ДОН ХУАН-АНТОНИО ЛЬОРЕНТЕ КРИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ИСПАНСКОЙ ИНКВИЗИЦИИ

Глава XIV - ЧАСТНЫЕ ПРОЦЕССЫ, ВОЗБУЖДЕННЫЕ ПО ПОДОЗРЕНИЮ В ЛЮТЕРАНСТВЕ И ПО НЕКОТОРЫМ ДРУГИМ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ

Статья вторая

ПРОЦЕССЫ, ВЧИНЕННЫЕ ПРОТИВ НЕКОТОРЫХ ЛИЦ

I. Со временем службы главного инквизитора Манрике связаны имена самых знаменитых и самых невинных жертв инквизиционного трибунала. Подозрение в принятии мнений Лютера бросило их в руки этого инквизитора. Такою жертвой в 1523 году стал достопочтенный Хуан д'Авила [602], беатификация коего в Риме ожидала решения и была бы закончена, если бы он был монахом, но он был простым белым священником [603]. Испания называла его апостолом Андалусии [604] за образцовую жизнь и великие подвиги милосердия, сопровождавшие его проповедь. Св. Тереза Иисусова [605] в своих сочинениях ярко очерчивает добродетель этого евангельского героя и сообщает, что для преуспеяния в духовной жизни она много воспользовалась его советами и учением. Он проповедовал Евангелие попросту для обращения грешников и не допускал в свои беседы вопросов, которые так постыдно волновали тогдашних школьных богословов. Поэтому завидовавшие ему монахи, раздраженные его уклонением от диспутов, соединились, чтобы замыслить его гибель. Они выдали инквизиционному суду некоторые из его предположений за лютеранские или склонные к лютеранству и к учению иллюминатов. В 1534 году приказ инквизиторов заточил Хуана д'Авилу в секретную тюрьму святого трибунала, хотя решение их не было сообщено ни верховному совету, под тем предлогом, что эта мера была указана только при разделении голосов, ни епархиальному епископу. Это было равносильно попранию уставов святого трибунала, королевских указов и даже распоряжений верховного совета, который, впрочем, игнорировал эти правонарушения и даже молчаливо одобрял их, так как никогда не порицал виновников. Этот властный поступок инквизиции, происшедший в Севилье, сильно затронул главного инквизитора: он занимал кафедру этого города и испытывал глубочайшее уважение к Хуану д'Авиле, которого почитал за святого. Эти обстоятельства оказались счастливыми для последнего, потому что хлопоты Манрике как главы инквизиции очень сильно содействовали доказательству его невиновности и посрамлению клеветы. Авила был оправдан и снова принялся за проповеди, которые он продолжал до самой смерти с тем же усердием и человеколюбием, как прежде. Если бы судопроизводство святого трибунала было публичным и имена доносчиков были известны, посмел ли бы кто-нибудь так часто клеветать?

II. Год, о котором я говорю, был еще гибельнее для двух людей, знаменитых в литературной истории Испании, - Хуана де Вергары и его брата Бернардино де Товара. Они были арестованы по приказу толедской инквизиции и вышли из тюрем святого трибунала только после того, как их заставили произнести легкое отречение (de levi) от ереси Лютера, получить отпущение цензур с предупреждением (ad cautelam) и подвергнуться некоторым другим епитимьям. Хуан де Вергара был толедским каноником, секретарем кардинала Хименеса де Сиснероса [606] и его преемника на кафедре Толедо дома Альфонсо де Фонсеки. Николас Антонио [607] поместил в своей Библиотеке заметку о его литературных произведениях и отдал справедливость добродетелям и заслугам этого испанца. Его глубокие познания в еврейском и греческом языках были причиной его несчастия. Он указал на ошибки в переводе Вульгаты [608] и этим дал знак к преследованию себя завистливым монахам, знавшим только латынь и школьный жаргон. Однако толедский капитул почтил его память, приказав поместить на его могиле эпитафию [609], сохраненную цитированным мною автором. Вергара заслужил признательность своего братства, составив надписи, украшающие церковные хоры.

III. Бернардино де Товар, его брат, менее известен. Однако, Педро Мартир д'Англериа [610] упоминает его среди знаменитостей XVI века. Хуан Луис Вивес [611], выдающийся ученый того времени, писал Эразму [612] 16 мая 1534 года: "Мы живем в очень тяжелое время; нельзя ни говорить, ни молчать без опасений. В Испании арестовали Вергару, его брата Товара и некоторых других ученых" {Маянс. Жизнь Хуана Луиса Вивеса, во введении к новому изданию его трудов.}.

IV. В этом числе находился человек, о котором Вивес не мог дать особенной заметки; его заслуги и его история налагают на меня обязанность пополнить этот пробел. Я имею в виду Альфонсо Вируеса, бенедиктинца, родившегося в Оль-медо, одного из лучших богословов своего времени. Он был знатоком восточных языков и написал много произведений. Он был членом комиссии, получившей в 1527 году задание рассмотреть труды Эразма, и проповедником при Карле V [613], который слушал его с таким удовольствием, что брал с собой в последние путешествия в Германию и по возвращении в Испанию не хотел более слушать другого проповедника, кроме него. Эти отличия, столь почетные для Вируеса, возбудили зависть монахов, которые постарались его погубить. Они до некоторой степени успели в своем предприятии; они вложили в это дело такое рвение, что добились бы полного уничтожения Вируеса, если бы не стойкость и твердость, с которыми Карл V взялся ему покровительствовать. Поведение почетное для этого государя и редкое среди других.

V. Заподозренный в благосклонности к мнениям Лютера, Вирусе был арестован и заключен в секретную тюрьму святого трибунала в Севилье. Император, не только хорошо знавший его по проповедям, но и находившийся с ним в личных отношениях, установившихся между ними во время путешествий в Германию, живо почувствовал нанесенный удар и ничуть не сомневался, что Вирусе стал жертвой интриги, которую главный инквизитор должен был предотвратить. Он изгнал Манрике, который принужден был вернуться на жительство в свою архиепархию в Севилье, где умер 28 сентября 1538 года. Карл не ограничился этим. Он поручил верховному совету направить во все трибуналы инквизиции указ от 18 июля 1534 года, который гласил, что в случае предварительного следствия, достаточно веского, чтобы мотивировать задержание монаха, инквизиторы отсрочат приказ о заключении; они пришлют в верховный совет полную и верную копию начатого судопроизводства и подождут указов, которые будут посланы после разбора документов. Таким образом, частное бедствие явилось источником общего блага. Начиная с этого времени инквизиторы не осмеливались более применять тюрьму с такой легкостью, как проделывали это до тех пор, даже раньше получения полуулик, требуемых уставом. Но нельзя обойтись без порицания авторов королевского указа или указа верховного совета за то, что они узаконили это только для монахов, как будто преступление, которое собирались карать, было тяжелее у женатых, и миряне менее священников имели интереса и права защищать свою свободу, жизнь и честь.

VI. Несчастный Вируес тем не менее в течение четырех лет испытывал все ужасы тайной тюрьмы, в которой, как он писал потом Карлу V, ему "едва было позволено дышать и заниматься другим делом, кроме улик, ответов, показаний, защит, возражений, средств, актов (слова, которые нельзя слышать без ужаса - nomina, quae et ipso poene timenda sono), ересей, богохульств, заблуждения, анафем, расколов и тому подобных чудовищ, которых посредством подвигов, сравнимых с Геркулесовыми, я победил с помощью Иисуса Христа" так что я, наконец, оправдан благодаря покровительству Вашего Величества" {Вируес. Филиппики против Меланхтона. Посвящение антверпенского издания 1541 года.}.

VII. Одним из средств, которые Вирусе употребил в свою защиту, было требование, чтобы суд обратил внимание на пункты учения, установленные и подготовленные им для нападок на Меланхтона [614] и других лютеран на Регенсбургском сейме, когда император привез его в Германию в качестве своего богослова. Вирусе прибавил, что эти статьи представляли изобилие доводов и католических авторитетов и что он воспользовался ими для борьбы с апологией лютеранства, обнародованной Меланхтоном, а также с исповеданиями веры, поданными этим апологетом и другими реформаторами в Аугсбурге [615] и Регенсбурге [616].

VIII. Это требование нисколько не послужило на пользу Вируесу, имевшему намерение получить полное отпущение, потому что его враги доносили на предположения, которые теперь он сам гласно выставлял. Хотя, очевидно, они были весьма католическими, если их рассматривать в связи с самым текстом, но они беспрепятственно могли быть поражены богословской цензурой в той разобщенности, в какую их поставил донос. Вирусе принужден был произнести отречение от всех ересей, между прочим от ереси Лютера и его единомышленников, и специально от выставленных им предположений, которые заставили подозревать его в ереси. Окончательный приговор был произнесен в 1537 году: Вирусе был объявлен в подозрении относительно исповедания заблуждений Лютера; его присудили к отпущению цензур с предупреждением (условно, с оговорками, ad cautelam), к заключению на два года в монастыре и к запрещению проповедовать слово Божие в течение двух лет после выхода на свободу.

IX. Я не видел доноса на Вируеса. Но известно, что шестое из его различных предположений, от которых он обязан был отречься в митрополичьей церкви в Севилье в день своего аутодафе [617], изложено так: "Состояние женатых более надежно для их спасения, чем состояние лиц, которые предпочли безбрачие". Седьмое: "Большее количество христиан спасается при условии брака, чем при других". Восьмое: "Деятельная жизнь имеет более заслуг, чем созерцательная" {Дон Фернандо Вельосильо, епископ города Луго. Схоластические заметки на блаженного Златоуста и четырех учителей церкви. 6-й разбор на десятый том Блаженного Августина. - С. 397. Столбец а. Издано в Алькале 1585 года, в лист.}.

X. Император, осведомленный обо всем происшедшем, не мог убедить себя, чтобы Вирусе когда-нибудь выдвинул в своих проповедях предположения, противные католической догме; он пожаловался на это папе. Папа послал Вируесу 29 мая 1538 года бреве, которым он был избавлен от исполнения различных эпитимий, возложенных на него судебным приговором. Эта милость - самая полная и самая почетная, какую я знаю во всей истории инквизиции. Напомнив три статьи приговора, папа объявляет, что, в уважение просьб императора, он освобождает осужденного от всех эпитимий и цензур, наложенных на него, и от лишения сана, которым тот был поражен; приказывает возвратить ему свободу; снова облекает его полномочиями проповедника и заявляет, что все происшедшее не может служить для устранения его от какой-либо должности, даже от епископата. Если Альфонсо Вирусе станет в будущем ходатайствовать о какой-либо милости, Его Святейшество согласен, что не нужно будет упоминать об этом бреве оправдания и о причине его издания, принимая во внимание, что молчание о нем не может ни аннулировать его, ни дать места противоположению ему какого-либо средства тайного обмана, или замалчивания, или какого-нибудь другого смысла, ему противоположного. Наконец, папа запрещает инквизиторам беспокоить Вируеса в будущем под каким-нибудь предлогом и когда-либо хвастать, по какой бы то ни было причине, всем происшедшим. Эта булла была одна из тех, которые инквизиторы не очень старались бы исполнить, если бы опорой Вируеса не был император. Это послужило причиной, которая заставила их принять ее без особого сопротивления.

XI. Изумительно, что дело Вируеса и много ему подобных не просветили Карла V насчет сущности инквизиции и, напротив того, он продолжал быть ее покровителем. Объясняется это тем ужасом, какой внушило императору лютеранство. Но дело его проповедника и некоторые другие неприятности, испытанные им в то время, вызвали отнятие Карлом V в 1535 году королевской юрисдикции у инквизиции - отнятие, которое продолжалось до 1545 года {Закон 5-й. Литера 7. Вторая книга последнего собрания. - 806.}.

XII. Благоволение Карла V к Вируесу было так прочно, что он вскоре представил его папе в епископы Канарских островов. Но папа отказал ему в буллах под предлогом, что подозрения, возникшие против чистоты веры, не позволяют облечь его саном пастыря душ, хотя булла отпущения и признала его способным к епископату. Термины, употребленные папой, являлись простым снисхождением к Карлу V, и было решено помешать Вируесу когда-либо ими воспользоваться. Карл настаивал перед папой и дважды возобновлял свою просьбу, уверяя его, что он более полагается на Вируеса, чем на его врагов, так как познал благодетельные результаты его служения и чистоту его учения о догмате не только в его проповеди, но и в продолжительных частных беседах с ним. Папа сдался наконец на настойчивые ходатайства Карла V, и в 1540 году Вирусе стал епископом Канарским {Виейра в своих Заметках о Канарских островах полагает, что Вирус был назначен епископом Канарским только в 1542 году, но Вируес говорит уже как епископ в посвящении своих Филиппик и в изъявлениях благодарности Карлу V в 1541 году.}.

XIII. Он тогда привел в порядок богословские статьи, приготовленные для защиты, и образовал из них двадцать рассуждений против лютеранских заблуждений. Они были напечатаны в Антверпене у Хуана Кринито в 1541 году под заглавием: Двадцать филиппик против лютеранских догматов, защищаемых Филиппом Меланхтоном. Вот что он говорит в девятнадцатом рассуждении о предмете моего сочинения: "Некоторые полагают, что должно обходиться с кротостью по отношению к еретикам и употреблять все средства, способные их обратить, прежде чем дойти до последних крайностей. Каковы эти средства? Это значит научать и убеждать их основательными размышлениями и словами, знакомя их с деяниями [Вселенских] соборов, свидетельствами Священного Писания и святых толковников, потому что все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, как говорит св. Павел в послании к Тимофею [618]. Но как это средство стало бы полезно, если бы его не употребляли в обстоятельствах, подобных тем, о которых говорит апостол? Я вижу, что многие усвоили правило, по которому позволительно оскорблять словесно и письменно еретиков, когда нельзя их ни уморить, ни замучить. Овладевши несчастным человеком, которого рассчитывают преследовать безнаказанно, они подвергают его позорящему приговору, так что, даже доказав свою невиновность и получив быстро оправдание, он навсегда остается заклейменным как преступник. Но если этот несчастный был обманут обхождением тех с кем водится, или, ставши жертвою их коварства и собственной непредусмотрительности, впал в какое-либо заблуждение, его не стараются вывести из заблуждения, объясняя истинное учение Церкви, не действуют средством кроткого убеждения или отеческого совета. Напротив, его судьи, вопреки свойству отцов [619], которое они придают себе, не щадят для него ни тюрьмы, ни кнута, ни цепей, ни топора; и, однако, таково действие этих ужасных средств, что никогда мучения, которые они заставляют испытывать тело, ничего не могут изменить в настроении души, которая желает обращения к истине только путем слова Божия, которое живо и действенно и острее меча обоюдоострого" [620]. Я не думаю, чтобы это место никогда не попало на глаза какому-нибудь монаху или фанатическому священнику: ведь творение Вируеса, где я нашел его, никогда не находилось в списке запрещенных инквизицией книг [621].

XIV. Хотя мнения Лютера, уже осужденные римской курией [622], возбудили живое внимание инквизиторов, последние не ограничивали этим предметом хлопот своей службы. Они присвоили себе розыск и пресечение нескольких преступлений, к числу коих принадлежала содомия [623]. Королевский указ Фердинанда и Изабеллы от 22 августа 1497 года формально не поручал им принимать решение по этому виду преступления; но, по-видимому, он позволял это делать, так как, согласно одному из предписаний, к этому преступлению следовало применять ту же кару, как к преступлению ереси или оскорбления Величества [624]. В указе было только упомянуто, что имена свидетелей (обвинения) должны быть сообщены обвиняемым, чтобы ничего не было упущено в их защите, и что осуждение на сожжение с конфискацией имущества не может повлечь за собой отметки бесчестия на их детей и потомство. Как бы то ни было, инквизиторы Арагона были определенно уполномочены предпринять расследование этого преступления буллою от февраля 1524 года. Несколько времени спустя они встретили противодействие со стороны архиепископа Сарагосы, когда, приказав заключить в тюрьму инквизиции нескольких священников, обвиненных в этом преступлении, они готовились приступить к суду над ними. Прелат получил 16 января 1525 года папское бреве, отсылавшее подсудимых к юрисдикции епископа, которому принадлежало право расследования этих преступлений ввиду того, что инквизиторы должны ограничить свою службу процессами, вчиненными по делу ереси.

XV. Это распоряжение было постановлено только в пользу священников, так как инквизиторы продолжали преследование судом дона Санчо де ла Кавальериа, сына вице-канцлера дона Альфонсо, о котором идет речь в этой истории и который был тестем доньи Хуанны Арагонской, близкой родственницы императора и сестры графа Рибагорсы. Обвиняемый получил 2 февраля 1525 года из Рима бреве, лишавшее инквизиторов Сарагосы расследования этого дела и передававшее его главному инквизитору. Несомненно, папа не знал бесполезности подобной меры, так как главные инквизиторы сносились насчет этого с провинциальными инквизиторами. Таково было в действительности решение, принятое домом Альфонсо Манрике. Сарагосские инквизиторы начали судопроизводство против дона Санчо. Последний апеллировал к папе, который вытребовал дело в апостолическую камеру [625] и направил затем к аббату св. Марии Херонской. Однако ловкость инквизиторов и сущность обстоятельств послужили причиной того, что дон Санчо вторично был предан сарагосским инквизиторам. В 1813 году я читал документы его процесса. Обвиняемый был оправдан за неимением достаточных улик и потому, что он сумел использовать, для избежания жестокости инквизиции, свое имя, свое богатство и свое влияние - три могущественных средства в процессах этого рода.

XVI. В 1527 году вальядолидская инквизиция занялась одним делом, подробности которого я считаю нужным пересказать, чтобы дать справедливую оценку состраданию и снисхождению, которые постоянно возглашаются инквизиторами в их актах и других юридических формулах.

XVII. Некий Диего Вальехо из деревни Дворцы Бедняков (Palacios de Meneses) в епархии Паленсии, будучи арестован по указу вальядолидской инквизиции по делу о богохульстве, заявил, между прочим, что два месяца тому назад, то есть 24 апреля 1526 года, два врача, Альфонсо Гарсия и Хуан де Салас, рассуждали между собой о медицине в присутствии его и его зятя Фернандо Рамиреса; Гарсия хотел опереть свое мнение на авторитет некоторых писателей; когда Салас высказался, что эти авторы ошибались, Гарсия возразил, что его понимание также доказывается текстом евангелистов. Это побудило Саласа сказать, что они солгали, как и другие. Фернандо Рамирес, зять доносчика (которым инквизиция также овладела как подозреваемым в иудаизме), был допрошен в тот же день. Его показание согласовалось с показанием его тестя; но он прибавил, что Салас пришел в себя несколько часов спустя и, вспоминая о происшедшем, произнес: "Какую глупость я сказал!" Покончив с Рамиресом и Вальехо, суд начал преследовать врача Хуана де Саласа.

XVIII. Первым документом, которым суд воспользовался, была копия показаний Рамиреса и Вальехо. Как будто это условие было достаточным, инквизиторы (без содействия епархиального епископа, без юрисконсультов и квалификаторов, даже ничего не сообщая верховному совету) постановили задержание врача Хуана де Саласа, который на самом деле был заключен в тюрьму 14 февраля 1527 года. Ему даровали три заседания увещаний, которые происходили 20, 23 и 25 февраля. 26 февраля фискал представил свое обвинение, и 28 февраля Салас защищался. 8 марта ему сообщили показания двух свидетелей, не указывая их имен, а также времени, места и обстоятельств, которые помогли бы их открыть. Он отвечал, что дело происходило не так, как было рассказано. 4 апреля вызвали в суд другого врача, который заявил, что во время беседы с Саласом насчет евангелистов последний сказал, что некоторые из них солгали. На вопрос инквизитора, не упрекнул ли кто-нибудь Саласа за это предположение, Гарсия отвечал, будто через час он советовал Саласу отдаться самому в руки инквизиции, что тот обещал исполнить. Инквизитор спросил его затем, не противник ли он обвиняемого и не имели ли они взаимной ссоры. Свидетель ответил отрицательно. 16 апреля произошло утверждение приговора относительно Фернандо Рамиреса и Альфонсо Гарсии; в деле Вальехо не было такой уверенности. 6 мая обвиняемый представил две жалобы или средства защиты. В первой он возражал против всего, что было написано вопреки его заявлению, и указывал на несогласованность в показаниях свидетелей; вторая была опросным листом из тринадцати пунктов, из которых два клонились к доказательству его правоверия, а другие к оправданию мотивов отвода некоторых лиц, могущих быть призванными к даче показаний по его делу. Этот документ содержал на полях имена свидетелей, к которым можно было обратиться за справкой по каждому вопросу. Я замечу, что доносчик и два свидетеля были включены в число отводимых Хуаном Саласом. Заключенный, как видно, воспользовался выгодами, которые предоставлялись ему для защиты законами инквизиции. Инквизиторы, вместо того чтобы следовать предписаниям этих законов, вычеркнули имена нескольких лиц, обозначенных в списке обвиняемого как свидетели защиты, и не захотели их выслушать. Однако факты, изложенные в опросном листе, были доказаны четырнадцатью свидетелями, и 25 мая фискал [626] дал свои заключения.

XIX. Факт, доложенный Фернандо Рамиресом; противоречия, представляемые показаниями двух свидетелей; разница между показанием каждого из них и показанием доносчика; важное преимущество для обвиняемого в оправдании отвода - в нахождении против него только двух свидетелей (которые были преданы суду - один в качестве богохульника а другой по делу об иудаизме) и даже в том, что предметом доноса явилось только предположение (которое могло вырваться в пылу диспута и было отвергнуто в тот же день); наконец, возможность, что обвиняемый мог позабыть о многом в течение года, - все эти обстоятельства были более чем достаточны, чтобы заставить каждого рассудительного человека предположить, что они побудят инквизиторов оправдать Хуана де Саласа или, по крайней мере (если они заподозрили, что обвиняемый отрицал вопреки истине то, в чем его опорочивали), удовлетвориться применением к нему наказания в виде легкого подозрения в ереси. Однако, вместо того чтобы ограничиться подобной мерой, инквизитор Морис, без участия его коллеги Альварадо, 14 июня вынес постановление подвергнуть пытке Хуана де Саласа как виновного в запирательстве. Этот акт содержит следующее распоряжение: "Мы приказываем, чтобы означенная пытка была употреблена таким образом и в течение такого времени, какие мы сочтем подходящими, возразив, как мы возражаем еще раз, чго в случае повреждения, смерти или поломки членов факт может быть приписан только промаху вышеречен-ного лиценциата Саласа". Указ Мориса возымел свое действие. Я дам здесь текст исполнительного протокола, чтобы познакомить потомков с этим инквизитором, который постановил решение об участи Медины, котельника из Бенавенте [627]. Вот документ: "В Вальядолиде, 21 июня 1527 года, сеньор лиценциат [628] Морис, инквизитор, вызвал в суд в своем присутствии лиценциата Хуана Саласа, которому был прочтен и явлен приговор суда. По окончании чтения означенный лиценциат Салас заявит, что он ничего не говорил из того, в чем его обвиняют. Означенный сеньор лиценциат Морис немедленно велел ввести его в камеру пыток. Там, по снятии всей одежды до рубашки, Салас был положен за плечи на пыточную кобылу [629], к которой палач Педро Поррас привязал его за руки и за ноги пеньковыми веревками, сделав одиннадцать оборотов на каждом члене. Саласу, пока означенный Педро обвязывал его, несколько раз было предложено сказать правду, на что он отвечал, что он никогда не высказывал того, в чем его обвиняют. Он прочитал символ Кто хочет ("Quicumque vult") и много раз благодарил Бога и Богоматерь. Когда означенный Салас был связан, как сказано, на лицо ему была наложена тонкая смоченная тряпка; из глиняного сосуда вместимостью в два литра, с дырой на дне, в ноздри и рот ему влита была вода в количестве пол-литра. Несмотря на это, означенный Салас настойчиво повторял, что он ничего не говорил из того, в чем его обвиняют. Тогда Педро Поррас сделал один поворот закрутня на правой ноге и влил вторую порцию воды, как он делал раньше. Второй поворот закрутня был сделан на той же ноге, и, несмотря на это, Хуан де Салас произнес, что он никогда не говорил ничего подобного. Принуждаемый несколько раз сказать правду, он заявил, что ничего не говорил из того, в чем его обвиняют. Тогда означенный сеньор лиценциат Морис, объявив, что пытка была начата, но не окончена, приказал прекратить пытку. Обвиняемый был снят с кобылы. При означенной экзекуции я присутствовал с начала до конца. Энрике Пас, секретарь суда".

XX. Если эта экзекуция была только началом пытки, то как она должна была закончиться? Смертью осужденного? Для того чтобы хорошо понять только что прочтенное, полезно знать, что инструмент, обозначенный в документе кастильским словом эскалера (escalera), который также известен под именем бурро (burro) и который я перевел по-французски словом швале (chevalet), есть деревянное сооружение, изобретенное для пытки обвиняемых. Оно имеет форму водосточной трубы, годной для того, чтобы положить на нее человеческое тело; у нее нет другого основания, кроме пересекающего ее бревна, на котором тело, падающее назад, сжатое с боков, сгибается и искривляется действием механизма этого сооружения и принимает такое положение, что ноги находятся выше головы. Отсюда проистекает усиленное и мучительное дыхание, и появляются нестерпимые боли в боках, руках и ногах, где давление веревок так сильно, даже до применения закрутня, что их обороты проникают в мясо до костей, так что выступает кровь. Что произойдет, когда жилистая рука станет двигать и вращать роковую плаху? Если обратить внимание на способ, каким люди, перевозящие товары на спине мула или на тележках, при помощи палки затягивают веревки для удержания и безопасности тюков и узлов, то легко представить себе те мучения, какие эта часть пытки вызвала у несчастного Хуана де Саласа. Введение жидкости не менее способно убить того, кого инквизиторы подвергают пытке, и это случалось не раз. На самом деле, рот находится тогда в положении наименее благоприятном, какое только можно вообразить, для дыхания, так что спустя небольшое количество часов можно потерять жизнь. В рот вводят до глубины горла тонкую смоченную тряпку, на которую вода из глиняного сосуда падает так медленно, что требуется не менее часа, чтобы влить по каплям пол-литра, хотя вода выходит из сосуда беспрерывно. В этом положении осужденный не имеет промежутка для дыхания, так как смоченная тряпка препятствует этому. Каждое мгновение он делает усилие, чтобы проглотить воду, надеясь дать доступ струе воздуха; но вода в то же время входит через ноздри. Понятно, сколько эта новая комбинация доставляет трудностей для самой важной жизненной функции. Поэтому часто бывает, что по окончании пытки извлекают из глубины горла тряпку, пропитанную кровью от разрыва сосудов в легких или в соседних органах.

XXI. Райнальдо Гонсалес де Монтес [630] (который в 1558 году имел счастье вырваться из тюрьмы севильской инквизиции) составил впоследствии латинскую книгу об инквизиции под вымышленным именем Регинальдус Гонсальвиус Монтанус {Регинальдус Гонсальвиус Монтанус. Несколько открытых приемов святой испанской инквизиции. Этот труд теперь очень редок. Он появился в формате осьмушки в Гейдельберге в 1567 году.}. Он сообщает нам, что обыкновенно делали восемь или десять поворотов веревки на ногах; их сделали одиннадцать на ногах Саласа, кроме поворотов закрутня. Можно себе представить человечность вальядолидской инквизиции, читая окончательный приговор, произнесенный без дальнейшей формальности лиценциатом Морисом и его коллегой, доктором Алварадо, после обсуждения (если следует им верить в этом случае) с лицами, достойными уважения за свои знания и добродетель, но (о чем не было и вопроса) без отсрочки, которая должна была предшествовать, и без участия епархиального епископа. Они объявили, что фискал не доказал вполне обвинения и что заключенный успел разрушить часть улик; тем не менее, ввиду подозрения, возникшего из процесса, они постановили, что Хуан де Салас подвергнется каре публичного аутодафе, в рубашке, без плаща, с обнаженной головой, со свечой в руке, и публично отречется от ереси; кроме того, он заплатит штраф в десять дукатов золотом за издержки инквизиции и отправит епитимью в указанной ему церкви. Из удостоверения, выданного впоследствии, видно, что Хуан де Салас подвергся аутодафе 24 июня 1528 года и что Амбросио Салас, его отец, присутствовал на его осуждении и уплатил штраф за сына. Этот процесс не представляет никакой другой особенности. Я спрашиваю, может ли существовать более неправильный способ судопроизводства, более яркая несправедливость и более возмутительное злоупотребление тайной, чем то, что мы узнали о поведении инквизитора Мориса? Это дело и много ему подобных побудили верховный совет издать декрет, запрещавший подвергать пытке какого бы то ни было обвиняемого без разрешения самого совета.

XXII. Тот же лиценциат Морис оправдал несколько лучше свое поведение в качестве инквизитора в другом деле, которое он судил 18 марта 1532 года и также без участия своего коллеги и епархиального епископа. Предметом этого процесса было выкапывание из могилы, конфискация имущества и опочорение Констансии Ортис, которая была женою Хуана де Виберо (оба - жители Вальядолида). Она умерла в 1524 году, а ее процесс начался только 24 марта 1526 года после доноса Марии Ласарте, двадцатичетырехлетней девушки. Она показала, что была прислугой Констансии Ортис и думала, что эта дама умерла в заблуждениях иудаизма, потому что, будучи еврейского происхождения, она и после присоединения к Церкви продолжала воздерживаться от свиного мяса. Когда ей приносили мясо, она старательно удаляла кровь и жир и отрезала филейную часть из бараньей ноги; когда ставили тесто в ее доме, она пекла пирог на золе. Все это - обычаи, соблюдаемые евреями. 24 апреля Анна Ласарте, сестра доносчицы, явилась добровольно дать свое показание, тоже в качестве прислуги умершей. Третье показание шло от другой прислуги, по имени Марины де Сан-Мигуэль. По-видимому, по подстрекательству первой прислуги две остальные дали показания о тех же обстоятельствах. Обвинитель потребовал 25 октября J529 года, чтобы родственники обвиняемой были выслушаны для ее защиты. Предстали: Альфонсо Перес де Виберо, ее сын, и Элеонора де Виберо, ее дочь, жена Педро Касальи, главного счетовода королевских финансов в Валья-долиде. (Я буду иметь случай говорить об этих двух лицах в истории знаменитого вальядолидского аутодафе, как и о докторе Касалье и детях доньи Элеоноры.) 2 декабря фискал прочел свой обвинительный акт против Констансии Ортис; кроме фактов, содержащихся в показаниях трех свидетелей, он подчеркнул как условие предания суду, что покойница обратилась добровольно в льготный срок, установленный законом при установлении инквизиции; что затем она снова впала в прежние заблуждения, была вновь присоединена к Церкви и подверглась публичной епитимье; вследствие этого он требовал, чтобы все эти факты были упомянуты на процессе в подтверждение улик, которые должны приписать еретическим чувствам действия, ставящиеся в упрек Констансии. Дети обвиняемой предприняли ее защиту и доказали, что их мать неоднократно исполняла обязанности, возложенные на католиков, до ее последней болезни, когда она опять удостоилась всех таинств. Дело пошло на обсуждение, и 12 марта 1532 года произошло собрание инквизиторов с епархиальным епископом и юрисконсультами, чтобы собрать голоса и приготовить окончательный приговор, согласующийся с мнениями членов собрания. Оно состояло из инквизитора Мориса и двух юрисконсультов; они были согласны освободить от суда память доньи Констансии Ортис. 18 марта Морис постановил приговор о ее участи, согласно мнению юрисконсультов, но не посоветовавшись со своим коллегой и ничего не сообщив епархиальному епископу. Педро Касалья был главным счетоводом королевских финансов и пользовался некоторым уважением при дворе - обстоятельство, которое Морис не мог обойти равнодушно. Участь его жены и сыновей была менее счастлива, как я буду иметь случай рассказать подробно в истории событий 1559 года.

XXIII. Толедская [631] инквизиция приказала арестовать Мартина де ла Куадру, жителя Мединасели [632], по делу о богохульстве и жалобах против инквизиции. 30 августа 1525 года он был присужден к публичному аутодафе в одежде кающегося, с кляпом во рту, к уплате штрафа и к исполнению некоторых епитимий. Мартин был тогда серьезно болен. Как будто срочно нужно было объявить ему приговор, инквизиторы велели тотчас исполнить эту формальность, не беспокоясь нисколько о последствиях, которые она могла иметь. Они притворно проявили даже сострадание к нему, посоветовав секретарю суда скрыть от него обстоятельство наказания кляпом, чтобы не ухудшить состояния его здоровья, оставляя себе возможность ознакомить его со всеми частями приговора, когда он выздоровеет. Эта предосторожность была бесполезна: Мартин умер в своей тюрьме 30 сентября. Не основательно ли будет приписать смерть осужденного объявлению ему приговора, сделанному в таких малоподходящих обстоятельствах? Я не сомневаюсь, что оно должно было ухудшить его состояние, особенно если он мог заметить, что от него скрывают часть приговора. Несчастного сочли более опасным, чем еретика, за то, что он роптал против инквизиции. Какое преступление, подумаешь, жалобы на святой трибунал!