелять перекупщиков никто из депутатов не взялся.)
А дальше — не могло не докатиться обсуждение и до жгучей во время войны проектной нормы. Как мы видели, она была возобновлена после революции 1905 года, но шаги к ослаблению её начались широким применением практики экстерна за гимназию и разрешением сдавать государственные экзамены евреям-медикам, получившим заграничные дипломы; и с дальнейшими послаблениями — но не отменой — в 1915, когда рухнула черта оседлости. Министр просвещения П. Н. Игнатьев (1915-16), весьма популярный в обществе (и никак не преследуемый после Февраля), ещё ослабил процентную норму в высшие учебные заведения.
И вот, весной 1916, этот вопрос продолжительно зазвучал в прениях ГД. Обсуждается смета министерства народного просвещения, и депутат из Одессы, профессор Новороссийского университета Левашев сообщает, что положение Совета министров 1915 (о приёме вне нормы детей евреев, состоящих в Действующей армии) — министерством просвещения вот произвольно распространено и на детей служащих Земгора, учреждений по эвакуации, госпиталей, а также и на лиц, [ложно] объявляющих себя на иждивении родственника, служащего в армии. И что вот в Новороссийском университете в 1915 на первый курс медицинского факультета принято всего 586 человек — «и из них 391 евреев», то есть две трети, и только одна треть «оста[ё]тся для других народностей»; в Варшавский (Ростов-на-Дону): на юридический факультет принято евреев — 81%, на медицинский — 56%, на физико-математический — 54%96.
Гуревич возражает Левашеву: так вот и доказательство, что процентная норма вовсе не нужна: «Какой же смысл процентной нормы, когда даже в этом году, при возвышенном приёме евреев, и то оказалось возможным принять всех христиан, которые хотели поступить»? так что вам — нужны пустые аудитории? В маленькой Германии большое число еврейских профессоров — и Германия не гибнет97.
Возражение Маркова: «Университеты пусты, [оттого что] русские студенты взяты на войну, а туда [в университеты] шлют массу евреев». «Спасаясь от воинской повинности», евреи «в огромном количестве наполнил[и] сейчас Петроградский университет и выйд[ут] через посредство его в ряды русской интеллигенции... Это явление... бедственно для русского народа, даже пагубно», ибо всякий народ — «во власти своей интеллигенции». Русские «должны охранять свой верхний класс, свою интеллигенцию, своё чиновничество, своё правительство; оно должно быть русским»98.
Ещё через полгода, осенью 1916, к этому вопросу вернётся депутат Фридман, спросит Думу опять: так что, «пусть лучше наши университеты пустуют... пусть Россия останется без интеллигентных сил... лишь бы там не было много евреев?»99.
С одной стороны, конечно был прав Гуревич: зачем аудиториям пустовать? каждый пусть занимается своим делом. Но, так поставив вопрос, не подтвердил ли он правым их подозрения и горечь: значит, дело наше не общее? дело одних — воевать, а других — учиться?
(Да вот и мой отец — покинул Московский университет не доучась, добровольно пошёл воевать. Тогда казалось — жребий влечёт единственно так: нечестно не идти на фронт. Кто из тех молодых русских добровольцев, да и кто из оставшихся у кафедр профессоров? — понимал, что не всё будущее страны решается на передовых позициях войны. Куда идёт эпоха — вообще никто не понимал в России, да и в Европе.)
Весной 1916 прения по еврейскому вопросу были остановлены как вызывающие нежелательное возбуждение в обществе. Но к теме национальностей свернула и поправка закона о волостном земстве. Впервые создаваемое волостное земство обсуждалось зимой с 1916 на 1917, в последние думские месяцы. И вот, когда главные думские ораторы что-то ушли в буфет или на квартиры уехали, в зале сидела лишь половина смирных депутатов, сумел добраться до трибуны и вятский крестьянин Тарасов, кого никогда тут и не услышишь. И робко пробирался к сути так: Например, поправка к закону «принимает всех, и евреев, скажу, и немцев — кто бы ни приехал в нашу волость. Так что этим какое право предоставляется?... Эти лица, приписавшиеся [к волости]... они ведь то место займут, а крестьяне остаются совершенно без всякого внимания... Если будет председателем волостной земской управы еврей, а его супруга делопроизводителем или секретарём, так что это, крестьянам дают право?... Что же будет, где будут крестьяне?... Вот, наши доблестные воины вернутся и какие будут им права предоставлены? Стоять на задней линии; а как во время войны — так на передовых позициях крестьяне-то все в серых шинелях... Не вносите вы таких поправок, которые совершенно противоречат быту практической крестьянской жизни, а именно, не давайте права участия в выборах в волостном земском самоуправлении евреям и немцам, ибо таковые народности, они не принесут не только какой-либо пользы населению, а громаднейший вред, и беспорядки будут чинимы в стране. Мы, крестьяне, не поддадимся этим национальностям»100.
А тем временем — публичная кампания за еврейское равноправие продолжалась. В поддержку были привлечены и организации, прежде никак не касательные к этому, как например гвоздевская Рабочая группа, представлявшая интересы русского пролетариата. Весной 1916 Рабочая группа подтвердила, что ей известно: «реакция» (подразумевалось правительство и аппарат м.в.д.) «открыто подготовляет всероссийский погром» евреев. И Козьма Гвоздев повторил эту чушь на съезде военно-промышленных комитетов. — В марте 1916 Рабочая группа обращается с письмом к Родзянке, протестуя и против того, что Дума прекратила прения по еврейскому вопросу как вызывающие возбуждение; за это группа обвиняла уже и саму Думу в потворстве антисемитам: «Поведение большинства Государственной думы в заседании от 10 марта фактически явилось прямой поддержкой и подкреплением антисемитской погромной политики господствующего курса... Думское большинство своей поддержкой боевого антисемитизма господствующих кругов наносит опасный удар делу самозащиты страны»101. (Не согласовались, не поняли, что в Думе левая-то сторона и нуждалась погасить прения.) — Рабочих поддерживали и «еврейские группы», по донесению петроградского Охранного отделения в октябре 1916 «переполнившие ныне столицу и ведущие беспартийную, но резко враждебную власти политику»102.
А что же власти? Прямые документы неизвестны, но в сменных министерских составах 1916 года, видимо, уже серьёзно готовился акт о еврейском равноправии. О том не раз упоминал Протопопов и ему, очевидно, уже удалось значительно уговорить Николая II. (Протопопов ещё и потому мог спешить, чтобы перекрыть начавшуюся против него кампанию от левых кругов.) — А последний к революции начальник петроградского Охранного отделения ген. Глобачёв в своих воспоминаниях пишет, со слов последнего же министра юстиции Добровольского, что «проект закона о равноправии евреев был уже приготовлен [в предреволюционные месяцы] и, по всей вероятности, закон был бы объявлен на Пасху 1917»103.
Но Пасха 1917 наступила уже не при этих властях. Сбылись острые желания наших радикалов и либералов.
«Всё для победы!» — да, но «не с этой властью!» И русская и еврейская общественность, и пресса оставались вполне преданы Победе, даже первые раззадорщики её, — но только не с этим правительством! не с этим царём! Они были в запале всё того же уверенного соображения, с которым начали войну, простого и гениального: ещё на ходу этой войны (а то потом будет трудней) и непрерывно побеждая Германию, — сбросить царя и сменить государственный строй. А тогда — наступит и еврейское равноправие.
Мы рассмотрели во многих подробностях всеразличные обстоятельства, сопровождавшие 120-летнюю совместную жизнь русских и евреев в одном государстве. Одни из сложностей разрешались с ходом времени, другие возникали и набухли в последние годы — вот, к весне 1917. Но эволюционность развития определённо брала верх и обещала строительную основательность впереди.
И в этот самый момент разнесло взрывом вместе с государственным устройством России — и все плоды эволюции, и военное устояние, оплаченное многою кровью, и надежды на расцветную жизнь, — произошла Февральская революция.
Познакомьтесь с мнениями читателей о книге и выскажите свое
ОТКРОВЕННО ОСКОРБИТЕЛЬНЫЕ
антисемитские (антиеврейские) и русофобские (антирусские) высказывания будут удаляться.
Примечания к главе 12:
1. Краткая Еврейская Энциклопедия (далее — КЕЭ): 1976 — ... [продолж. изд.], т. 2, Иерусалим: Общество по исследованию еврейских общин, 1982, с. 313-314, статистика на 1900 год.
2. В. И. Ленин. ПСС: В 55-ти т. 1958-1965, т. 49, с. 64.
3. А. Воронель // “22”: Общественно-политический и литературный журнал еврейской интеллигенции из СССР в Израиле. Тель-Авив, 1986, № 50, с. 155.
4. КЕЭ, т. 7, с. 356.
5. Д. С. Пасманик. Русская революция и еврейство (Большевизм и иудаизм). Париж, 1923, с. 143.
6. КЕЭ, т. 7, с. 356.
7. В. В. Шульгин. «Что нам в них не нравится...»: Об Антисемитизме в России. Париж, 1929, с. 67.
8. КЕЭ, т. 7, с. 356.
9. Пасманик, с. 144.
10. Г. Б. Слиозберг. Дела минувших дней: Записки русского еврея: В 3-х т. Париж, 1933-1934, т. 3, с. 316- 317.
11. Я. Г. Фрумкин. Из истории русского еврейства // [Сб.] Книга о русском еврействе: От 1860-х годов до Революции 1917 г. (далее — КРЕ-1). Нью-Йорк: Союз Русских Евреев, 1960, с. 85-86.
12. Слиозберг, т. 3, с. 324.
13. Пасманик, с. 144.
14. Например: КЕЭ, т. 7, с. 357.
15. о. Георгий Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота: В 2-х т., т. 1, Нью-Йорк, Изд-во им. Чехова, 1954, с. 271.
16. Михаил Лемке. 250 дней в царской Ставке (25 сент. 1915 -2 июля 1916). Пг.: ГИЗ, 1920, с. 353.
17. Прогрессивный блок в 1915-1917 гг. (продолж.) // Красный архив: Исторический журнал Центрархива РСФСР. М.: ГИЗ, 1922-1941, т. 52, 1932, с. 179.
18. Г. С. Думбадзе [Воспоминания] // Библиотека-фонд «Pуccкое Зарубежье» (БФРЗ), ф. 1, А-9, с. 5.
19. о. Георгий Шавельский, т. 1, с. 272.
20. Лемке, с. 37.
21. о. Георгий Шавельский, с. 272, 273.
22. Новая Заря, Сан-Франциско, 1960, 7 мая, с. 3.
23. Лемке *, с. 325.
24. КЕЭ, т. 2, с. 24.
25. КЕЭ, т. 7, с. 356.
26. о. Георгий Шавельский, с. 271.
27. КЕЭ, т. 7, с. 357.
28. Слиозберг, т. 3, с. 325.
29. Документы о преследовании евреев // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном (далее — АРР). Берлин: Слово, 1922-1937, т. XIX, 1928, с. 245-284.
30. А. Л. Гольденвейзер. Правовое положение евреев в России // KPE-l, c. 135.
31. Г. Я. Аронсон. В борьбе за гражданские и национальные права: Общественные течения в русском еврействе // КРЕ-1, с. 232.
32. Новое время, 1917, 13 апр., с. 3.
33. Слиозберг, т. 1 / Вступит, статья В. Жаботинского, с. xi.
34. Л. Андреев. Первая ступень // Щит: Литературный сборник / Под ред. Л. Андреева, М. Горького и Ф. Сологуба. 3-е изд., доп., М.: Русское Общество для изучения еврейской жизни, 1916, с. 5.
35. Слиозберг, т. 3, с. 343-344.
36. Там же, с. 344.
37. Лемке*, с. 310.
38. Слиозберг, т. 3, с. 345.
39. Д-р. Г. А. Зив. Троцкий: Характеристика. По личным воспоминаниям. Нью-Йорк: Народоправство, 1921, с. 60-63.
40. Герман Бернштейн // Речь, 1917, 30 июня, с, 1-2.
41. Прогрессивный блок в 1915-1917 гг. // Красный архив, 1932, т.50-51, с. 136.
42. Международное финансовое положение царской России во время мировой войны // Красный архив, 1934, т. 64, с. 5-14.
43. [Доклад П.Н. Милюкова в Военно-морской комиссии Госуд. Думы 19 июня 1916 г.] // Красный архив, 1933, т. 58, с. 13-14.
44. Encyclopedia Judaica, Jerusalem, 1971, vol. 14, p. 961.
45. А. Солженицын. Красное Колесо, т. 3, М.: Воениздат, 1993, с. 259-263.
46. Тяжёлые дни. Секретные заседания совета министров, 16 июля - 2 сентября 1915. / Сост. А.Н. Яхонтов // АРР, 1926, т. XVIII, с. 47-48, 57.
47. Там же, с. 12.
48. КЕЭ, т. 7, с. 358-359.
49. Там же, с. 359.
50. Слиозберг, т. 3, с. 341.
51. Я. Л. Тейтель. Из моей жизни за 40 лет. Париж: Я. Поволоцкий и Ко., 1925, с. 210.
52. Слиозберг, т. 3, с. 342.
53. КЕЭ, т. 2, с. 345.
54. Д. Львович. Л. Брамсон и союз ОРТ // Еврейский мир: Сб. И. Нью-Йорк: Союз русских евреев в Нью-Йорке, 1944, с. 29.
55. И. М. Троцкий. Самодеятельность и самопомощь евреев в России (ОПЕ, ОРТ, ЕКО, ОЗЕ, ЕКОПО) // КРЕ-1, с. 479-480, 485-489.
56. Аронсон. В борьбе за... // КРЕ-1, с. 232; И. Троцкий. Самодеятельность... // Там же, с. 497.
57. Аронсон. В борьбе за... // КРЕ-1, с. 232.
58. И. Троцкий. Самодеятельность... // Там же, с. 484.
59. Аронсон. В борьбе за... // Там же, с. 230.
60. Слиозберг, т. 3, с. 329-331.
61. Д. Азбель. До, во время и после // Время и мы (далее — ВМ), Нью-Йорк-Иерусалим-Париж, 1989, № 104, с. 192-193.
62. Лемке, с. 468.
63. КЕЭ, т. 7, с. 357.
64. АРР, 1928, т. XIX, с. 274, 275.
65. Лемке, с. 792.
66. Лемке, с. 792.
67. С. С. Ольденбург. Царствование Императора Николая II, т. 2, Мюнхен, 1949, с. 192.
68. Из записной книжки архивиста. Сообщ. М. Паозерского // Красный архив, 1926, т. 18, с. 211-212.
69. Государственная Дума — Четвёртый созыв (далее — ГД-4): Стенографический отчёт. Сессия 5, Пд., 1917, заседание 7, 22 нояб. 1916, с. 366-368.
70. Политическое положение России накануне Февральской революции // Красный архив, 1926, т. 17, с. 17, 23.
71. В. Каюров. Петроградские рабочие в годы империалистической войны. М., 1930.
72. Морис Палеолог. Царская Россия накануне революции. М.; Пд.: ГИЗ, 1923, с. 136.
73. А. Симонович. Распутин и евреи. Воспоминания личного секретаря Григория Распутина // [Сб.] Святой чёрт. Тайна Григория Распутина: Воспом., Документы, Материалы следств. комиссии. М.: Книжная Палата, 1991, с. 106-107.
74. Слиозберг, т. 3, с. 347.
75. Симанович // [Сб.] Святой чёрт, с. 89, 100, 102, 108.
76. С. П. Мельгунов. Легенда о сепаратном мире. Канун революции. Париж, 1957, с. 263, 395, 397.
77. Еврейская Энциклопедия (далее — ЕЭ): В 16-ти т. СПб.: Общество для Научных Еврейских Изданий и Изд-во Брокгауз-Ефрон, 1906-1913, т. 11, с. 758, 759.
78. Письмо министра внутренних дел А. Н. Хвостова Председателю совета министров И.Л. Горемыкину от 16 дек. 1915 // Дело народа, 1917, 21 марта, с. 2.
79. Мельгунов, с. 289.
80. Там же, с. 402.
81. В. Н. Семенников. Политика Романовых накануне революции. От Антанты — к Германии. М.; Л.: ГИЗ, 1926, с. 117, 118, 125.
82. Письма императрицы Александры Федоровны к Императору Николаю II / Пер. с англ. В. Д. Набокова, т. 2, Берлин: Слово, 1922, с. 202, 204, 211, 223, 225, 227.
83. С. В. Завадский. На великом изломе // АРР, 1923, т. VIII, с. 19-22.
84. АРР, 1928, т. XIX, с. 267-268.
85. ГД-4, сессия 4, заседание 18, 10 февр. 1916, с. 1312.
86. АРР, 1926, т. XVIII, с. 49.
87. ГД-4, сессия 4, заседание 33, 8 марта 1916, с. 3037-3040.
88. Там же, заседание 34, 10 марта 1916, с. 3137-3141.
89. Там же, заседание 33, 8 марта 1916, с. 3036-3037.
90. Там же, заседание 53, 9 июня 1916, с. 5064.
91. КЕЭ, т. 7, с. 359.
92. ГД-4, сессия 4, заседание 19, 11 февр. 1916, с. 1456; заседание 28, 29 февр. 1916, с. 2471.
93. ГД-4, сессия 4, заседание 19, 11 февр. 1916, с. 1413-1414, 1421, 1422.
94. Там же, с. 1453-1454; заседание 28, 29 февр. 1916, с. 2477.
93. ГД-4, сессия 4, заседание 19, 11 февр. 1916, с. 1413-1414, 1421, 1422.
94. Там же, с. 1453-1454; заседание 28, 29 февр. 1916, с. 2477.
97. ГД-4, сессия 4, заседание 37, 15 марта 1916, с. 3392.
98. Там же, заседание 19, 11 февр. 1916, с. 1456; заседание 37, 15 марта 1916, с. 3421; заседание 53, 9 июня 1916, с. 5065.
99. ГД-4, сессия 5, заседание 2, 3 нояб. 1916, с. 90.
100. Там же, заседание 15, 13 дек. 1916, с. 1069-1071.
101. К истории гвоздевщины // Красный архив, 1934, т. 67, с. 52.
102. Политическое положение России накануне Февральской революции // Красный архив, 1926, т. 17, с. 14.
103. К. И. Глобачёв. Правда о русской революции: Воспоминания бывшего Начальника Петроградского Охранного Отделения. Декабрь 1922 / Хранение Колумбийского университета, машинопись, с. 41.