ПИШИТЕ! MD

=Главная=Изранет=ШОА=История=Ирушалаим=Новости=Проекты=Традиции=
=Книжная полка=Музей=Антисемитизм=Материалы=

ЕВРЕЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ В МОСКВЕ
Вестник ЕУМ, № 3 (13), 1996

О. Будницкий (Ростов-на-Дону)

В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ
(Евреи и русская революция)

Вскоре после цареубийства 1 марта 1881г. известный русский историк и консервативный публицист Дмитрий Иловайский писал в «Петербургских ведомостях»: «Теперь, когда тело Царя-мученика уже предано земле, теперь на нас, Русских, прежде всего лежит священный долг доискаться до источников той темной силы, которая отняла его у России». Иловайский высказывал убеждение, что русские «нигилисты и социалисты» — только «грубое, нередко бессознательное орудие», что их направляют на преступления «не столько враги собственности и общественного порядка, сколько внутренние и внешние враги Русского государства, русской национальности».

Великороссы в этой «подпольной шайке» являются панурговым стадом, они единственный элемент, не имеющий национальных мотивов. «Каракозовы, Соловьевы и Рысаковы суть именно те грубые, бессмысленные орудия, которые действительно уловлялись в сети с помощью социальной пропаганды, которые сами не знали, для какого дела, для каких целей они служили орудием». Среди внутренних врагов России Иловайский на первое место ставил поляков. «Второй элемент,— писал автор выдержавших десятки изданий школьных учебников,— ясно выдающийся и даже бьющий в глаза, это революционеры из евреев. В последних процессах, убийствах, покушениях и университетских беспорядках они выступают едва ли не самым деятельным элементом» [1].

Если убежденный юдофоб Иловайский, одним из первых отчетливо сформулировавший мысль об «инородческом» характере русской революции, отводил евреям «всего лишь» второе место среди губителей России, значит, они действительно еще не играли в освободительном движении выдающейся роли.

Два десятилетия спустя ситуация разительно изменилась. В 1903г. в беседе с Теодором Герцлем председатель Комитета министров С. Ю. Витте указывал ему на то, что евреи составляют около половины численности революционных партий, хотя их всего 6 млн. в 136-миллионном населении России [2]. Возможно, Витте хватил через край, насколько мне известно, его утверждение, неоднократно приводившееся в научной литературе, не подкреплено сколь-нибудь серьезными расчетами. Однако сомневаться в активнейшем участии евреев в русских оппозиционных партиях, разумеется, не приходится.

По данным, которые приводит американский историк Норман Неймарк, в начале века среди лиц, арестованных за политические преступления, евреи составляли около 30%. Около 15% членов партии социалистов-революционеров были евреями, а некоторые «максималистские и анархистские террористические группы почти полностью были еврейскими» [3].

В то же время , по подсчетам российского историка Дмитрия Павлова, в целом в составе организаций эсеров-максималистов было около 19% евреев при 76% русских и украинцев [4]. На V съезде РСДРП (Лондон, 1907) около трети делегатов были евреями [5].

Отмечу в то же время, что, как ни велико было участие евреев в русских или еврейских революционных партиях, количественно они составляли очень незначительное число как по отношению к населению России, так и к русскому еврейству. Так, летом 1904г. Бунд насчитывал около 23 тыс. человек, в 1905—1907 гг.,— около 34 тыс., в 1908—1910 гг., когда революционные настроения резко пошли на спад,— около 2 тыс. человек. Для сравнения: вся «русская социал-демократическая партия» в начале 1905г. насчитывала приблизительно 8400 членов [6].

В сознании русского обывателя — от люмпена до интеллигента — роль евреев в русской революции представлялась еще большей, чем она была на самом деле. Характерна сомнительного качества острота, появившаяся на страницах сатирического журнала либерального толка «Вампир» в период революции 1905—1907гг.: «Варшава. Расстреляно в крепости 11 анархистов. Из них 15 евреев» [7].

На свободы, дарованные Манифестом 17 октября 1905г., городское дно ответило еврейскими погромами. Многие годы русская либеральная интеллигенция тешила себя иллюзией, что погромы были организованы правительством. 1905г. отчетливо показал, чем может обернуться свобода в стране, не имеющей ни демократических традиций, ни достаточно мощного «культурного слоя». События первой русской революции вызвали вопль ужаса у Михаила Гершензона, инициатора сборника «Вехи»: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом,— бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [8].

Гершензон предостерегал от «народолюбивых» иллюзий интеллигенцию; еще в большей степени эти предостережения относились к ее еврейской части. Однако юдофобские настроения, свойственные, как казалось, прежде всего черни и крайне правым кругам, находили все более широкое распространение в среде русской интеллигенции.

Любопытные наблюдения приводит известный еврейский философ и общественный деятель Аарон Штейнберг в своих воспоминаниях. В 1913г. Штейнберг, возмущенный и удивленный статьями В. В. Розанова в «Земщине» в период «дела Бейлиса» (а Розанов допускал ритуальный характер убийства Ющинского), отправился к нему объясняться. Принят он был вполне корректно и даже доброжелательно. И получил вполне откровенные и весьма образные объяснения. «Вот видите ли,— говорил Штейнбергу Розанов,— когда мои дочери, приходя из гимназии, взволнованно и с восторгом рассказывают, что нашли замечательную новую приятельницу, когда они находятся под большим впечатлением от нее, я уже наперед знаю, что это или Рахиль, или Ревекка, или Саррочка. А если их спросишь про новое знакомство с Верой или Надеждой, то это будут бесцветные, белобрысые, глаза вялые, темперамента нет! Так ведь мы, русские, не можем так смотреть, сжигая глазами, как вы вот на меня смотрите! Конечно, вы и берете власть. Но надо же, наконец, и за Россию постоять!» [9]

Этот спич вызвал глубокое разочарование Штейнберга, видимо, готовившегося к философскому диспуту. Как оказалось, «дело не в ритуале, все дело в политике». Позднее в одной из статей по поводу «дела Бейлиса» Розанов «открыто признавался, что выступил в пользу обвинения Бейлиса из политических соображений, чтобы попытаться предотвратить еврейское засилье — «еврейское иго». Русские освободились от татарского ига, а теперь наступает еврейское иго. И чтобы остановить его, необходимо бороться с еврейством» [10].

Юдофобские настроения были свойственны и другим властителям дум интеллектуальной элиты России. Александр Блок говорил тому же Штейнбергу о своей неприязни к евреям, сложившейся в период «дела Бейлиса», когда люди, прежде скрывавшие свое еврейство, стали требовать от него подписи под протестами и т. п. Обстановка этого разговора — Штейнберг и Блок беседовали в 1919г., лежа на одних нарах в ЧК,— исключала неискренность. Тогда же у Штейнберга возникла мысль, впоследствии высказывавшаяся им Андрею Белому, что неприязнь Блока к евреям была скрытой от него самого обратной стороной русского патриотизма. Это, замечал Штейнберг, было свойственно и другим русским интеллигентам, с которыми он тесно общался,— Андрею Белому, Иванову-Разумнику, Петрову-Водкину, Карсавину и др. [11].

Эрозии подвергались и либеральные принципы части кадетов; П. В. Струве заговорил об «асиметизме» и «национальном лице», которое полезно увидеть евреям, противопоставляя, правда, это конституционное и демократическое «национальное лицо» «антисемитическому изуверству» [12]. 17 марта 1910г. Ариадна Тыркова записала в дневнике: «Разговоры о национализме лезут со всех сторон. По-видимому, это все крепче разрастается среди радикалов. 6 января были у Гредескула. Шел спор о газете. Сам Гредескул, Эрвин Гримм, Д. Д. Протопопов... все говорили, что нельзя терпеть, что, кроме «еврейской» «Речи», ничего у нас нет. Только Родичев и Давид Гримм были против нас. Последний считает национализм явлением антикультурным» [13].

Я отнюдь не утверждаю, что антисемитизм был свойствен большинству политизированной русской интеллигенции. То же «дело Бейлиса», которое стало своеобразной лакмусовой бумажкой на национальную терпимость и подлинный демократизм, продемонстрировало прежде всего лучшие черты русской интеллигенции. Василий Маклаков, чья речь на процессе сыграла решающую роль в оправдании Бейлиса, очень точно назвал это дело «спасительным предостережением» [14]. А ведь он отнюдь не был юдофилом. Розанова исключили из «Религиозно-философского общества» за антисемитизм.

Суть проблемы в другом — в период между двумя революциями налицо был бесспорный рост антисемитизма, или, скажем более мягко, настороженного отношения к евреям, который захватил и круги русского общества, ранее не страдавшие этой болезнью. Это неизбежно толкало политически активных евреев «влево», ибо даже среди кадетов, «образцовых» русских либералов, наметилось двойственное отношение к «еврейскому вопросу».

Прежде чем рассматривать место и роль евреев в событиях рокового для России 1917г., надо, по-видимому, определиться, можно ли этих деятелей русского по преимуществу освободительного движения считать выразителями интересов еврейства или даже вообще евреями? Ведь многие из них от своего еврейства открещивались (в том числе в буквальном смысле этого слова). Подчеркнутый интернационализм многих революционных деятелей, особенно большевиков, давал их антагонистам из еврейской среды удобный повод «отлучить» их от еврейства, сняв таким образом с еврейского народа обвинения в разрушении России.

Так, Шимон Дубнов говорил на еврейском митинге 9 июня 1917г.: «...и из нашей среды вышло несколько демагогов, присоединившихся к героям улицы и пророкам захвата. Они выступают под русскими псевдонимами, стыдясь своего еврейского происхождения (Троцкий, Зиновьев и др.), но скорее псевдонимами являются их еврейские имена: в нашем народе они корней не имеют...» [15]

Аналогичные мысли высказывали историки и публицисты и тогда, и теперь. Полагаю, что с таким же успехом можно было бы объявить не принадлежащими к своему народу революционеров русского происхождения на основании того, скажем, что они не исполняют православных обрядов. Думаю также, что активное участие евреев в русском освободительном движении объяснялось как раз не разрывом с еврейством, а принадлежностью к нему. Утверждая это, я имею в виду не некие мистические причины, например, сходство иудейского мессианизма с марксистским, о чем писал, к примеру, Николай Бердяев [16], и т. п., а вещи гораздо более прозаические.

Очевидные социально-экономические и политические факторы неизбежно должны были привести значительную часть еврейства в оппозиционный лагерь. Сравнительно высокая образованность, а также то, что немалое число евреев вынуждено было получать образование в заграничных университетах, вращаясь в среде революционной эмиграции, неизбежно должно было привести и к более высокому проценту евреев в оппозиционных партиях, и в особенности в их руководстве. Решение «еврейского вопроса», как казалось, было связано с успехом русской революции.

Все это, в общем, известные истины. Хотел бы только обратить внимание на то обстоятельство, что многие евреи — участники русского революционного движения — сознательно, а чаще бессознательно, идентифицировали свои интересы с интересами русских рабочих и крестьян, имея об этих самых рабочих и крестьянах нередко самые фантастические представления. Впрочем, этим они мало отличались от своих русских товарищей.

Очень, на мой взгляд, точные наблюдения и впечатления вывез из своей поездки в Вильно в 1907г. известный впоследствии философ и публицист, а в 1917-м — один из фронтовых комиссаров Временного правительства Федор Степун. То, что Степун проникся «живой жалостью» к еврейству и стыдом за царскую инородческую политику, разумеется, показалось бы его радикальным товарищам по Гейдельбергскому университету только естественным.

«Вывезенное же мною второе убеждение,— писал Степун,— что, занимаясь рабочим и аграрным вопросами, революционное еврейство занималось, в конце концов, лишь борьбою за свое равноправие, на что оно имело, конечно, полное право,— им показалось бы несправедливым, так как, в связи со всей своей политической идеологией, они себя от русского народа не отличали.

Сам я в то время ни рабочим, ни аграрным вопросами не занимался и теоретически в них ничего не понимал. Но думая, как мне это всегда было свойственно, прежде всего глазами, я никак не мог увидеть живого смысла в том, что внук виленского раввина и сын ковенского маклера, никогда не видавшие русской земли и русского мужика, ежеминутно ссылаясь на Карла Маркса, горячо спорят друг с другом о том, в каких формах рязанскому, сибирскому и полтавскому крестьянству надо владеть своею землею» [17].

Если картина, нарисованная Степуном, и несколько утрирована, то суть ситуации он, по-моему, схватил очень верно.

В том, в чем Степун не видел «живого смысла», напротив, усматривал глубокий смысл известный еврейский общественный деятель и один из лидеров российских либералов Максим Винавер. В статье, посвященной памяти Семена Рапопорта (С. А. Ан-ского), революционера-народника, собирателя русского и еврейского фольклора, секретаря П. Л. Лаврова и автора знаменитой пьесы «Ха-Диббук», Винавер писал:

«Сколько еврейских юношей, только что оторвавшихся от Библии и Талмуда, шли на борьбу и гибли за этот, казалось бы, чужой им крестьянский народ, о котором они знали только, что он трудится и страдает. Они проникались верою в душу этого народа только потому, что они были приготовлены к вере в правду и добро, в конечное торжество справедливости. К этому их готовило общение с пророками, с великими заветами всей еврейской культуры. Семя, брошенное русскими подвижниками, боровшимися во имя правды-истины и правды-справедливости, пало на благодарную почву, и непрерывною цепью, в течение десятков лет, тянулись еврейские юноши в ряды тех партий, которые строили благо народа на вере в имманентное, присущее мистическому целому — человечеству или народу — стремление к добру. Кое-кто готов был потом — в годы погромов — кидать в этих мечтателей камень, за то, что они шли стеречь «чужие виноградники». Обвинение дикое. Бороться — за правду значит исполнять заповедь еврейских пророков, значит стеречь свои, а не чужие виноградники. Да и нет в этом аспекте разницы между охраною своего и чужого виноградника» [18].

Приведу еще одно свидетельство, вдвойне ценное тем, что, во-первых, принадлежало отнюдь не революционеру, во-вторых, было опубликовано тогда, когда в симпатиях к революционерам было признаваться совсем не модно,— в конце 1930-х гг., в эмиграции, куда революция выбросила мемуариста, знаменитого адвоката Оскара Грузенберга. Грузенберг вспоминал, что свое еврейство он особенно отчетливо осознал однажды ночью 1886г. в Киеве, во время полицейской облавы. Его, студента университета, полиция не тронула, зато его матери, приехавшей к сыну в гости из черты оседлости и что-то там нарушившей, пришлось скоротать остаток ночи на заплеванном полу участка, рядом с пьяницами и проститутками. Вызволить ее удалось лишь по великому блату.

«Забыть, как унизили мою старуху-мать, никого в своей жизни не обидевшую, значило бы забыть, что если жизнь чего-нибудь стоит, то только тогда, когда она не рабская,— писал с горечью и яростью Грузенберг около полувека спустя.— Что было пережито мною в ту ночь? Что решено? Коротко: после этой ночи я видел в каждом, кто боролся с самодержавным произволом и его жестокостью, своего союзника, брата, перед которым я в долгу, которому я обязан прийти на помощь в дни его испытаний» [19].

Вот так: обязан прийти на помощь. И таково, несомненно, было настроение немалого числа евреев.

Владимир Жаботинский, принципиальный противник участия евреев в русской революции, писал тем не менее, что еврейская кровь на баррикадах лилась «по собственной воле еврейского народа». В ответ на упреки за эту фразу он заявил, что считает невежественной болтовней «все модные вопли о том, что у евреев нет народной политики, а есть классовая. У евреев нет классовой политики, а была и есть (хотя только в зародыше) политика национального блока, и тем глупее роль тех, которые всегда делали именно эту политику, сами того не подозревая. Они делали это на свой лад, с эксцессами и излишествами, но по существу они были все только выразителями разных сторон единой воли еврейского народа. И если он выделил много революционеров — значит, такова была атмосфера национального настроения. Еврейские баррикады были воздвигнуты по воле еврейского народа. Я в это верю, и раз оно так, я преклоняюсь и приветствую народную революцию».

Правда, склонившись (по-моему, не без лукавства) перед «волей народа», Жаботинский тут же задавался вопросом: «Но на пользу ли народу пошла эта революция?» Сомнения, высказывавшиеся блестящим русским поэтом и идеологом еврейского национального движения, подталкивали к отрицательному ответу на этот вопрос: «Воля народа не всегда ведет к его благу, потому что не всегда народ способен верно учесть объективные шансы за и против себя. И в особенности легко ошибиться тогда, когда весь расчет основан на вере в сильного союзника, на вере в то, что он поймет, он откликнется, он поможет,— а на деле никто из нас этого союзника не знает, и Бог весть еще, как он нас отблагодарит...» [20]

Вполне прагматически, в отличие от сиониста Жаботинского, высказался о заинтересованности евреев в революции, уже после свержения самодержавия, его идейный антагонист бундовец Р. А. Абрамович. Выступая на московском Государственном совещании в августе 1917г., он говорил: «...только полное закрепление побед революции, только полная и решительная демократизация всей жизни страны может навсегда положить конец угнетению еврейского народа в России и обеспечить ему... национальное самоуправление... Вот почему еврейские рабочие и трудящиеся, не только как члены великой семьи трудящихся всего мира, не только как граждане свободной России, но и как евреи, кровно заинтересованы в дальнейшем укреплении революции в России» [21].

Таким образом, во-первых, евреи в силу своего неполноправного положения и национального угнетения и унижения неизбежно должны были «производить» из своей среды революционеров; это понимали разумные администраторы, и опыт первой русской революции, а также государственный взгляд на ненормальность положения евреев в России подтолкнул, к примеру, П. А. Столыпина в октябре 1906г. выдвинуть законопроект об уравнении евреев в правах с другими народами империи.

Столыпин объяснял царю, что «еврейский вопрос» был поднят им потому, что, «исходя из начал гражданского равноправия, дарованного Манифестом 17 октября, евреи имеют законные основания домогаться полного равноправия». Кроме того, он «думал успокоить нереволюционную часть еврейства и избавить наше законодательство от наслоений, служащих источником бесчисленных злоупотреблений». Однако инициатива премьера натолкнулась на мистическое настроение императора, который вернул «журнал Совета Министров по еврейскому вопросу» неутвержденным. «Внутренний голос,— писал Николай II главе правительства,— все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя» [22].

Во-вторых, значительная часть российского общества после 1905г. была уверена, что если в стране случится еще раз революция, евреи примут в ней самое активное участие. Крайне правые уверяли, что евреи — «становой хребет» революции и без их деятельности не было бы вообще никакого серьезного революционного движения.

Но, как ни удивительно, евреи, принимавшие столь активное участие в борьбе с самодержавием и, во всяком случае, весьма сочувствовавшие этой борьбе, оказались практически непричастными к его свержению. Впрочем, их русские коллеги по революционной борьбе также оказались застигнутыми врасплох солдатским бунтом, легитимизированным Государственной думой. Вскоре выяснилось, что это «великая», «бескровная» и т. д., одним словом — Февральская революция.

Объясняется этот «странный» факт весьма просто: революция в России была русской по преимуществу революцией и случилась (ибо революции случаются не по воле даже очень хорошо организованного меньшинства, а в силу глубокого разложения государственного организма, с одной стороны, и стечения многоразличных обстоятельств — с другой) совсем не для того, чтобы разрешить «еврейский вопрос». Февраль продемонстрировал это особенно отчетливо. Вот уж где не найти следов не только «еврейского», но и вообще никакого заговора; разве что «заговор» генералов — командующих фронтами, отказавшихся поддержать своего главнокомандующего — русского царя.

Конечно, позднее евреи играли более заметную роль в русской революции, но никогда — решающую. Это точно уловили многие национально ориентированные русские мыслители; приведу высказывания тех, кого уж точно нельзя заподозрить в симпатиях к евреям. Лев Карсавин писал, что «необходимо покончить с глупою сказкою (если с новым «кровавым наветом» — все меняет свои формы, даже клевета), будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство.— Историософия, достойная атамана Краснова и, кажется, позаимствованная им у Дюма-отца, который тоже обвинял в устройстве французской революции графа Калиостро!» [23].

Устрялов, говоря об идейных корнях русской революции, указывал на причудливо преломленный дух славянофильства, чаадаевский пессимизм, герценовский революционный романтизм, якобинизм ткачевского «Набата» и даже печоринскую «патриотофобию» и достоевщину — «от Петруши Верховенского до Алеши Карамазова». «Или, быть может, оба они — русские? А марксизм 90-х годов, руководимый теми,— не без яда замечал Устрялов,— кого мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи,— Булгаковым, Бердяевым, Струве?»

Вывод Устрялова был, по моему мнению, вполне точным: «Не инородцы-революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами-революционерами, внешне или внутренне приобщившимися «русскому духу» в его нынешнем состоянии...» [24]

Однако вернемся к мартовским дням 1917г.

Евреев, пока не «подъехали» эмигранты и ссыльные, в руководящих органах революции, прежде всего в Исполкоме Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, было совсем немного, а точнее, всего один — эсдек Юрий Михайлович Стеклов, настоящую фамилию которого — Нахамкес — с удовольствием обыгрывала пресса разных оттенков.

Еврейское «отсутствие» с удовлетворением отмечал мудрый Шимон Дубнов. 17 марта он записал в дневнике: «Еврейство в этой революции не выдвигается, не бросается вперед — тактический шаг, урок 1905 года...» [25] Пять дней спустя, вечером 22 марта, он писал: «Знаменательный день: сегодня опубликован акт Временного правительства об отмене всех национальных и вероисповедных ограничений, т. е. акт еврейской эмансипации] в России. Осуществилась мечта целой жизни, цель страданий и борьбы четырех десятилетий. В этот момент я еще не могу постигнуть все его драматическое величие. Позже, когда исчезнут страшные спутники этого солнца на историческом горизонте: германский Ганнибал у ворот и призрак контрреволюции или анархии, мы почувствуем свет и тепло нового светила...» [26]

Увы, почувствовать довелось российским евреям нечто совсем иное... И тревожные симптомы Дубнов отметил в той же дневниковой записи: «Вернулся с улицы, где видел людей, бегущих с «добычей» — фунтиком хлеба из лавки, и подумал: не стоим ли мы уже на краю пропасти? Величие революции и бессилие в борьбе с голодом, все политические свободы и недостаток хлеба,— как подействует этот контраст на темные массы?..» [27]

«Отсутствие» евреев в российской политической элите 1917г. — элите преимущественно революционной — продолжалось недолго. Небольшое поначалу число евреев в различных органах власти объяснялось, как уже говорилось выше, просто физическим отсутствием большинства известных революционных деятелей в столицах. Затем их количество начинает стремительно нарастать.

16 октября 1917г. В. Л. Бурцев, которого уж никак нельзя заподозрить в антисемитизме, опубликовал в своей газете «Общее дело» список 159 эмигрантов, вернувшихся в Россию через Германию в известных «пломбированных вагонах». Список ему передал специальный комиссар Временного правительства по ликвидации заграничной охранки С. Г. Сватиков. В этом списке по меньшей мере 99 евреев. В первой группе из 29 человек, приехавших вместе с В. И. Лениным, евреев было 17 человек. Очевидно, что среди политических эмигрантов, возвращавшихся в Россию менее экзотическими способами, евреев было также немало.

Сколько же всего евреев — как в абсолютных, так и в относительных цифрах — входило в российскую политическую элиту? Кого они представляли? Каковы были их связи с еврейством?

Под политической элитой здесь подразумеваются деятели всероссийского масштаба и наиболее заметные представители регионов. При подсчетах (разумеется, не претендующих на абсолютную точность) мною учтены депутаты Учредительного собрания, члены ВЦИК, участники Демократического совещания, члены Временного Совета Российской республики (Предпарламента), Центральных комитетов общероссийских партий, то есть наиболее значительных представительных органов 1917г.— первой половины 1918-го. В расчет брались также видные публицисты, религиозные деятели и т. д. Хронологические рамки определяются Февральской революцией, с одной стороны, и установлением однопартийной диктатуры в Советской России в июле 1918г.— с другой.

При исключении дублирования общая численность политической элиты всероссийского масштаба составила, по моим подсчетам, немногим более трех тысяч человек. Среди них свыше трехсот евреев, присутствовавших во всем спектре российских политических партий — от крайне левых (анархисты, большевики) до оказавшихся на правом фланге кадетов. Это около 10%, что, разумеется, более чем вдвое превышает процент евреев в составе населения бывшей Российской империи. Однако если учесть, что еврейское население было почти полностью городским, а также более образованным, чем другие народы России, то ничего необычного в этой цифре не будет.

Но это — в среднем. В то же время в составе ВЦИК первых пяти созывов, как правило, около 20% депутатов были евреями: наибольшая цифра — 22% — среди членов ВЦИК 1-го созыва (июнь 1917), наименьшая — около 17% — 3-го (январь 1918). Евреи входили в ЦК практически всех значительных политических партий России. Причем в Центральных Комитетах левых партий — большевиков и эсеров — евреи составляли, как правило, от четверти до трети их членов. В ЦК «объединенной» партии меньшевиков евреи составили около половины. Трое (из 67) членов ЦК партии кадетов, избранных на ее 8-м съезде, были евреями, причем при выборах М. М. Винавер прошел вторым, после В. И. Вернадского.

Как и прежде, политически активные, получившие всероссийскую известность евреи отождествляли, как правило, свои интересы с интересами того или иного класса или социальной группы российского общества, игнорируя специфически национальные интересы еврейства или отводя им в своей деятельности второстепенное место. Так, среди евреев — депутатов Учредительного собрания вчетверо больше было избрано по спискам Совета крестьянских депутатов, нежели по спискам еврейских национальных организаций. Пятую часть Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, избранного на 1-м съезде крестьянских Советов по партийным спискам, составили евреи.

Таким образом, говорить о какой-либо единой «еврейской» политике не приходилось. Политизированное еврейство было раздираемо теми же противоречиями, что и русское общество.

Любопытную картину демонстрирует анализ, проведенный мною по персоналиям, собранным в биографическом словаре «Политические деятели России: 1917» (М., 1993). Словарь является первым сводом биографий политических деятелей 1917г. Подборка (свыше 300 биографий), на мой взгляд, достаточно репрезентативна и в то же время «случайна»,— составители не стремились ни преувеличить, ни преуменьшить роль евреев в событиях 1917г. Поэтому случайности при подготовке словаря компенсируют друг друга. Так, представлена справка об анархисте Ефиме Ярчуке (Хаиме Захарьеве), не самом заметном персонаже среди «героев» 1917г., «зато» нет биографии Ю. Стеклова (Нахамкеса) и т. п.

Среди трехсот главных актеров политического театра России 1917г. 43 — «лица еврейской национальности». По партийной принадлежности они разделились следующим образом: меньшевиков (разного толка) — 20, большевиков — 11, эсеров — 6 (правых — 4, левых — 2), по 3 — анархистов и кадетов. Лишь пятеро участвовали в еврейских национальных организациях. 37 отнеслись к Октябрьской революции отрицательно, 16 были ее активными участниками. Судьба людей после революции сложилась в основном нерадостно: около половины (21) было расстреляно, убито террористами или погибло в заключении, 13 умерло в эмиграции.

Если и можно вывести из этих наблюдений какие-то закономерности, то бесспорной будет лишь одна: чем успешнее была политическая карьера еврея в русской революции 1917г., тем меньше шансов было у него умереть естественной смертью. Из 16 «победителей» Октября 1917г. восемь были расстреляны или умерли в заключении, двоих убили террористы (одного — Моисея Урицкого — «классовый враг», тоже, впрочем, еврей, Леонид Каннегисер; другого — Льва Троцкого — агент НКВД, наставником которого был высокопоставленный сотрудник этой организации Леонид Эйтингон), двоих, на их счастье, выслали, один покончил самоубийством и лишь трое успели вовремя умереть своей смертью.

Однако дело было не только в реальном (бесспорно, значительном) участии евреев в революции. Не меньше значило мнение об их участии и тенденция замечать на политической авансцене 1917г. прежде всего евреев, свойственная определенным кругам русского общества и достаточно широким слоям «простого» народа. Надо сказать, что этому объективно способствовало действительно непропорционально большое число евреев среди ораторов на различных политических форумах. Евреи, что называется, «бросались в глаза». Причем не только тем, чьи глаза были устроены особым образом и видели среди революционеров только евреев.

Одним из наиболее запомнившихся публичных ораторов 1917г. мемуаристам самой разной ориентации был Стеклов, а также меньшевик Федор Дан и бундовец Михаил Либер. «На эстраде в те дни (первые недели после Февраля.— О. Б.]) чаще других появлялся громадный, громкий, наглый бородач Стеклов, лютый анархо-марксист»,— вспоминал Федор Степун [28]. Дан и Либер настолько часто появлялись «на сцене» Петроградского Совета, что в «публике» даже появился особый термин «либерданить».

После эйфории первых «послефевральских» недель, когда выяснилось, что свобода — это только свобода и ничего более, а для победы в войне нужно воевать и для налаживания жизни — работать, и само собой ничего не делается, р-революционный народ, как водится, начал искать причину продолжающего ухудшаться положения во внешних обстоятельствах. Начался поиск новых врагов. Для одних это были кадеты, для других — буржуазия, для третьих — большевики и для очень многих — евреи. Десятилетия антисемитской пропаганды и отчужденности не прошли даром. Активная и наглядная деятельность политиков еврейского происхождения, какие бы позиции они ни занимали, казалось, подтверждала давние предсказания антисемитских публицистов.

Рост антисемитских настроений и погромную агитацию по меньшей мере с начала лета 1917г. единодушно отмечают современники, принадлежавшие к самым разным политическим лагерям. После июльских событий 1917г., первой репетиции большевистского путча, «дворники, лавочники, извозчики, парикмахеры, вся мещанская толпа Петрограда только и ждала того, чтобы начать бить товарищей, жидов и изменников«,— вспоминал Степун [29].

Историк литературы Борис Эйхенбаум записал в дневнике 23 августа разговор в книжном магазине: какой-то старший гардемарин говорил, что «революция безумна, ее сделало меньшинство, группы, в Совете рабочих депутатов нет русских (Церетели, Чхеидзе, Нахамкес), все — от предателей до изменников, которых надо вешать». К нему присоединилась хозяйка книжного магазина: «все сделали евреи» [30].

Шимон Дубнов записывает 20 сентября: «В хвостах у лавок зловещие разговоры о том, что все зло от жидов, богатеющих от войны и народных бедствий, что евреи захватили власть в городских думах и правительственных учреждениях» [31].

Нараставшую опасность уже в июне заметил Максим Горький, посвятивший ей специальную статью в цикле своих «Несвоевременных мыслей». Позволю себе привести обширные выдержки из этой статьи, поскольку мысли Горького, по-моему, очень точны и, увы, остаются вполне своевременными. Замечу попутно, что именно такого Горького скрывали от российского читателя более 70 лет.

Глупость явление интернациональное; разве что глупостью или, точнее, глупой наивностью можно объяснить надежды многих еврейских деятелей, что только изменение внешних государственных форм способно разрешить в России «еврейский вопрос». Русская революция принесла евреям декрет Временного правительства от 22 марта об уравнении в правах. Она же принесла позднее невиданную вспышку антисемитизма и неисчислимые бедствия, обрушившиеся на людей, не имевших, как правило, никакого отношения к политике.

7 января 1918г. летописец русского еврейства Шимон Дубнов записывает: «...нам (евреям) не забудут участия евреев-революционеров в терроре большевиков. Сподвижники Ленина: Троцкие, Зиновьевы, Урицкие и др. заслонят его самого. Смольный называют втихомолку «Центрожид». Позднее об этом будут говорить громко, и юдофобия во всех слоях русского общества глубоко укоренится... Не простят. Почва для антисемитизма готова» [33].

Дубнов был неправ только в одном — почва для антисемитизма была готова гораздо раньше.

10 мая при известиях о погроме, учиненном в Новгород-Северском частями Красной Армии, он пишет: «Мы гибнем от большевиков и погибаем за них» [34].

7 июля 1918 года: «35 лет ежедневно проклинал царский деспотизм, теперь кляну его изнанку: «диктатуру пролетариата»...» [35].

Круг замкнулся.

Неполноправное положение евреев в царской России неизбежно толкало определенную часть еврейства в ряды революционеров; революция, наряду с долгожданным равенством, столь же неизбежно должна была принести российскому еврейству неисчислимые бедствия. Это был тупик, из которого не нашлось «правильного» выхода. Его поиски были оплачены кровью сотен тысяч жертв. Похоже, искали то, чего не было.

Примечания

Hosted by uCoz