Ш. Д. ГОЙТЕН ЕВРЕИ И АРАБЫ - ИХ СВЯЗИ НА ПРОТЯЖЕНИИ ВЕКОВ

ГЛАВА 7.

РАЗВИТИЕ КУЛЬТУРЫ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА В ПЕРИОД АРАБСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА

4. Мусульманский и еврейский мистицизм

Кроме изысканного искусства и ремесел, возможно, самый прекрасный вклад ислама в общечеловеческую культуру составляет суфизм, мусульманское пиетистское и мистическое движение, которое на протяжении многих веков означало состояние возвышенного экстаза для избранного меньшинства и эликсир жизни для широких масс. Отречение от мира, отказ от собственной малой личности и новое обретение ее во всеобъемлющем единении с Богом - такова основная цель суфизма, достичь которую человек может только в состоянии экстатического восторга после прохождения многих "стоянок" на "пути" к высшему совершенству.

Как и мусульманская теология и философия, суфизм не был гомогенным, единообразным сплавом догматов и практик, он был чрезвычайно разветвленным движением с определенными стадиями развития. Сжатый, но очень содержательный рассказ о мистиках в исламе можно найти в книге профессора А. Арберри "Суфизм" (London,1950), тогда как в другом небольшом, но столь же информативном труде того же автора, несколько обманчиво озаглавленном "История суфизма" (London, 1952), обсуждаются как история, так и проблемы изучения этого уникального движения. Эти краткие книги могут также служить авторитетным путеводителем по литературе предмета.

Кажется, что главным вдохновителем суфизма в его наивысшей форме послужили греческие источники. Платоновская теория знания, по которой изучающий, чтобы познать определенный объект, должен иметь в самом себе нечто от природы этого объекта, логически ведет к предположению, что человек может полностью познать Бога, только разделяя природу Бога, будучи Богом.

Однако на своей ранней стадии, как недавно выяснилось, суфизм является прямым результатом аскетического направления в религии, доминировавшего в самом изначальном исламе, а позднее пополненного и обогащенного материалом чужеземных источников, в частности христианства и буддизма. К этим часто упоминаемым заимствованиям следует добавить также заимствования из иудаизма.

Литературные свидетельства этих связей содержатся в опубликованной в ежеквартальном сборнике "Тарбиц" (вып.6) монографии о Малике ибн Динаре, главе второго поколения иракских мистиков, который обильно цитирует еврейские источники. Ничего подобного не позволял себе его учитель, знаменитый Хасан Басри. Но дело даже не в этих выразительных цитатах, а в разительном сходстве между ранними мусульманскими пиетистами и хасидим, известными нам из талмудической литературы, что предполагает наличие связи между ними.

Эти хасидим преуспели в тщательном следовании всем мельчайшим предписаниям закона и в соблюдении многого даже сверх предписанного во взаимоотношениях со своими собратьями.

Действительно, ранних хасидим отличали доброжелательность и сверхдобросовестность в отношениях с другими людьми. Они выступали против всякой роскоши, даже в строительстве синагог; они особенно старались избегать всяких контактов с властями, даже с еврейскими, так как считали всякую власть несправедливой по отношению к простому народу; по одежде и поведению хасидим походили на плакальщиков; их излюбленной библейской книгой были Псалмы, а их святым, так сказать, - Давид, благочестивый царь, проводивший ночи в молитвах; они обычно излагали свои догматы в кратких, загадочных сентенциях с мистическим налетом, обращались к людям с намеренно парадоксальными заявлениями, не заботясь о том, что их могут счесть дураками. Всякий, кто знаком с литературой о ранних мусульманских мистиках, согласится, что каждая из характерных черт, упомянутых здесь в связи с хасидим Талмуда, приложима также и к мистикам ислама.

Многие из ранних хасидим прославились как святые люди, которых постоянно запросто навещал пророк Илия (Элийаху) и чьи молитвы о дожде, как полагалось, полностью гарантировали успех. Этот хасидизм был скорее образом жизни, чем оформленным движением, хотя Талмуд говорит о специальных местах погребения хасидим - так же как и о специальных кладбищах для священников, судей и прочих обособленных групп.

Можно соотносить (но не отождествлять!) ранний еврейский мистицизм или гностицизм учения о хейхалот (Небесных Чертогах), которое достигло расцвета в столетия, непосредственно предшествовавшие исламу (это учение весьма полно описано во второй главе книги "Основные течения в еврейской мистике" Гершома Шолема, вышедшей в Иерусалиме в 1941 г., а в Нью-Йорке в 1946 г. - Русский перевод вышел в Иерусалиме (Библиотека Алия, 1993). - примеч. ред.)

Но и у хасидим, и у последователей хейхалот мистицизм, который отражался также в высоко развитой религиозной поэзии (пиют), не выходил за рамки раввинистического иудаизма, а наиболее известные хасидим были одновременно и выдающимися знатоками "Устного Закона" - точно как аскеты- праведники раннего ислама.

Некоторые детали о редко упоминаемом хасидизме талмудических времен необходимо было привести, чтобы рельефнее показать необычную связь между иудаизмом и суфизмом, великим пиетистским направлением в исламе. Как мы видели, существовали контакты между ранними аскетами Басры и еврейскими хасидим, а в суфийской литературе вообще "благочестивцы из числа детей Израиля" были излюбленной темой поучительных рассказов, частично действительно существовавших в еврейской литературе, а частично выдуманных. Однако влияние ислама на иудаизм в этом отношении было гораздо более значительным, хотя, как мы это сейчас увидим, простиралось лишь до определенной черты, переступить которую иудаизм решительно отказывался.

У ислама было два преимущества перед иудаизмом. Во-первых, он мог опираться на огромные людские ресурсы. Столетняя война мусульманских завоевателей была величайшей катастрофой для побежденных стран. Миллионы людей были обращены в рабство, угнаны из одной части света в другую.

Однако это чудовищное смешение классов и рас способствовало также и благотворному результату: приток свежих умов подготовил новую арабоязычную цивилизацию на Ближнем Востоке. Так, из двух ведущих фигур среди ранних иракских мистиков, о которых мы уже упоминали, один, Хасан Басри, был сыном пленника, который последовал за своим хозяином в Мекку из Майсана в Южной Вавилонии, а другой - отец Малика ибн Динара стал рабом в Кабуле, в далеком Афганистане.

Евреи, однако, были известны своей строгой эндогамией (факт, с которым, как мы видели, ранне-мусульманский автор связывал их неспособность к философскому мышлению), и численность их была ограничена.

Во-вторых, мусульмане обладали превосходным инструментом в виде богатого и четко организованного арабского языка. Там, где еврейские гностики V-VI вв. запинались, мусульманские мистики IX-X вв. имели возможность блистать красноречием. Таким образом, несмотря на обширную общую базу, мусульманский пиетизм стал гораздо более полной и впечатляющей системой мышления и морали, чем ранний хасидизм, и получил возможность в свою очередь оказать огромное влияние на еврейские умы, которые были хорошо подготовлены к тому, чтобы это влияние воспринять.

О прямых контактах с неким мусульманским хасидом нам известно, что весьма примечательно, от палестинского таена (духовного главы еврейской общины) Шломо бен Иехуды, умершего в весьма зрелом возрасте в 1051 г. Его письма, из которых около семидесяти написано на прекрасном иврите, сохранились: они передают атмосферу мусульманских пиети-стских настроений.

Отчетливые следы суфийского влияния обнаруживают стихи Ибн Габироля, испанского современника этого гаона, тогда как написанный в 1075 г. на арабском труд Бахйи "Обязанности сердца" знаменует первое полное восприятие иудаизмом мусульманской "аскетической теологии".

Переведенная на иврит "Обязанности сердца" стала самой популярной еврейской книгой о религиозном благочестии, так что даже великий Гольдциер признавался, что не может противостоять ее обаянию. Она была переведена на различные еврейские диалекты, включая разговорный арабский. (Такой обратный перевод на диалект тунисского острова Джерба был опубликован сравнительно недавно, в 1919г.) Есть также переводы книги на все современные языки, на которых говорят евреи.

Хотя Бахйа, как показал Д.Х. Банет, прибегал не только к мусульманским источникам (греческие доктрины могли быть доступны ему в передаче писавших по-арабски христиан): как по духу, так и по проблематике, он был прямым продолжателем мусульманского пиетизма. Гольдциер и А.С. Иахуда, издатель арабского оригинала труда Бахйи, а также ряд других ученых собрали большой материал, подтверждающий это, и недавно Жорж Вайда из Парижа наиболее точно сформулировал соотношение Бахйи с его мусульманскими моделями.

Учение Бахйи, которое провозглашает любовь к Богу центром и целью человеческой жизни и предполагает непрестанные испытания для совести человека и практику отказа от мира, вторит великим пиетистам мусульманского Востока. Они произвели столь сильное впечатление на Бахйю, профессионального знатока еврейского Закона, что он постоянно обращается к их произведениям, даже в тех случаях, когда легко мог бы для той же цели процитировать пассаж из Талмуда.

Из многочисленных последователей Бахйи здесь следует упомянуть лишь одного: это Авраам Маймуни, достойный сын великого Маймонида. Как недавно подчеркивали профессор Абрахам Дж. Хешел из Нью-Йорка и другие, даже "рационалист" Маймонид не избежал мистических элементов в своем мышлении. Однако у его сына Авраама пиетизм в его суфийском смысле стал девизом и лозунгом дня.

В своем огромном компендиуме, озаглавленном "Полный (путеводитель) для слуг Божиих", два тома которого были изданы в переводе на английский профессором Самуелем Розенблатом под названием "Магистрали совершенства" ("Highways of Perfection", Baltimore, 1927; 1938), Авраам Маймуни откровенно заявляет, что, на его взгляд, суфийские наставники в некотором отношении более верно сохраняют "пути" пророков, чем сами евреи.

Однако в отличие от Бахйи он находит весь материал для своих поучений в еврейских источниках. Наряду с этим он не ограничивается проповедью и писаниями, но в сотрудничестве с другими хасидами пытается ввести кое-что из мусульманской религиозной практики, близкое ему по духу, в еврейский ритуал - деталь, к которой мы еще вернемся.

Несмотря на огромную зависимость средневекового еврейского благочестия от суфизма, был один пункт, в котором они расходились. Иудаизм никогда не соглашался затушевать различие между Творцом и творением. Любовь к Богу, следование Богу, близость к Нему, стремление к Нему - да; но единение или идентификация с Ним - эта идея означала для евреев (по крайней мере, для евреев, живших внутри мусульманской цивилизации) лишь только богохульство и самообожествление.

Ликующий вопль мусульманского мистика:

"Слава мне! Как велико Мое Величество!"

- был равно отвратителен ортодоксальным евреям и пиетистам.

Некоторые смелые стихи аль-Халладжа, багдадского мистика, знаменитого своими словами:

"Истина (то есть Бог) это я"

и казненного в 922 г., конечно, были в ходу у евреев, поскольку была обнаружена их ивритская транскрипция, но в целом мусульманское воздействие на евреев не привело их к экстатическому мистицизму.

Причиной отсутствия в еврейском благочестии экстатического мистицизма суфийского типа можно считать большее внутреннее единство иудаизма, тогда как ислам, по объяснению профессора Леви делла Вида в аналитическом исследовании, опубликованном в 1944 г. в "Crozer Jornal", никогда не достигал такой интеграции. Однако могут быть и другие причины для этого различия.

Экстатический суфизм широко использовал тот социальный феномен, что исламское общество было исключительно мужским. "Безбородые юноши" стали образцом божественной красоты. Созерцание их помогало постичь идею красоты оригинала. Подобные концепции могли положить начало самым возвышенным отношениям между учителем и учеником; однако они превращались зачастую в оправдание порока, который иудаизм всегда рассматривал с особым отвращением (хотя, конечно, он тоже иногда проникал в восточно-еврейские круги).

В любом случае примечательно, что один из самых утонченных аспектов мусульманской цивилизации, экстатический мистицизм, отсутствует в еврейской религии того времени. Еврейский мистицизм, каббала, развивался совсем в другом направлении и главным образом в христианских землях. Однако представляется, что отдельных евреев (как и прочих немусульман) порой привлекал суфизм и через его посредство ислам в целом - факт, который, возможно, обусловил сокращение численности еврейской интеллигенции в мусульманских странах позднего средневековья.

Возрождению восточного иудаизма в XVI-XVII вв., несомненно, во многом способствовало реформированное каббалистическое движение Ицхака Лурии и его последователей, которое направило стремление к мистической экзальтации в новое, истинно еврейское русло. Суфийские чары, однако, не переставали испытывать свою силу на евреях и в более поздние времена. Миссионер Джозеф Вольф в 1831 г. описывает "разновидность иудаизированного суфизма", практикуемого евреями Мешхеда (цит. по: W.J.Fishel. Israel in Iran), а в 1941 г.(!) религиозный еврей председательствовал в кружке нееврейских суфиев в Тегеране.

Насколько выдумана или основана на реальных фактах тесная связь между современными еврейскими и мусульманскими мистиками Дамаска, которую описал в хорошо известном романе выдающийся еврейский автор Иехуда Бурла, я судить не берусь.

По разным причинам суфизм, особенно его организованные формы - дервишеские ордена, снискал дурную славу среди современных мусульман. Не только в Турции, но даже в Египте суфийские обители были превращены в школы или иные здания общественного назначения. Однако уже ощутимо дают о себе знать ростки интеллектуального неосуфизма, образующего любопытную параллель еврейскому, который многие связывают с именем Мартина Бубера.