ДОН ХУАН-АНТОНИО ЛЬОРЕНТЕ КРИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ИСПАНСКОЙ ИНКВИЗИЦИИ

Глава XXI - ИСТОРИЯ ДВУХ АУТОДАФЕ, СПРАВЛЕННЫХ ПРОТИВ ЛЮТЕРАН В СЕВИЛЬЕ

Статья вторая

АУТОДАФЕ 1560 ГОДА

I. Севильские инквизиторы, рассчитывавшие, может быть, на присутствие Филиппа II, приготовили для него второе аутодафе, подобное вальядолидскому. Потеряв надежду привлечь монарха, они исполнили эту церемонию 22 декабря 1560 года. Здесь сожгли четырнадцать человек живьем и трех формально; тридцать четыре человека были подвергнуты епитимьям, и прочли также примирение трех других жертв, которых особенные причины побудили осудить до аутодафе. Доктор Эгидий, каноник-учитель Севильи (о котором уже столько раз говорилось в этой Истории), был одним из тех, чью статую сожгли. Двое других были доктора Константин и Хуан Перес.

II. Константин Понсе де па Фуэнте родился в Сан-Клементе-де-Ламанче, в епархии Куэнсы, учился в Алькала-де-Энаресе вместе с доктором Хуаном Хилем, или Эгидием, и с доктором Варгасом, который умер в то время, когда инквизиция занималась судом над ним. Эти три богослова объединились в Севилье и стали тремя главными вождями лютеран, которых они тайно направляли, пользуясь в обществе репутацией не только хороших католиков, но и добродетельных священников, потому что их нравы были чисты и безупречны. Эгидий много проповедовал в митрополии; Константин менее проявлял свое усердие, но получал столько же, если не больше, одобрений; Варгас толковал с кафедры Священное Писание. Капитул кафедрального собора Куэнсы беспрепятственно решил избрать доктора Константина каноником-учителем согласно его репутации богослова. Но Константин отказался от почестей этого сана, потому что его влекло руководство рождающимся тайным кружком лютеран. Каноники города Толедо предложили ему то же место у себя после смерти титулярного епископа [825] Утики [826]. Доктор выразил благодарность, но остался верен своему первому решению. Он написал толедскому капитулу, что кости его предков почивают в мире и что, принимая предлагаемое место, он смутил бы их покой. Константин намекал на распоряжение их архиепископа кардинала Хуана де Мартилеса Силисео, которое обязывало избранных в капитул доказать чистоту крови их предков (этому условию также были подчинены и инквизиторы). Эта мера не понравилась множеству членов капитула, которые принесли тогда в Рим жалобу на своего прелата, стремясь ее отменить как меру несправедливую и противную их нравам. Но эта попытка оказалась тщетной, потому что распоряжение было сохранено и удержалось до нашего времени. Впоследствии Карл V назначил Константина своим раздаятелем милостыни и проповедником. В этом качестве он ездил с императором в Германию, где прожил долго. По возвращении в Севилью он управлял коллегией Доктрины и учредил там кафедру Священного Писания, благодаря чему обеспечил себе жалованье. Он занялся преподаванием. В то время как он исправлял свои обязанности, севильский капитул предложил ему должность каноника-учителя без обычного конкурса. Некоторые каноники, вспоминавшие неприятные последствия избрания доктора Хуана Хиля (таким же образом), желали исполнения правила, установленного капитулом на этот случай, по которому строго требовался конкурс. Вследствие этого Константина заставили подчиниться правилу, заверяя, что он одержит верх над конкурентами. Действительно так и случилось в 1556 году, несмотря на интриги и возражения единственного соискателя, решившего появиться в присутствии Константина. Познания последнего в языках греческом и еврейском и в Священном Писании были так хорошо известны, что никто из богословов, думавших принять участие в конкурсе, не осмелился прийти. Став севильским каноником, Константин продолжал пользоваться общим уважением. Он еще не совсем выздоровел от серьезной болезни, когда принялся проповедовать во время Великого поста 1557 года, так как верующие хотели его слышать. Интерес, внушаемый его личностью, позволял ему прерывать время от времени проповедь и освежать дыхание, глотая немного крепкого вина. В то время как Константин получал эти знаки почета и доверия, заявления множества узников, арестованных по обвинению в лютеранстве и подвергнутых пытке, тайно подготовляли его арест, состоявшийся в 1558 году, за несколько месяцев до смерти Карла V. Во время его занятий своей защитой произошел случай, сделавший их ненужными.

III. Изабелла Мартинес, вдова из Севильи, была арестована как лютеранка. Имущество ее было конфисковано; но проведали, что ее сын Франсиско де Бельтран похитил, до составления инвентарной описи, несколько сундуков, наполненных дорогими вещами. Константин доверил этой женщине несколько запрещенных книг, старательно спрятанных ею в погребе. Инквизиторы послали Луиса Сотело, альгвасила святого трибунала, потребовать у Франсиско Бельтрана взятые им вещи. Бельтран, видя перед собой комиссара инквизиции, не стал сомневаться, что его мать открыла склад книг Константина, и, не дожидаясь, пока Сотело скажет ему о причине своего посещения, сказал ему: "Сеньор Сотело, я полагаю, что вы пришли ко мне по поводу вещей, сложенных в доме моей матери. Если вы обещаете, что меня не накажут за утайку, я вам покажу то, что там спрятано". Бельтран повел альгвасила в дом своей матери и разобрал часть стены, за которой были спрятаны лютеранские книги Константина. Удивленный Сотело сказал, что возьмет книги, но не считает себя связанным обещанием, потому что пришел не для розыска этих вещей, а для возвращения вещей матери Бельтрана. Это заявление удвоило страх Бельтрана, который выдал альгвасилу вещи согласно его требованию, прося только об одной милости - остаться на свободе в своем доме. Донос о вещах был сделан слугой, надеявшимся воспользоваться выгодами закона Фердинанда V, который обеспечивал доносчику четвертую часть предметов, утаенных от изъятия.

IV. Среди запрещенных книг, найденных в доме Изабеллы Мартинес, нашли несколько сочинений, составленных Константином Понсе де ла Фуэнте. Они толковали об истинной Церкви согласно принципам Лютера; указывали те принципы, которые должны служить приметами истинной Церкви, и доказывали, что она не является Церковью папистов. Константин также рассуждал здесь о сущности таинства евхаристии и литургической жертвы, об оправдании и чистилище. Он называл чистилище волчьей пастью, изобретенной монахами, чтобы было чем пообедать. Он разбирал апостолические буллы и декреты, индульгенции, заслуги человека относительно благодати и спасения, глухую исповедь и много других пунктов, в которых лютеране отличались от католиков. Константин не мог отрицать принадлежности этих сочинений, потому что они были писаны его рукой. Он сознался, что их содержание было его истинным исповеданием веры, но отказался объявить своих соучастников и учеников. Инквизиторы, вместо того чтобы назначить пытку, спустили его в глубокий ров, темный, сырой, воздух которого, полный опасных испарений, быстро ухудшил его здоровье. Подавленный тяжестью преследования, он восклицал: "Боже мой, неужели не нашлось скифов, каннибалов или других более кровожадных людей, чтобы выдать меня в их руки прежде, чем я попаду под власть этих варваров?" Положение, в котором находился Константин, не могло долго продолжаться; он заболел и умер от дизентерии. Когда справляли аутодафе, на котором он должен был появиться, ходил слух, будто он лишил себя жизни, чтобы избежать назначенного ему сожжения. Его процесс был так же знаменит, как и его личность. Инквизиторы велели читать его прегрешения на кафедре, стоявшей рядом с их эстрадой. Народ не мог слышать этого чтения из-за расстояния, на котором она находилась. Кальдерон дважды замечал это, и инквизиторы вынуждены были снова начать чтение с того места, где обыкновенно читались документы других процессов. Константин выпустил в свет первую часть катехизиса; вторая не была напечатана. В Индекс запрещенных книг, опубликованном главным инквизитором домом Фернандо Вальдесом в Вальядолиде 17 августа 1559 года, уже были внесены следующие труды Константина:

1. Сокращение христианского учения;

2. Беседа о христианском учении между учителем и учеником;

3. Исповедь ученика пред Иисусом Христом;

4. Христианский катехизис;

5. Изложение псалма Давида: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых".

Альфонсо де Ульоа в своей Жизни Карла V очень хвалит труды Константина, особенно его трактат о христианском учении, переведенный на итальянский язык {Ульоа. Жизнь Карла V. Венеция, 1589 г. С. 237.}. Статуя Константина не была, подобно другим, бесформенной грудой тряпья с приставленной головой: ее собрали из всех частей тела, руки его были простерты, как при проповеди, статуя была одета в принадлежавшие ему одежды. После аутодафе ее принесли в святой трибунал, где она была заменена обыкновенной статуей, которую сожгли вместе с костями осужденного.

V. Другой узник умер в тюрьме инквизиции. Это (по словам Гонсалеса де Монтеса) был монах из монастыря Св. Исидора, по имени брат Фернандо. Тот же автор утверждает, будто некий Ольмедо, лютеранин, погиб от эпидемии, опустошавшей тюрьмы, и что умирая он слышал из глубины своего подземелья стоны, похожие на стоны Константина, жалующегося на бесчеловечность судей. Я никогда не читал, чтобы в каком-либо трибунале испанской инквизиции помещали узников в подобном застенке, пока не была назначаема пытка; но нельзя извинить инквизиторов того времени за то, что они делали застенок обычной тюремной камерой, так как согласно с правом естественным, божеским и человеческим камера до окончательного приговора рассматривалась как простое место задержания, а не как наказание.

VI. Доктор Хуан Перес де Пинеда, статуя которого появилась третьей на севильском аутодафе, родился в городе Монтилья в Андалусии. Он был поставлен во главе коллегии Доктрины, посвященной воспитанию севильского юношества. Он скрылся, узнав, что инквизиторы собираются его арестовать как подозреваемого в исповедании лютеранства. Против него возбудили заочный процесс, и он был осужден как еретик-лютеранин. Он составил много трудов. Индекс запрещенных книг от 17 августа 1559 года запрещает следующие:

1. Святая Библия, переведенная на кастильский язык;

2. Катехизис, напечатанный в Венеции в 1556 году Пьетро Даниэлем;

3. Псалмы Давида на испанском языке, напечатанные в 1557 году;

4. Сокращение христианского учения. Последние труды вышли из той же типографии, что и первые два.

Хуан Перес уже достиг глубокой старости, когда был осужден. В 1527 году он отправился в Рим в качестве поверенного в делах своего правительства. Он держался партии Эразма, и ему содействовал сам папа. 26 июня он писал Карлу V: "Я представился Клименту VII и умолял его выдать бреве архиепископу Севильскому, главному инквизитору дому Альфонсо Манрике, чтобы заставить замолчать тех, кто нападает на труды Эразма, потому что великий канцлер (Гастинера) поручил мне это при отъезде. Его Святейшество указал мне обратиться по этому поводу к кардиналу Сантикватро, что я и сделал. Я поспешу его получить и, когда оно будет у меня в руках, отправлю его секретарю Альфонсо Вальдесу, к которому великий канцлер велел мне обратиться". В другом письме, от 1 августа того же года, он писал: "Я отправил с этой депешей секретарю Вальдесу бреве, о котором я писал Вашему Величеству, для архиепископа Севильи, чтобы он заставил замолчать, под страхом отлучения, тех, кто нападает на учение Эразма, потому что оно противоположно учению Лютера". Известно, что это папское бреве было почти бессильно. Некоторое временя спустя брат Луис де Карбахал, францисканец, напечатал Апологию монашеской жизни против заблуждений Эразма. Эразм ответил сочинением, озаглавленным Ответ Дезидерия Эразма на книжку некоего лихорадочного ("Desiderii Erasmi responsio adversus febricitantis cujusdam libellum"). Карбахал возразил другим сочинением, под заглавием: Смягчение едкостей Эразмова ответа на Апологию Луиса Карбахала ("Dulcoratio amarulentarum Erasmicae responsionis ad apologiam Ludovici Carbajalis"). Труд Эразма был запрещен в Индексе кардинала инквизитора Гаспара де Киро-ги в 1583 году. В том же самом 1583 году внесли в Индекс почти все другие труды Эразма, уже запрещенные с 1559 года главным инквизитором Вальдесом. Альфонсо Вальдес, о котором сказано немного выше, был секретарем Карла V, сыном коррехидора Куэнсы и большим другом Эразма, сторону которого он принял, когда на собрании возник вопрос об осуждении его книг в 1527 году {см. главу XIV этого сочинения.}.

VII. Альфонсо Вальдес впоследствии был сильно заподозрен в лютеранстве и был судим инквизицией как лютеранин. Он составил различные литературные труды, отличающиеся хорошим вкусом. Среди других отметим следующие:

1. Беседа языков, опубликованная доном Грегорио Маянсом;

2. О взятии и разрушении Рима ("De capta et diruta Roma"), где он передает историю событий 1527 года;

3. О восстаниях Испании ("De motibus Hispaniae"), где он рисует картину восстания и войны кастильцев;

4. О давности христианства ("De vetustate Christiana"), последний труд, приведенный Педро Мартиром д'Англериа; в этом трактате он пишет о Мартине Лютере.

VIII. Из четырнадцати жертв, сожженных на втором севильском аутодафе, я упоминаю как наиболее достойных следующие:

1. Хулиан Эрнандес, по прозванию Малый, уроженец Вильяверде, в округе Кампос. Желание ввезти в Севилью лютеранские книги побудило его отправиться в Германию. Он доверил их дону Хуану Понсе де Леону и поручил ему раздать их. Он провел более трех лет в тюрьме святого трибунала. Ею несколько раз пытали, чтобы заставить открыть сообщников по вероисповеданию и по ввозу лютеранских книг, тогда сильно затрудненным вследствие строгого наблюдения со стороны инквизиции. Он вынес пытку с мужеством, далеко превышающим его физические силы. Согласно сообщению многих узников, возвращаясь после свидания с инквизиторами, он напевал испанский припев, сравнивающий монахов с волками и радующийся их посрамлению {Вот этот припев: "Обузданы монахи, обузданы, посрамлены волки, посрамлены" ("Vencidos van los frailes vencidos van; corridos van los lobos, torridos van").}. Он был тверд в своем веровании и появился на аутодафе с кляпом во рту. Взойдя к костру, он сам уложил мелкие поленья вокруг себя, чтобы быстрее сгореть. Доктор Фернандо Родригес, приставленный к нему, попросил вынуть кляп, когда увидал его привязанным к ошейнику, чтобы выслушать его исповедь; но Хулиан воспротивился этому и обозвал Родригеса лицемером, изменившим своим убеждениям из-за страха перед инквизицией. Это были его последние слова, так как почти тотчас его окружило пламя.

2. Донья Франсиска Чавес, постриженная монахиня ордена св. Франциска Ассизского, из монастыря Св. Елизаветы в Севилье, была осуждена как упорная еретичка-лютеранка. Она была наставлена доктором Эгидием. На заседаниях она упрекала инквизиторов в жестокости и называла их змеиным отродьем, как Христос фарисеев [827].

3. Николай Буртон, родившийся в Энглеси [828], в Англии, был осужден как нераскаянный еретик-лютеранин. Невозможно оправдать поведение инквизиторов относительно этого англичанина и многих других иностранцев, которые не поселились в Испании, а появлялись ненадолго и возвращались в свое отечество, окончив торговые дела. Буртон приехал в Испанию на корабле, нагруженном товарами, принадлежавшими, по его словам, целиком ему, однако часть которых была собственностью Джона Франтона, о котором я скажу далее, в ряду примиренных. Буртон отказался отречься от своей веры и был сожжен живьем. Севильские инквизиторы овладели его кораблем и товарами и доказали на этом примере, что жадность была одним из первых двигателей инквизиции. Предположим, что Буртон поступил неблагоразумно, выставляя напоказ свои религиозные убеждения в Сан-Лукаре-де-Баррамеде, а особенно в Севилье, с пренебрежением к верованиям испанцев. Но не менее верно и то, что человеколюбие и правосудие требовали (так как речь шла об иностранце, который не должен был остаться в Испании) удовольствоваться советом не забывать уважения к религии и законам страны и угрозой наказания в случае повтора. Святому трибуналу нечего было спорить с Буртоном о его частном веровании; он должен был лишь воспрепятствовать ему распространять свои заблуждения, - потому что он был учрежден не для иностранцев, а для народов Испанской монархии. Инквизиторы оказались виновны в большой жестокости и опасном покушении на благополучие испанской торговли, которую они уничтожили бы, если бы насилие, совершенное над Буртоном, и некоторые другие подобные выходки, против которых другие державы горячо протестовали, не побудили бы мадридский двор запретить инквизиторам беспокоить коммерсантов и иностранных путешественников по вопросам религии, если они не занимались распространением ереси. Эта мера Филиппа IV была неспособна остановить инквизиторов, которые часто находили предлоги для оправдания своей политики, предполагая, что эти иностранцы привозили в королевство запрещенные книги или вели беседы, распространявшие ересь. Правительство вынуждено было ни на одно мгновение не терять из виду поведение святого трибунала по отношению к иностранным коммерсантам, начиная с эпохи, о которой идет речь, и до царствования Карла IV. При каждом протесте со стороны заинтересованных лиц или со стороны посланников их стран возобновлялись приказы и меры, способные подавить несправедливости, которые преступное усердие покрывало завесой религии.

IX. Гонсалес де Монтес рассказывает о приезде в Испанию богатого иностранца, по имени Реукин, на прекрасном и искусно построенном корабле, какого до тех пор не видали в Сан-Лукар-де-Баррамеде. Инквизиция велела арестовать его как еретика и конфисковала его имущество. Торговец доказывал, что корабль не принадлежит ему и, следовательно, не может быть конфискован; но его усилия были напрасны. Инквизиторы были убеждены, что если они позволят однажды, чтобы им доказали их ошибку, то вскоре все ограбленные воспользуются этим примером и захотят вступить во владение взятым у них имуществом и значение конфискаций сведется к нулю. Что после этого можно сказать о морали инквизиторов? Природа человеческого сердца позволяет думать, что эти требования явились, быть может, сочетанием лжи и выгоды; но можно ли одобрить яркую несправедливость, недостойную христианских судей и священников, чтобы помешать тому, что может случиться лишь изредка и является вполне извинительным и даже законным?

X. Инквизиторы вновь совершили несправедливость, заставив двух других иностранцев разделить участь Буртона. Одним из них был англичанин по имени Уильям Брук, родившийся в Корнуолле [829], моряк по профессии. Другой - француз из Байонны, по имени Фабиан, которого торговые дела привели в Испанию.

XI. Анна де Рибера, вдова школьного учителя Фернандо де Сан-Хуана, сожженного на аутодафе предыдущего года, сама была сожжена в этом году как лютеранка вместе с братом Хуаном Састре, бельцом [830] монастыря Св. Исидора, и Франсиской Руис, женой Франсиско Дурана, севильского альгвасила.

Особенно вызывает чувство сострадания происшедшее в тот же день сожжение пяти женщин из семейства несчастной помешанной, о которой я говорил в статье о священнике Сафре. Ее звали Мария Гомес; она была вдовой Эрнандо Нуньеса из местечка Лепе. Благодаря лечению ее безумие прошло, но она упорствовала в лютеранском веровании и умерла вместе со своей сестрой, Элеонорой Гомес, женою другого Эрнандо Нуньеса, севильского врача, и тремя дочерьми, Эльвирой Нуньес, Терезой и Лусией Гомес, еще не замужними. Гонсалес де Монтес ошибочно называет одну из них племянницей Марии Гомес. Он рассказывает, что одна из этих женщин была арестована раньше своей матери и своих сестер; ее подвергли пытке, чтобы заставить открыть соучастников, ничего не достигли. Тогда инквизитор прибег к хитрости. Он велел привести ее в зал заседаний, остался наедине с ней, признался в мнимом увлечении ею и решении сделать все для ее спасения. Он повторял свое обещание в течение нескольких дней, показывая себя весьма огорченным ее несчастиями. Войдя в доверие к своей жертве, он сообщил ей, что ее мать и сестры рискуют быть арестованными, так как ряд свидетелей готов дать показания против них, что его чувства к ней должны заставить ее доверить ему все, чтобы он мог принять меры к спасению их от неизбежной смерти. Обвиняемая попалась в ловушку. Она поведала инквизитору, что мать и сестры разделяют ее верования. Чувства внезапно иссякли. Вероломный предатель, вызвав ее в суд, велел подтвердить рассказанные ему подробности. Мать, сестры и тетка немедленно были арестованы и приведены на костер; услыхав свой приговор на аутодафе, помешанная возблагодарила свою тетку за открытие истины, ради которой она с радостью умрет. Тетка укрепила ее мужество, возвещая ей, что они скоро все вместе будут лицезреть Иисуса Христа, умерши в евангельской вере, повторив его страдания.

XII. На том же аутодафе погиб Мельхиор дель Сальто, уроженец Гранады и житель Севильи. Он был стригалем сукна. Преступление его состояло в покушении на жизнь начальника тюрьмы после того, как он был заключен по подозрению в ереси. Он тяжело ранил его помощника, который умер несколько дней спустя.

XIII. Жертв севильского аутодафе, приговоренных к епитимьям, было тридцать четыре. Я упомяну следующих:

1. Донья Каталина Сармиенто, вдова дона Фернандо Понсе де Леона, пожизненного декуриона [831] Севильи.

2 и 3. Донья Мария и донья Луиса де Мануэль, дочери дона Фернандо де Мануэля, дворянина этого города.

4, 5, 6, 7 и 8. Братья Диего Лопес из Тендильи, Бернардто де Вальдес из Гвадалахары и Доминго де Чурука из Аскоитии. Братья Гаспаро де Поррас из Севильи и Бернарда де Херонимо из Бургоса. Все они было монахи; последний был бельцом в монастыре Св. Исидора. Они были осуждены как лютеране.

XIV. 9. Джон Франтон, англичанин из Бристоля, явился в Севилью, узнав об аресте Николая Буртона. Он был владельцем значительной части товаров, захваченных у Буртона. Документально доказав, что он привез их из Англии, англичанин потребовал восстановления своих прав. Ему пришлось испытать значительные проволочки и понести большие расходы. Однако, не успев оспорить его права собственности, инквизиторы обещали ему вернуть товары, приняв между тем свои меры. Появились свидетели, показавшие, что Франтон высказывал свои лютеранские убеждения, за что он был арестован и заключен в секретную тюрьму. Страх смерти побудил Франтона сказать угодное инквизиторам и попросить примирения с Церковью. Его объявили подозреваемым в лютеранстве. Больше ничего не было нужно, чтобы, по законам трибунала, мотивировать захват его имущества. Он был примирен, приговорен к лишению своих товаров и годичному ношению санбенито. Это происшествие является новым доказательством гибельных последствий тайны инквизиционного судопроизводства. Если бы дело Джона Франтона разбиралось публично, самый мелкий адвокат доказал бы ничтожность и лживость следствия. Находятся, однако, англичане, защищающие трибунал инквизиции как полезный, и я, например, слышал это от одного англичанина, католического священника. Я заметил ему, что он плохо знает природу этого учреждения, что я не меньше его и не меньше любого инквизитора почитаю католическую религию, но если сравнить дух мира и любви, смирения и бескорыстия, которыми дышит Евангелие и который проявляется в учении и жизни Иисуса Христа, с системой суровости, коварства, хитрости, злобы, внушившей уставы святого трибунала, с действительной и непрерывной возможностью инквизиторов злоупотреблять властью, вопреки законам естественным и божеским, папским постановлениям и королевским указам, под покровом присяги, обеспечивающей тайну, - ничто не помешает проклясть этот трибунал, как вредоносный и способный только плодить лицемеров.

XV. 10. Гильельмо Франке, уроженец Фландрии, поселился в Севилье. Интимная связь одного священника с его женой смутила его семейное счастье, и он жаловался, что его бедственное положение не позволяет положить конец позору. Находясь однажды в компании, где рассуждали о чистилище, он сказал: "Мне довольно того, что я имею от человека, находящегося в связи с моей женой, и мне этого достаточно". Эти слова были донесены инквизиции, которая поместила Франка в своей секретной тюрьме как подозреваемого в лютеранстве. Он появился на аутодафе и был приговорен к лишению свободы, срок которого могли определить одни инквизиторы.

XVI. 11. Бернарда де Франки, из Генуи, проводил жизнь отшельника в Кадисе. Он появился наряду с севильскими примиренными как подозреваемый в лютеранстве. Приговор гласил, что его имущество конфискуется, а он подвергается каре трехмесячного тюремного заключения и ношению санбенито. Он добровольно повинился перед инквизицией, познакомившись с указом о доносах. Он сказал, что в двадцатилетнем возрасте, находясь в Генуе, он слышал разговор одного из своих братьев о чистилище, об оправдании и других предметах в лютеранском толке и не нашел ничего предосудительного в таких словах. Его нельзя было обвинить ни в каком другом преступлении. Где же сострадание святого трибунала? Кому предоставляло оно снисхождение? Надо признать, что в последние времена существования инквизиции она не решалась более заключать в тюрьму, позорить на публичном аутодафе и тем более лишать имущества тех, кто повинился добровольно. Прежние инквизиторы действовали противоположным образом, злоупотребляя тайной, которая не давала обвиняемым никакого средства протеста и никакой надежды на оправдание.

XVII. 12. Диего де Вирусе, присяжный [832] Севильи, то есть член городского управления, появился на аутодафе в рубашке, со свечой в руках. Он произнес отречение как подозреваемый в лютеранстве и был приговорен к уплате сотни дукатов на издержки святого трибунала. Его обвинили в том, что, увидя переносный престол [833] Святого четверга, он сказал: "Достойно сожаления, что совершают такие крупные издержки для подобной цели в то время, как в хлебе нуждаются многие семейства, которые можно было бы поддержать на деньги, предназначенные для этого обряда, способом, более угодным Богу". Разве это предложение, если взглянуть на него не глазами инквизиторов, могло привлечь на голову его виновника обвинение в лютеранстве? Следует заметить, что расходы по устройству переносного престола в Севильском кафедральном соборе, воск и другие украшения огромны и что они породили ряд песенок и острот.

XVIII. 13. Бартоломее Фуэнтес был нищий, просивший милостыню для отшельника севильского монастыря Св. Лазаря. Некоторые причины сделали его врагом священника в Хересе-де-ла-Фронтере и довели до того, что он сказал, что не верит, чтобы Бог сошел с неба на руки такого недостойного священника. Распоряжения верховного совета не позволяли, чтобы выражения подобного рода считались еретическими, если они вырвались в припадке гнева или другом состоянии, способном помутить разум. Однако его привели на аутодафе в рубашке, с кляпом во рту как подозреваемого в лютеранстве в самой малой степени.

XIX. 14 и 15. Педро Перес, студент из епархии Калаоры, и его товарищ по учению в Севилье Педро де Торрес появились вместе на той же церемонии и отреклись от ереси как легко подозреваемые. Они были изгнаны из города на два года. Второй из них обязан был заплатить штраф в сто дукатов за некие лютеранские действия, в которых его обвинили, то есть за то, что он списал несколько стихов неизвестного автора, составленных так, что, прочтенные особым образом, они представляли восхваление Лютера, а другим способом - сатиру на него [834]. Какое же это преступление со стороны молодых студентов?

XX. 16. Луис, американец, был четырнадцатилетний мулат. Он появился на аутодафе босым, в рубашке, с веревкой на шее и был приговорен к двумстам ударам кнута и к пожизненной службе на королевских галерах, без права когда-либо быть освобожденным или выкупленным. Он считался соучастником Мельхиора дель Сальто, приговоренного к сожжению на том же аутодафе за его ссору с начальником тюрьмы святого трибунала и раны, нанесенные его помощнику.

XXI. 17. Гаспар де Бенавидес был начальником тюрьмы, о котором говорилось в 20-м параграфе. Это не спасло его от позора появления на аутодафе в рубашке, со свечой в руке. Он был изгнан навсегда из Севильи и потерял свое место. Его осудили за малое усердие и невнимательность к службе. Сравните эту квалификацию и приговор, в котором его обвиняли. Он похищал часть и без того небольших пайков у заключенных; доставляемое им продовольствие было плохого качества, но он заставлял оплачивать его дорого; он нисколько не заботился о приготовлении пищи, которая была плохо сварена и плохо приправлена; он обманывал их в цене дров и присчитывал непроизведенные расходы. Если какой-либо арестант жаловался, он переводил его в сырой и темный застенок, в котором оставлял на две недели и даже дольше, чтобы наказать за дерзость; он постоянно говорил, что действует так по приказу инквизиторов; когда же он выпускал заключенного из застенка, то утверждал, что эта перемена произошла по его ходатайству. Когда какой-нибудь узник просил вызова, Гаспар, боясь, что это угрожает доносом на него, избегал говорить об этом инквизиторам, а на другой день сообщал, что инквизиторы ответили, будто их занятость не позволяют им разрешать добровольные вызовы; и не было такой вопиющей несправедливости, которой он не совершил бы по отношению к своим узникам, пока драка, приведшая к осуждению, не разоблачила его поведения. Разве не имелось против этого изверга больше обвинений, чем против Мельхиора дель Сальто и мулата Луиса?

XXII. 18. Мария Гонсалес, прислуга начальника тюрьмы Гаспара де Бенавидеса, появилась на аутодафе в рубашке, с веревкой на шее, в санбенито, с кляпом во рту. Ее приговорили к двумстам ударам кнута и к изгнанию на десять лет. Ее преступление состояло в получении денег от некоторых узников, для разрешения им видеться и говорить.

XXIII. 19. Педро Эррера из Севильи был приговорен к той же каре; к ней было прибавлено десять лет галер и потеря денег. Он был слугою Гаспара и делал то же, что и Мария.

XXIV. 20. Гиль, фламандец, родившийся в Амстердаме, понес наказание в сто ударов кнутом и был изгнан из Севильи. На церемонии аутодафе он был в рубашке и со свечой в руке. Он знал, что один узник инквизиции, недавно прибывший из Америки, занимался отыскиванием средств к побегу, и не донес на него.

XXV. 21. Инесса Нунъес, девушка, поселившаяся в Севилье, была примирена с Церковью как подозреваемая в лютеранстве. Также и шесть других женщин и один мужчина - и по той же причине. Кроме того, еще две женщины: одна - обвиненная в иудаизме, другая - в магометанстве, и трое мужчин - за то, что сказали, что блуд не является смертным грехом.

XXVI. 22. Донья Хуанна Бооркес была объявлена невинной. Ее историю следует рассказать. Она была законной дочерью дона Педро Гарсия де Херес-и-Бооркеса и сестрою доньи Марии Бооркес, погибшей на предыдущем аутодафе. Она вышла замуж за дона Франсиско де Варгаса, владетеля местечка Игера. Ее заключили в секретную тюрьму, когда ее несчастная сестра заявила, что открыла ей свои верования, которые та не оспаривала. Как будто молчание доказывает принятие учения, а не мотивируется часто невозможностью понять суть дела и, следовательно, исполнить обязанность доноса! Хуанна Бооркес была беременна на шестом месяце. Однако инквизиторы не подождали с ведением ее процесса, пока она родит, - варварское обращение, которому не следует изумляться после несправедливости, которую они совершили, приказав арестовать ее без получения доказательств мнимого преступления. Она родила в тюрьме; через неделю у нее отняли ребенка, вопреки самым святым правам природы, и она была заключена в обыкновенный застенок святого трибунала, думая вероятно, что приняли все меры, требуемые для нее человечностью, отведя ей помещение, менее неудобное, чем тюремная камера. Случай доставил ей утешение иметь соседкой молодую девушку, потом сожженную в качестве лютеранки, которая, сочувствуя ее положению, помогала ей во время выздоровления. Вскоре она сама стала нуждаться в уходе: она была подвергнута пытке; все члены ее омертвели и были почти раздроблены. Хуанна Бооркес, в свою очередь, ухаживала за нею в своем тяжелом состоянии.

Хуанна еще не окрепла вполне после болезни, когда ее повели в камеру пыток и подвергли тому же испытанию. Она отреклась от всего. Веревки, которыми были связаны ее слабые члены, проникли до костей; несколько сосудов лопнуло внутри тела, и потоки крови полились изо рта. Умирающей она была отнесена в тюрьму и перестала страдать через несколько дней. Инквизиторы думали искупить это жестокое человекоубийство, объявив Хуанну Бооркес невинной на аутодафе. С какой тяжелой ответственностью явятся эти каннибалы на божественный суд!