---

---

Неудачные попытки защитить. "Сионские Протоколы"

После первого суда, состоявшегося в 1933 г., по делу о "Протоколах", до второго, прошел год, когда обе тяжущиеся стороны имели возможность собрать нужные материалы.

В 1934 г., на втором суде, противники "Протоколов" пригласили своих свидетелей и их эксперт приготовил доклад. Но защитники "Протоколов" на этот суд не пригласили своих свидетелей, кроме Цандера и не выставили даже своего эксперта. Они, видимо, хотели оттянуть возможно дольше решение суда.

Во время третьего суда в 1935 г., никаких свидетелей ни с той, ни с другой стороны не было, - тем не менее на нем эксперт защитников "Протоколов" широко воспользовался собранными показаниями их свидетелей, а после суда показания этих их свидетелей были опубликованы в газетах и в отдельных книгах, напр., Флейшауэра и Васа (U. Fleischhauer "Die echten Protokolle der Weisen von Zion", Dr. Stefan Vasz (Budapest)

"Das Berner Fehlurteil".), где были приведены показания известного русскаго ярого антисемита реакционера Маркова, бывшего начальника охранного отделения и начальника царской охраны Спиридовича, Рачковского-сына, русского гитлеровца Энгельсгардта и т. д.

Таким образом, в настоящее время мы имеем все, что антисемиты смогли собрать для своей защиты "Протоколов" на суде.

На суд от имени подсудимых защитник {166} Уршпрунг настойчиво старался не допустить постановки главного вопроса: "Сионские Протоколы" - подлинные или подделка?". Он настаивал на том, чтобы суд занялся только одним вопросом, - можно ли печатать в Швейцарии по ее законам эти документы, хотя бы они и были поддельными?

Но с этим швейцарский суд не согласился. Обвинители тоже настаивали на том, что обвиняемые, предъявляя такие тяжкие обвинения еврейству, как нации, прежде всего, должны доказать, что эти документы подлинны и составлены евреями.

Обвинители на суде, в сущности, и не были обязаны доказать, кто фабриковал "Протоколы", Для них достаточно было доказать, что этот документ не составлен евреями, на которых указывали обвиняемые, - и что евреи, вообще, не могут иметь ничего общего с этим документом. Тем не менее, они привели доказательства, основанные на бесспорных свидетельских показаниях, что в фабрикации и распространении "Протоколов" - во всяком случае в последней фазе - принимали участие агенты русской тайной полиции заграницей, действовавшей по указаниям Рачковского.

Второе, на чем подсудимые особенно настаивали, это то, что "Протоколы" были мало распространены в России и потому не имели никакого влияния на бывшие погромы.

Вас (Stefan Vasz) в своей книге старается доказать, что русские антисемиты до революции мало даже и знали о "Протоколах". Но сам же этот Вас был близким человеком к тому Крушевану, который в 1903 г., еще до Нилуса, первый опубликовал "Протоколы" в своей газете и в том же году принимал деятельное участие в известном кишиневском погроме, где было не мало пролито по его вине еврейской крови.

Возражая мне, Вас утверждает, что не было никакого запрещения Николая II пользоваться на суде Бейлиса "Протоколами", как официальным документом. Но я этого и не утверждал. Несомненно, такого специального приказа Николая II и не было, да он и не был нужен, раз в правительственных сферах, {167} где организовали процесс Бейлиса, знали, что царь против "Протоколов". Этого достаточно было, чтобы на суде ими и не пользовались. Во всяком случае, на суде ни прокурор, ни один из адвокатов-антисемитов не воспользовался "Протоколами", хотя в этом им никто не мог бы помешать, если бы они верили в их подлинность и хотели бы ссылаться на них.

Рядовые участники погромов в 1918 - 1919 г. г. могли, конечно, и не быть знакомы с "Протоколами", но из этого нельзя делать вывода, что "Протоколы" не имели значения при погромах. Если толпа, громившая евреев, и не читала "Протоколов'', то Измайловы, Комиссаровы, Субботины, организовывавшие погромы, не только читали их, но они сами их печатали и повсюду упорно их пропагандировали. Через них влияние "Протоколов" на погромщиков было, бесспорно, огромно.

---

Защитники подлинности "Протоколов" на суде и после суда старались подорвать сведения, приводимые их противниками об участии в их подделке агентов тайной русской полиции.

Они настаивали на том, что к "Протоколам" не имел никакого отношения Рачковский. На этом настаивали особенно сын Рачковского и ген. Спиридович, занимавшийся разбором бумаг Рачковского.

По словам Рачковского-сына, в 1906 г., когда ему было 20 лет, он принес отцу случайно купленную им в Петербурге брошюру о "Протоколах".

Рачковский отец взял брошюру, просмотрел ее в своем кабинете и даже не пожелал о ней говорить с ним. Но Рачковский фабриковал эти "Протоколы", "когда его сыну было 13-14 лет, и делал это в большом секрете. Понятно, что тогда он не посвящал своего сына в эту фабрикацию.

Скоро затея Рачковского была окончательно скомпрометирована в правительственных сферах и ему, конечно, нужно было больше всего молчать о ней. Менее всего о "Протоколах" он мог бы в то время говорить со своим сыном, непричастным к политике. Но во всяком случае, в 1906 г., если "Протоколы" были новостью для {168} Рачковского-сына, они не могли быть новостью для Рачковского-отца, многие годы бывшего руководителем русской тайной полиции заграницей, а в 1905 г. директором Департамента полиции в Петербурге.

---

Рачковского хотят выставить, как юдофила и ссылаются на то, что его секретарь и все главные его агенты были евреи. Но, прежде всего, руководители политического сыска, самые ярые юдофобы, никогда не отказывались от сотрудничества с евреями предателями, а потом у Рачковского, наряду с работавшими у него агентами евреями, были агенты pyccкие, как Бейтнер, Головинский и агенты других национальностей, как Бинт. А затем, Рачковский был директором Департамента Полиции, во второй половине 1905 г. и в начале 1906 г., когда при нем и, можно сказать, при его покровительстве произошли ужасные еврейские погромы и он тогда тесно связан был с главными погромными кругами того времени, напр., с членами Союза Русского Народа. Об этих массовых погромах много было сказано горькой правды в Государственной Думе, напр., кн. Урусовым.

В бумагах Рачковского, по словам Спиридовича, нет указания на Головинского, как его агента, и Головинский тоже не фигурирует как агент и в книжке Агафонова о русской охранке, Из этого он делает вывод, что Головинский не был агентом Рачковского. Это замечание, конечно, несерьезно. Имена некоторых тогдашних тайных агентов, даже обнаруженных, до сих пор не опубликованы. Головинский мог не быть агентом Департамента полиции, а как агент, он был связан лично с Рачковским. По своему положению Рачковский в Париже не мог не иметь дела с Головинским, с Мануйловым, и вообще с агентами тайной полиции. Многое, касающееся тайн политического сыска, Рачковский, конечно, не записывал и тем более не передавал их третьим лицам.

Защищая Рачковского, его сын и ген. Спиридович очень часто делают выпады против меня. Они стремятся опорочить мои показания против Рачковского {169} на суде в Берне, тем, что я на него нападаю, потому что он был виновником моего осуждения в Англии в каторжную тюрьму. Но Спиридович, лично хорошо знающий меня, не должен был бы, кажется, допускать, чтоб я, прежде всего как историк, в своей оценке деятельности Рачковского мог когда либо руководствоваться личными счетами. Против Рачковского я всегда, начиная с 1890 г., в продолжение 20 лет, вел кампанию, как против представителя русского сыска, виновного в азефовщине, и вообще как ответственного агента реакционного правительства. С ним я всегда боролся открыто и в России, и заграницей, будучи эмигрантом. (см. напр.- Генерал А. И. Спиридович "Великая Война и Февральская Революция 1914 -1917 г. г.", книга II, ldn-knigi)

Нападающие на меня с подчеркиванием говорят, что я еще в 1882г. был арестован за участие в политической демонстрации, в 1887 г. был сослан в Сибирь, затем в 1897 г. сидел в английской тюрьме и т. д. Все эти сведения совершенно верны, но непонятно только, зачем они преподносятся читателям в связи с делом в Берне о "Протоколах". Ведь, известно, что все мои аресты и тюрьмы всегда были по политическим мотивам, и я никогда не отказывался от того, за что меня преследовали.

Ген. Спиридович говорит еще, что некоторые революционные писатели - он делает указание и на меня - ложно обвиняли Рачковского в том, что он устраивал вместе с Азефом убийство Плеве и вел. кн. Сергея.

Такие обвинения Рачковскому, действительно, иногда предъявлялись, но можно сказать, что поводов к таким обвинениям он подал много. Что касается лично меня, я никогда не утверждал даже того, что Рачковский до убийства Плеве в 1904 г. был знаком с Азефом. Но я утверждал (и, конечно, теперь никто не будет сомневаться в этом), что Рачковский был близок к Азефу, напр., в 1905 г., когда он сделался директором Департамента полиции. Герасимов, когда арестовал Азефа, в апреле 1906 г., устроил ему очную ставку с Рачковским. По словам Герасимова, Азеф набросился на Рачковского с такой площадной бранью, какой он никогда не слыхал даже на {170} базарах, именно за то, что Рачковский прервал свои связи с ним, Азефом, и Азеф поэтому некоторое время не мог поддерживать сношений с Департаментом полиции.

В моих статьях об Азефе я утверждал, что он участвовал в убийстве Плеве, великого князя Сергея и в других террористических актах, совершенных до 1906 г., и в этих делах действовал независимо от своих шефов. Но его шефы, как Рачковский и Герасимов, имели точное представление об его участии в террористической борьбе еще в 1906 г. и тем не менее не только его не арестовывали, но продолжали им пользоваться, как важным политическим агентом.

В этом я много раз печатно обвинял и Рачковского и Герасимова. В начале 1909 г., после разоблачения Азефа, я открыто обвинял его не только в участии в убийстве Плеве и Сергея Александровича, но и в том, что он подготовил в сентябре 1908 г. цареубийство, и это цареубийство не произошло не по его вине. Когда, по поводу этого моего обвинения, правительство потребовало объяснений от прежних руководителей Азефа (Рачковского, Ратаева и Герасимова), - все они, прикрывая Азефа, дали ложные сведения, на основании которых в защиту Азефа в марте 1909 г. Столыпин так неудачно и так ошибочно выступал в Государственной Думе. В мае того же года, на процессе Лопухина, защитником Азефа выступил лично Рачковский и повторил ложные, обеляющие его сведения, какие он раньше дал о нем Столыпину.

______

С особой яростью защитники "Протоколов" опровергают сведения, полученные проф. Сватиковым от многолетнего агента Рачковского - Бинта. Они говорят о Бинте, как о простом филере, которому Рачковский мало что-нибудь серьезное доверял. К его сведениям они отнеслись вообще не только как к не точным, но обвиняли его в сознательной лжи. Это, конечно, не верно. Бинт в продолжение чуть не 20 лет был наиболее приближенным из агентов Рачковского и притом искренне ему преданным. Рачковский им пользовался не только как филером, но {171} как доверенным лицом в очень важных для него случаях. Он верил в его преданность и конспиративность, - и был прав. Служба Бинта у Рачковского, в продолжение более 20 лет, давала ему возможность знать о самых интимных его полицейских связях. Многое он узнавал прямо от самого Рачковского, а о другом легко сам догадывался. Это он тайно печатал фальшивки Рачковского насчет эмигрантов, которые тот распространял при особо конспиративных условиях.

Лично я Бинта знал давно. Он был Рачковским приставлен ко мне для наблюдения с 1890 г. С тех пор я знал не только об его существовании, но знал и то, что он делал, как агент Рачковского.

В 1918 г., уже после революции, я, снова приехавши в Париж, как эмигрант, встретил Бинта. Он был не у дел, старого его начальства, кому он служил, уже не было, Рачковский давно (в 1910 г.) умер, а с большевиками никаких связей завязывать он не хотел. Ему не было уже никакого резона что-нибудь от меня скрывать и он, поэтому, охотно отвечал на мои вопросы. Он мне рассказал много важного для меня вообще и о Рачковском в частности. Он сообщил мне тогда и о том, что Рачковский был занят "Сионскими Протоколами", когда до 1902 г. был на своем посту в Париже, и что ими же занят был и Головинский, которого он хорошо знал лично, - и к кому он часто ходил по поручению Рачковского. (см. Вл. Бурцев "Борьба за свободную Россию", ldn-knigi)

В это время я узнал, что проф. Сватиков, как комиссар Временного Правительства, допрашивал Бинта еще в 1917 г. Тогда я посоветовал Сватикову специально расспросить Бинта о "Протоколах". Вскоре я узнал, что он от Бинта получил интересные о них сведения. С тех пор я перестал сам расспрашивать Бинта и только через Сватикова узнавал, что он ему сообщал.

Впечатления Сватикова и мое тогда были таковы, что Бинт не только искренно рассказывает о Рачковском, но что его сведения о "Протоколах" вполне подтверждаются всем тем, что в это время мы уже о них знали.

{172} В письме Рачковского-сына, адресованном в бернский суд, имеется интересное сообщение, что в бумагах его отца он нашел черновик одного из его гнусных пасквилей, изданных по-французски, против эмигрантов, под прозрачным псевдонимом "Петр Иванов" (имя Рачковского: Петр Иванович). Это только подтверждает указания Бинта, полученные от него С. Г. Сватиковым, о которых была речь на втором суде в Берне.

Имевшиеся у Бинта документы об его службе у Рачковского были так интересны, что несколько лет спустя, но еще в 1920-х г. г., Сватиков, как представитель Русского Исторического Архива в Праге, купил для него этот архив.

---

Защитники обвиняемых на суде в Берне стремились опорочить показания свидетелей и сведения тех, на кого эти свидетели ссылались. Особенно они стремились скомпрометировать показания г-жи Радзивилл.

Мы мало знаем о г-же Радзивилл и не можем сказать, насколько обоснованы личные против нее обвинения, возведенные на нее защитниками "Протоколов". Но они, во всяком случае, не имеют никакого отношения к "Протоколам".

Г-жа Радзивилл, несомненно, бывала в модных и очень осведомленных политических парижских салонах, как, напр., у знаменитой Ж. Адан. Там она встречала и Рачковского, и Головинского, и Мануйлова, которые в этих салонах бывали желанными гостями. Поэтому она могла или, вернее, не могла не знать, что там говорили и о "Протоколах", а там о них говорили. Но едва ли своим встречам с этими. агентами тайной русской полиции она придавала в то время большое значение, а потому не может быть ничего удивительного, что она, вспоминая лет через двадцать о Рачковском и Головинском, могла ошибиться, к какому году относятся ее встречи с ними - 1904 или 1900. Встречая вместе Рачковского, Головинского и Мануйлова, она могла и не понимать правильно их взаимные отношения, тем более что они сами не {173} только не афишировали своих враждебных отношений (а они, как оказывается, все время подсиживали друг друга), но даже скрывали их от посторонних лиц. Она могла не совсем верно понять и то, какое в деле подделки "Протоколов" принимал участие каждый из этих трех лиц, официально вместе работавших, как чиновники одного и того же русского учреждения в Париже.

Г-жа Радзивилл едва ли права, когда говорит об участии Мануйлова вместе с Рачковским в подделке "Протоколов". Мало вероятно, в самом деле, чтоб Мануйлов, находившийся в враждебных отношениях к Рачковскому, мог вместе с ним заниматься их подлогом. Но благодаря обстановке, в которой Мануйлов встречался в Париже с Рачковским и Головинским, он тем не менее, мог многое знать о совершавшемся тогда ими подлоге, даже если он сам не принимал непосредственного в нем участия. Сама г-жа Радзивилл, как и г-жа Херблет, могла не знать точно, принимал ли он участие в подлоге или только был в курсе того, как он совершался (что вообще, конечно, не могло иметь никакого значения и для нее); но это давало ей повод в своих воспоминаниях уверенно сказать о нем, как об активном участнике подлога.

Правдивость рассказа г-жи Радзивилл т. о. не может подвергаться сомнению благодаря некоторым не имеющим значения ее ошибкам. Ее воспоминания и дополняющие их воспоминания г-жи Херблет вполне подтверждают все, что мы знаем из других источников о парижском происхождении "Протоколов". А важность их воспоминаний вполне объясняет вызванное ими возмущение антисемитов, безнадежно защищавших в Берне подлинность "Протоколов", и потребность дискредитировать во что бы то ни стало их обеих.

Но эти отдельные, не имеющие большого значения, ошибки в воспоминаниях г-жи Радзивилл лично для меня были всегда ясны. Я еще в 1921 г. их оговорил в своей статье в "Общем Деле", на которую теперь ссылаются нападающие на г-жу Радзивилл для {174} полемики, направленной, между прочим, и лично против на меня.

---

Все, что говорилось защитниками "Протоколов" на бернском суде против дю Шайла, или не выдерживает никакой критики, или не относится к делу. Они даже утверждают, что дю Шайла и не встречался с Нилусом, тогда как сам Нилус говорит о знакомстве с ним в своем сочинении "На берегу великой реки".

Высказанное антисемитами соображение, что 24-летнему дю Шайла Нилус не мог рассказывать про рукопись "Протоколов" и показывать ее, - просто наивно.

Молодой француз, энтузиаст, каким был тогда дю Шайла, только что перешедший в православие, не мог не представлять огромного интереса для Нилуса. Именно с таким любопытным и интересным лицом охотнее всего и мог бы Нилус беседовать по душам, когда они были где-то в далеком Оптинском монастыре и когда об опасениях каких либо его будущих разоблачений не могло быть и речи.

В рассказе дю Шайла Нилус называет Рачковского "генералом". Рачковскому-сыну кажется невероятным, чтобы его отца кто-нибудь называл "генералом". Но Рачковский был действительный статский советник, а действительных статских советников обыкновенно, особенно среди иностранцев, называют генералами. Поэтому, нет ничего удивительного, что Нилус говорил дю Шайла о Рачковском, называя его генералом.

---

Флейшауэр и Вас много говорят о письме Г. в "Возрождении", написанном по поводу моих показаний на бернском суде. В настоящей брошюре я подробно изложил, при каких условиях я получил от него сообщения о Николае II. Сведения, данные им, были, без всякого сомнения, точно записаны. Его письмо в "Возрождении" было, очевидно, вынужденным. Оно только подтверждает ту закулисную работу, какую проделывали организаторы защиты обвиняемых на бернском суде, а с другой стороны они показывают, {175} как заинтересованные лица неохотно расстаются с своими сведениями о "Протоколах", когда они подтверждают их подделку.

Вас в своей книге говорит, что бернский процесс поставил пред ними, антисемитами, вопрос о необходимости отыскать истинных творцов "Протоколов'' и рассказать об обстановке, при какой они создавались. Этим он собственно зачеркивает все, что они сами говорили до сих пор и то, что они, якобы знали о том, кто и когда составляли "Протоколы".

Если же Вас и другие будут искренно отыскивать истину, они, конечно, установят, что никакие евреи не принимали участия в составлении "Протоколов", а их создали плагиаторы и подделыватели, их собственные единомышленники, т. е. они докажут то, что уже было доказано на суде в Берне.

Но Вас, и все вообще Васы, едва ли когда-нибудь решатся сами сказать правду о "Протоколах" и впредь только будут отыскивать о них другие, менее легко опровергаемые, инсинуации, и опять таки, будут пытаться все сваливать на евреев.

Но что бы антисемиты ни делали для дальнейшего запутывания вопроса о "Протоколах'', их противники должны продолжать разоблачать укрывателей правды о "Протоколах".

Бернский процесс для этого сделал много. Он указал и пути, какими можно продолжать разоблачать подлог "Протоколов".

{179}