Зенон Косидовский. СКАЗАНИЯ ЕВАНГЕЛИСТОВ

Часть 4

На горе Елеонской

Если бы кто-нибудь захотел отметить на карте дороги, по которым странствовал Иисус, проповедуя и исцеляя, он бы убедился, что это совершенно невозможно. Несмотря на то, что речь идет о важнейшем периоде жизни Иисуса, авторы Нового завета не сумели здесь избежать крайней путаницы. С одной стороны, синоптические евангелия, а с другой - Евангелие от Иоанна дают две различные версии, перед которыми читатель встает в недоумении, не зная, кому верить. Все четыре евангелиста единодушны только в одном: Иисус начал свою общественную карьеру в Назарете и закончил в Иерусалиме.

Во всем же, что касается его деятельности в период между этими двумя жизненными рубежами, они расходятся. Синоптики утверждают, что Иисус действовал только в Галилее. Если же покидал ее пределы, то ненадолго и большей частью по принуждению, спасаясь от враждебной толпы или от фарисеев. Он трижды, например, переправлялся на восточный берег Генисаретского озера, один раз дошел до северной границы страны и остановился в Кесарии, бывал в финикийских городах - Тире и Сидоне.

Согласно синоптикам, Иисус до своего последнего торжественного въезда в Иерусалим ни разу не был в этом городе и вообще в Иудее. Таким образом, когда его арестовали, поставили перед судом синедриона, били и распяли, жители Иерусалима считали его чужаком, прибывшим к тому же из презренной, мятежной Галилеи. Между тем в Евангелии от Иоанна сказано совсем другое, прямо противоположное. Да, Иисус действовал и в Галилее. Но главным местом его деятельности была Иудея. Там он проповедовал свое учение, там исцелял больных и воскресил Лазаря, там у него были и друзья, и основные антагонисты.

И именно к галилеянам, которые, если верить синоптикам, якобы покушались на его жизнь, он бежит, спасаясь от агрессивности своих иудейских соплеменников. Торжественный въезд в Иерусалим не был первым его визитом в этот город. Он бывал там до этого четыре раза по случаю разных иудейских праздников. Кроме того, он бывал в Вифании и в течение долгого времени скрывался от священников в городке Ефреме, на краю иудейской пустыни. Будучи в Иерусалиме, он не чурался людей, много времени проводил во дворе храма, открыто проповедуя свое учение, и, значит, был местным жителям хорошо знаком.

Евангелисты сильно расходятся даже в описании Страстной недели, и библеисты по сей день тщетно пытаются установить, хотя бы приблизительно, очередность событий и их даты. До сих пор не до конца ясно, в каком году и какого числа Иисус был распят. Неизвестно в точности, была ли Последняя вечеря традиционной пасхальной трапезой, которая происходит по еврейскому календарю в месяце нисане, 14-го числа (как утверждают синоптики), или какой-то другой трапезой, имевшей место (по Евангелию от Иоанна) 13-го числа того же месяца.

Мы не будем здесь заниматься анализом этих противоречий, но для наглядности остановимся немного более подробно на описании пребывания Иисуса в Вифании. Тут единодушны только Матфей и Марк. По их версии, Иисус гостил в доме Симона прокаженного. Какая-то женщина, не названная по имени, принесла сосуд с драгоценным миром и возлила на голову Иисусу. Присутствовавшие при этом не то гости, не то ученики возмутились такой расточительностью, говоря, что миро можно было продать, а деньги раздать нищим. Марк добавляет, что можно было выручить огромную сумму - триста динариев. Кроме того, оба евангелиста вне всякой связи с этим инцидентом тут же сообщают о предательстве Иуды Искариота.

Когда же мы отыскиваем соответствующий отрывок в Евангелии от Луки, то оказывается, что это два совершенно разных сказания. Если верить Луке, трапеза в Вифании происходит намного раньше и никак не связана с событиями Страстной недели. Хозяина дома, правда, тоже зовут Симоном, но тут он не прокаженный, а фарисей. Эпизод с возлиянием мира здесь явно принадлежит перу человека с беллетристическими наклонностями. Краткое, деловое описание Матфея и Марка превратилось у Луки в волнующую сценку с моралью, насыщенную драматическим, подлинно человечным содержанием.

Вместо анонимной женщины мы видим здесь грешницу, которая в порыве раскаяния обливает ноги Иисуса слезами, целует их, вытирает своими волосами. В этом рассказе нет ни слова о возмущении в связи с растранжириванием драгоценного мира. Открыв Евангелие от Иоанна, мы обнаружим еще больше сюрпризов. То, что рассказывает Иоанн, имеет, в сущности, мало общего с тремя предыдущими версиями. Пир в Вифании происходит тут не за два дня до пасхи, как в Евангелиях от Матфея и от Марка, а за шесть. И хозяева дома - совершенно другие люди. Иисус гостит, согласно Иоанну, у воскрешенного им Лазаря и у его сестер - Марфы и Марии.

Мы узнаем от Иоанна и имя женщины, помазавшей ноги Иисуса миром и вытершей их своими волосами. Это Мария. И ее расточительностью возмущаются не какие-то неопределенные лица, а Иуда Искариот собственной персоной. Но Иоанн объясняет нам, что это со стороны Иуды чистейшее лицемерие: просто он сам был не прочь завладеть тремястами динариями, вырученными от продажи мира. "Сказал же это не потому, чтобы заботился о нищих,- замечает евангелист,- но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали" (12:6).

Итак, по утверждениям Иоанна, Иуда был казначеем и пользовался этим для того, чтобы воровать из общей, доверенной ему казны. А теперь рассмотрим события на горе Елеонской, где Иисус в Гефсиманском саду, расположенном на ее склоне, смертельно скорбел и тосковал и где, наконец, был арестован. Версии всех евангелистов здесь в общем схожи и различаются лишь в деталях. Например, у синоптиков безымянный спутник Иисуса отсекает ухо безымянному рабу первосвященника, и лишь от Иоанна мы узнаем, что речь идет о Петре и Малхе. В трех евангелиях инцидент заканчивается тем, что Иисус приказывает своему не в меру ретивому защитнику вложить меч обратно в ножны. О том, что сталось с покалеченным рабом, не сказано ни слова.

И только Лука, который уже не раз проявлял в подобных случаях больше чуткости и фантазии, чем другие евангелисты, понял, что такая концовка идет вразрез с иисусовым принципом милосердия и любви к ближнему. Поэтому он один закончил эпизод сообщением, что Иисус коснулся раненого уха и исцелил раба. Фантазия разыгралась у Луки и в описании тоски и скорби Иисуса в Гефсимании. Другие евангелисты рассказывают лишь, что Иисус страдал душою и молил бога отвести от него горькую чашу. Лука изображает ту же сцену значительно более образно и эмоционально, чтобы не сказать - театрально. В его евангелии Иисус страдает так жестоко, что вместо пота с него стекают капли крови.

Кроме того, ему является ангел, чтобы поддержать его в минуту слабости и сомнений. В каждой из версий явственно проступают определенные тенденции. Их авторы, должно быть, для пущей убедительности стараются приводить все больше реалистических деталей и придать образность повествованию. А вот еще одна тенденция, назовем ее теологической. Она видна в Евангелии от Иоанна, где Иисус, как мы знаем, сильно отличается от Иисуса синоптиков. Он уже при жизни озарен таким ореолом божественности, что это замечают даже посторонние люди.

При этой концепции прикосновение Иуды к его лицу казалось кощунством. И Иоанн, единственный из евангелистов, не говорит об иудином поцелуе. В изложении Иоанна есть и другие особенности. Например, в аресте Иисуса в саду Гефсиманском участвовали, согласно Иоанну, не только люди первосвященника, но и римские воины. И, что самое странное, все они, и евреи и римляне, при виде Иисуса охваченные внезапной боязнью, пали пред ним ниц. Иоанн, должно быть, хотел с помощью этого исторически невероятного инцидента показать, что даже злейшие враги узнавали в Иисусе сына божьего. В соответствии со своей концепцией он пропускает также волнующую сцену агонии Иисуса, не желая, должно быть, подчеркивать его человеческую телесную природу.

Когда задумываешься над обилием разнящихся друг от друга деталей в кратком, но доктринально очень важном сказании, поражаешься тому, как произвольно обращаются евангелисты с фактами. Каждый из авторов излагает события по-своему, так, как ему подсказывает воображение или проводимая им идея. Каждый добавляет и убирает различные подробности по собственному усмотрению. Неудивительно поэтому, что многие библеисты сомневаются в том, имели ли вообще место в истории события на горе Елеонской, во всяком случае те, о которых рассказывают евангелисты.

Поневоле напрашивается вывод, что и здесь народную фантазию творчески оплодотворили образы Ветхого завета и что весь этот эпизод биографии Иисуса родился под влиянием знаменитой сцены с Моисеем на горе Синайской. Если кто-нибудь задаст себе труд сравнить оба текста, он обнаружит в них ряд аналогий. Впрочем, сами евангелисты наводят нас на след ветхозаветной родословной, заверяя, что на горе Елеонской все происходило во исполнение предсказаний пророков (Матфей, 26:31; Марк, 14:27; Иоанн, 15:25).

Возможно, что Иисус скрывался в густой оливковой роще Гефсимания и там его арестовали. Все другие детали, которыми сопровождается этот эпизод у евангелистов, являются, вероятнее всего, плодом коллективной фантазии христиан, то есть типичным произведением фольклора. А фольклор, как известно, легко подвергается изменениям и дополнениям, по мере того как течет время и сменяются человеческие поколения. Но неужели фантазия простого народа могла создать столь поэтически совершенную, волнующую и исполненную жизненной правды сцену страданий Иисуса, так глубоко проникнуть в психологию человека в решающие минуты его жизни? Тем, у кого возникнут сомнения на этот счет, мы хотим напомнить, что именно в народном творчестве заключена всегда самая достоверная правда о человеке.

Это понимали писатели, художники и композиторы всех времен, всегда охотно обращавшиеся к этому источнику. Что касается эпохи, когда рождалось сказание о страстях Иисуса, то нельзя забывать, что это было трагическое для угнетенных и обездоленных время. Можно сказать, что любой нищий, любой раб переживал тогда свою Гефсиманию. Сказание о душевных муках Иисуса на горе Елеонской, прежде чем его записали евангелисты, должно быть, долго передавалось из уст в уста приверженцами Иисуса, являясь метафорическим изображением их собственных переживаний.

В связи с этими расхождениями хочется остановиться еще на одном таинственном эпизоде, описанном Марком, который библеисты тщетно пытаются разгадать по сей день: "Тогда, оставив его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них" (14:50-52). Кто был тот таинственный юноша? Почему он очутился рядом с Иисусом, одетый в одно лишь покрывало? Почему Марк не называет его по имени? Вокруг этого строились самые различные гипотезы.

Христианские исследователи склонялись к предположению, что евангелист рассказывает тут о себе и именно поэтому этот эпизод не известен остальным трем авторам евангелий. Скептики возражали, что в таком случае незачем было Марку скрывать имя юноши. Современные исследователи в большинстве своем считают, что здесь, опять-таки, народная фантазия заполняла белые пятна в биографии Иисуса, пользуясь пророчествами Ветхого завета. Ведь Иисус был мессией, предсказанным пророками. А значит, все пророчества должны были сбыться в его жизни. В данном случае источником вдохновения могла послужить фраза из книги пророка Амоса, где сказано: "И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день, говорит господь" (2:16). Прочтя внимательно сказание, в которое вкраплены три фразы о юноше, мы с удивлением обнаружим, что, если их убрать, не образуется никакого пробела в повествовании, рассказ остается связным и последовательным.

Поэтому не исключено, что история с нагим юношей - более поздняя вставка, сделанная каким-нибудь компилятором или переписчиком. Еще более загадочен и любопытен образ Иуды. Известно, какую роковую, чреватую трагическими последствиями роль сыграл он в драме Страстной недели, но, в сущности, мы о нем ничего не знаем. Евангелисты сообщают о нем очень скупо, только Матфей рассказывает, что он раскаялся в своем поступке и покончил с собой.

Что касается мотивов иудиного поступка, то о них высказывался лишь Иоанн, но то, что он сообщает, малоубедительно и, по-видимому, преследует цель пробудить в читателе презрение. Согласно его версии, Иуда, будучи казначеем, злоупотреблял доверием Иисуса и крал деньги из общей казны. Стало быть, он был просто жалким воришкой и именно из жадности к деньгам дал священникам подкупить себя и предал Иисуса.

В эту весьма упрощенную версию трудно поверить. Вряд ли Иуда был таким уж ничтожеством, если он добровольно сопровождал Иисуса в его нелегких странствиях и если Иисус, со своей стороны, не только включил его в число двенадцати своих самых близких учеников, но и доверил ему заведование общими финансами. Почему же Иуда предал своего учителя, питавшего к нему такое доверие? Нет никаких данных для сколько-нибудь определенного ответа на этот вопрос.

И, стало быть, тут открывалось идеальное поле для всевозможных гипотез ученых-библеистов и для творческой фантазии художников, увидевших в личности Иуды не только индивидуальную психологическую проблему, но и обобщающую метафору, символ некоторых извечных темных сторон человеческого характера. Исследователи обратили внимание, прежде всего, на неясную этническую принадлежность Иуды.

Прозвище Искариот (по-арамейски - иш Кариот) значит дословно "человек из Кариота". Сложность состоит в том, что существовали два городка Кариота и неизвестно, о каком идет речь. Один Кариот был расположен в Иудее. Если предположить, что это родина Иуды, то он был в окружении Иисуса единственным иудеянином, ибо, как мы знаем, сам Иисус и остальные его ученики были галилеянами. Нам уже известна вражда, существовавшая между населением этих двух еврейских областей. Быть может, сотоварищи относились к Иуде недоверчиво и враждебно, его это обижало и раздражало и он постепенно терял веру в Иисуса. Окончательный перелом в его душе мог произойти во время так называемого "галилейского кризиса", когда учение Иисуса о живом хлебе, сошедшем с небес, возмутило даже его приближенных.

В Евангелии от Иоанна сказано, что "с этого времени многие из учеников его отошли от него и уже не ходили с ним" (6:66). Потеряв веру в Иисуса, Иуда, возможно, стал смотреть на него другими глазами. Когда при въезде в Иерусалим чернь провозгласила его царем Израиля, в Иуде заговорил иудейский патриот. Иисус показался ему одним из тех галилейских безумцев, которые смущали народ и навлекали на страну бесчисленные бедствия. И в голове у него родилась та же мысль, которую, согласно Евангелию от Иоанна, высказал немного позднее первосвященник Каиафа в связи с угрозой кровавой интервенции римлян: "Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб" (11:50).

Второе местечко Кариот находилось в Моаве, на восточном побережье Мертвого моря. Если Иуда был родом оттуда, то он мог быть язычником или иудеем, воспитанным в языческом окружении. Это могло серьезно влиять на его отношение к Иисусу. Возможно, он мечтал о личной карьере в мессианском царствии божьем, которым в его представлении, как и в представлении многих других евреев, являлось конкретное земное царство - царство Израильское.

Ведь некоторые апостолы именно так толковали пророчество Иисуса, не исключено, что и Иуда, будучи одним из них, думал так же. А поняв, что Иисус имеет в виду совсем другое и пассивно идет навстречу смерти, он с ужасом осознал, что обманулся, что его надежды рухнули. И тогда, в порыве отчаяния и гнева, он выдал Иисуса священникам.

Существует, разумеется, еще множество других гипотез о мотивах иудиной измены, все их перечислить просто невозможно. Для примера назовем лишь несколько самых любопытных:

Иуда предал Иисуса, надеясь таким образом ускорить наступление царства божьего на земле; Иуда хотел убедиться, сумеет ли Иисус спастись и доказать тем самым, что он действительно тот, за кого выдает себя: мессия, предсказанный пророками, и царь израильский; Иуда хотел спасти Иисуса от разъяренной толпы, покушавшейся на его жизнь, и поэтому постарался, чтобы его арестовали, когда же Иисуса приговорили к смертной казни, Иуда покончил с собой.

Как мы видим, толкователей Библии в данном случае никак нельзя обвинить в скудости фантазии.

Эта буйная фантазия чуть было не привела на костер инквизиции Викентия Феррерия, друга и капеллана Авиньонского папы Бенедикта тринадцатого (1394- 1423). Как рассказывают документы, хранящиеся в Ватикане, Феррерий прочел однажды проповедь об Иуде. По его версии, предатель хотел молить Иисуса о прощении, но не смог пробиться сквозь толпы, окружавшие его по пути на Голгофу. Тогда он решил повеситься, чтобы его душа могла взлететь на Голгофу и добиться прощения. Так оно и получилось. Поэтому, когда Иисус попал на небеса, душа Иуды очутилась справа от него, среди душ других блаженных (по книге Марии Амврозини и Мэри Уиллис "Секретные архивы Ватикана"). Иуда среди блаженных! Это была неслыханная ересь. На злополучного проповедника обрушилось грозное следствие инквизиции, которое могло закончиться сожжением на костре. Его спас Бенедикт тринадцатый, приказавший сжечь материалы следствия, а само следствие прекратить.

В общем мы должны сделать вывод, который, быть может, поразит многих читателей, но который, по всей видимости, верен: все сказание об Иуде - чистейший вымысел, никакого Иуды не существовало. В подкрепление этого тезиса мы можем сослаться на свидетельство наиболее осведомленного лица, а именно, апостола Павла. В своем первом послании к коринфянам он рассказывает о том, как протекала Последняя вечеря, а немного дальше о том, как Иисус, воскреснув, сразу же явился двенадцати апостолам.

И вот в описании Павлом Последней вечери вообще нет речи об Иуде и о его предательстве, что весьма странно, если учесть, как ярко изображают этот инцидент евангелисты. Второй интригующий факт - явление Иисуса апостолам без малейшего упоминания об отсутствии Иуды. Павел описывает этот эпизод так, словно он понятия не имеет о предательстве и самоубийстве Иуды. Можно, конечно, предположить, что он по какой-то причине намеренно обходит эту историю молчанием, но это почти невероятно: ее нельзя было замолчать, если она была хорошо известна во всех христианских общинах.

Вспомним, что послание Павла - источник более ранний, чем евангелия и "Деяния апостолов". И тогда невольно напрашивается один лишь вывод: при Павле сказания об Иуде еще не существовало, это легенда, возникшая несколькими десятилетиями позже. Мы можем даже догадываться о причинах ее возникновения. После разрушения Иерусалима в эллинские города хлынул поток еврейских беженцев. Начали вспыхивать конфликты между ними и приверженцами Иисуса.

Мы знаем из Нового завета, что конфликты эти принимали порою очень ожесточенный характер, и именно в такой напряженной обстановке родился легендарный образ Иуды, олицетворяющий евреев и их ответственность за гибель Спасителя. Хорошо известно, что народ часто выражал свои чаяния, надежды и настроения в притчах. В данном случае дело облегчалось тем, что идея и сюжет притчи были уже готовы. Достаточно было обратиться к соответствующим местам Ветхого завета, чтобы на их основе сочинить драматическое сказание о предательстве, жертвой которого пал Иисус.

Ветхозаветное происхождение сказания об Иуде явственно запечатлено в текстах Нового завета. В "Деяниях апостолов", например, Петр говорит следующее: "Мужи братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек дух святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса" (1:16). Также и Иисус в Евангелии от Иоанна заявляет, что надлежало исполниться сказанному в Писании, и в доказательство приводит стих из сорокового псалма: "Ядущий со мною хлеб поднял на меня пяту свою" (13:18) - и затем указывает на Иуду, как на предателя, обмакнув в вине кусок хлеба и подав ему. И ничего нет удивительного в том, что и некоторые другие элементы сказания позаимствованы из Ветхого завета почти буквально.

Так, например, в Евангелии от Матфея сказано, что Иуда, раскаиваясь в своем поступке, бросил тридцать сребреников в храме, а священники купили за эти деньги землю горшечника под кладбище. А вот что рассказано в книге пророка Захарии: "И скажу им: если угодно вам, то дайте мне плату мою; если же нет,- не давайте; и они отвесят в уплату мне тридцать сребреников. И сказал мне господь: брось их в церковное хранилище,- высокая цена, в какую они оценили меня! И взял я тридцать сребреников и бросил их в дом господень для горшечника" (11:12, 13).