Элиас Дж. Бикерман. Евреи в эпоху эллинизма

Часть III - ПОСТОЯНСТВО И ПЕРЕМЕНЫ

Диаспора. Новые ценности

Постбиблейский период еврейской истории отмечен важной и уникальной поляризацией: с одной стороны, Иерусалим, а с другой стороны, множество центров рассеяния. Диаспора обращалась к Святой земле за руководством и, в свою очередь, определяла ее судьбу: так Зоровавель, Ездра, Неемия и Гиллель прибыли в Святую землю из Вавилонии и Суз. Это равновесие исторических сил не имело себе подобного в древности.

Живущий на чужбине естественно стремился сохранить связи со своей родной землей. В III веке до н. э. египтянин из Иасоса, в Карий, которому случилось оказаться на Родосе, посвятил там статую египетским богам Озирису-Хапи и Исиде. Имя этого человека Дионисий - греческое, но надпись сделана по-египетски.

Зенон из Китиона (на Кипре) основатель стоицизма, преподавал в Афинах, но отказался принять афинское гражданство; его соотечественник из Китиона, живший в Сидоне, прославил там философа. Финикийские общины в Греции, бывало, пользовались родным языком в своих декретах (часто присовокупляя греческий, в двуязычных документах) и сидонцы в Пирее в Аттике, и египетское сообщество на Делосе пользовались национальными календарями. В декрете, по-гречески, принятом около 150 г. до н. э., тиряне на Делосе называют Тир своим "отечеством". Тем не менее со временем их потомки потеряли связи с народом, от которого некогда отделились, и были поглощены населением своих новых стран.

Иностранные группы, как правило, организовывались в религиозные сообщества. Politeuma идумеян в птолемеевском Мемфисе, сплотившись вокруг храма, посвященного идумейским богам, имела не только свое священство, но и храмовых певцов. Однако здесь кончается сходство между синагогой и священными местами иммигрантов-политеистов. Множе-ственность их богов позволяла, например, египтянам в Греции поклоняться Анубису в Смирне и Исиде - в Эритрее, но в любой синагоге, где бы она ни находилась, поклонялись одному и тому же Богу.

С другой стороны, языческие культы в чужих землях были конгрегационного типа; поклонявшиеся египетскому богу Серапису в Афинах могли организовать (и организовывали) свой культ иначе, чем это делали поклонявшиеся тому же богу в Томах. Восхваляя Исиду в Кумах, некий Деметрий, современник Маккавеев, мог в своем гимне воспроизвести (или сделать вид, что воспроизводит) надпись из Мемфиса. Но община Исиды в Кумах была независима от святилища в Мемфисе; и хотя эта последняя была и более святой и более почитаемой, но Исида равно присутствовала в Кумах и в Мемфисе.

Не так было у евреев. Ревнивый Бог Израиля повелевал своим верующим не служить иным богам. Но, парадоксально, хотя Господь присутствовал повсюду, еврей мог приносить Ему жертву только на алтаре в Иерусалиме. И то, что мы называем монотеизмом, на деле оказывалось единопоклонением. Нам уже случалось подчеркнуть исключительную важность этого факта для диаспоры (когда мы говорили о жизни евреев в вавилонском пленении).

Жертвоприношение не только составляло сердцевину культа, как у евреев, так и у язычников, но сверх всего оно было необходимой составляющей каждодневной частной жизни, от колыбели до могилы, и потом - даже мертвые получали приношения.

Перед важным решением, или вернувшись из путешествия, или принимая гостя, древние приносили жертвы. Зажигание светильника сопровождалось возлиянием. Ироническое замечание неверующего грека "если существуют алтари, должны существовать и боги" представляет собой очевиднейший аспект древних религий, правда в карикатурном виде. Но хотя еврей в Иерусалиме мог (а иногда и обязан был) приносить жертвы Господу, еврей диаспоры (кроме как во время паломничества в Иерусалим) был лишен и права, и обязанности общения с Богом через жертвоприношение. Он был в этом смысле ненормальным, казавшимся своим соседям-язычникам простоватым и высокомерным одновременно. Чтобы понять его состояние, давайте вспомним, что объятые миссионерским рвением законоучители позволили язычникам возводить алтари Богу всюду и предлагать на них любые жертвы Небесам.

Так через два столетия после разрушения Храма в Иерусалиме знаменитый рабби даже устроил жертвоприношение животного Богу в Персии от имени сассанидской царицы. Иначе язычники, готовые почтить Господа, но оскорбленные бескомпромиссностью миссионеров, становились бы безразличны или даже враждебны к религии евреев. По этой же причине уже в 139 г. до н. э. евреи, старавшиеся передать свою религию римлянам, возводили алтари на улицах Рима. Что же касается еврея, то где бы он ни находился, его единственным храмом оставался Храм Иерусалима. И именно вследствие этого факта (что жертвы можно было приносить Господу только в Иерусалиме) языческие города не могли включать Бога Иерусалима в свои пантеоны.

Далее, единственный алтарь в Иерусалиме имел и единственное, единое священство. Египетский или идумейский священник, эмигрировав, мог взять своих богов с собой и ус-тановить вполне законный культ там, где он осядет. Например, Аполлоний, египетский священник из Мемфиса, эмигрировал на Делос примерно в середине III века до н. э. и основал там святилище Сераписа. В течение трех поколений затем его потомки посещали это святилище. Таким образом, делийский культ Сераписа стал совершенно независимым от "матери-церкви", хотя, возможно, священники Мемфиса и смотрели свысока на всякое иное священство или иной культ за пределами священной земли Гора. В иудаизме, однако, ааронид вне Сиона не имел священных обязанностей; он не мог служить ни на Делосе, ни в Александрии.

И, тем не менее, в мире, где доставка письма с Иордана на Нил занимала, по меньшей мере, две недели, центробежные силы, конечно, ослабляли связи диаспоры с Сионом. При персидских царях евреи в Элефантине приносили жертвы в местных святилищах, и храмы с жертвоприношениями такого типа, возможно, были повсюду. Вскоре после 162 г. до н. э. был построен храм в Леонтополе в Египте, возможно, как центр другого военного поселения. Законоучители свидетельствуют, что в этом храме (который на короткое время пережил разру-шение Сиона) приносились жертвы Богу, причем они признавали легитимность тамошнего священства.

Храм в Леонтополе был возведен с одобрения Птолемея, что указывает на важность политического фактора в духовной сплоченности диаспоры. Как правило, языческие правитель-ства, однако, не одобряли религиозных нововведений, полагая, что они могут привести к политическим волнениям. Так что традиционный авторитет Сиона поддерживался македонскими правителями, и еврейские общины диаспоры были, в основном ортодоксальны. Такое положение вещей, в свою очередь, позволило сохранить более или менее единообразным религиозное поведение верных. Больше того, Птолемей II около 260 г. до н. э. сплотил еврейский мир, дав ему греческую Тору, наличие которой стало еще одной отличительной чертой религии диаспоры.

Каждая восточная религия имела свои сакральные книги, но ни одна не имела Писания. Сакральные книги восточных религий были частью аппарата для священнодействия и доступны были только священству. Эти последние обязаны были хранить наследственное знание сакральных языков, сакральных писаний и сакральных предметов. Так от главных свя-щенников в Египте требовалось знание 20 "томов" о богах, законах и сакральных действиях из 42 свитков, написанных Тотом, небесным писцом. Эти тайные писания, конечно, никогда не переводились на профанный язык греческого завоевателя.

В III веке до н. э. существовало множество греческих свитков с именем Заратустры, но ни один персидский маг никогда не перевел гимна Заратустры с авестийского на греческий.

Даже в чужой стране сакральный текст, в принципе, должен был читаться на языке оригинала. Вот так в греческом городе Приене египтянин служил египетским божествам. Еще даже в середине II века н. э. в персидском храме в Иерокесарии (в Лидии) служащий читал прошения по-персидски. Поскольку культ Великой Матери пришел в Рим из Малой Азии, служба этой богине в Риме совершалась по-гречески. По той же причине до последнего десятилетия IV века н. э. литургическим языком христианской церкви в Риме был греческий.

Тем не менее, для победы над западным сознанием все восточные религии (будь то поклонение Исиде, Дее Сирийской или истинному Богу) должны были говорить по-гречески. Но священные книги языческого Востока, поскольку они оставались не переведенными, не были известны греческим служителям того же культа и были защищены от его любознательности непонятным письмом (как выразился Апулей о литургической книге, написанной египетскими иероглифами). Между тем религиозные трактаты об Исиде и сирийской богине, появившись по-гречески, практически лишились своих национальных черт. В результате греческие новообращенные (в соответствующий восточный культ) принимали нового бога, не имевшего, впрочем, ни особой оригинальности, ни индивидуальности.

В греческих храмах, посвященных египетским богам, если только священник не был сам египтянином, ничто, кроме декоративных украшений, вроде сфинкса, и нескольких произносимых по-египетски формул, не напоминало верующим о земле фараонов. Как говорит Лукиан, Митра (персидский бог) никогда не изучал греческого языка. Напротив, Бог Септуагинты, хотя он и говорил по-гречески, всегда оставался Богом Авраама, Исаака и Иакова. Греческая версия Торы позволила и евреям, утратившим к тому времени свой сакральный язык, и новообращенным, которые его никогда и не знали, чувствовать себя единодушно с их единоверцами повсюду - даже со служащими священниками на Сионе. Имея в своем распоряжении собственные слова Бога, эфиопский еврей был не меньшим учеником Моисея, чем сам первосвященник.

Септуагинта также решала проблему литургического языка в диаспоре. Частная молитва, в отрыве от службы жертвоприношения, конечно, могла произноситься на любом язы-ке - если только бог, к которому обращался молящийся, знал этот язык. Позднее рабби посмели высказать мнение, что ангелы (доносившие молитвы Богу) не понимают арамейского, но, казалось, никто не сомневался в том, что частная молитва может произноситься по-гречески; исповедание веры (Шема) могло произноситься по-гречески даже и на Святой земле. Так что служба в синагогах в диаспоре совершалась по-гречески. Конечно, можно было молиться и по-еврейски.

Важность Писания как средства сплочения живших в рассеянии совершенно очевидна. Люди, верившие в Исиду или Митру, имели такую же чистую и твердую веру (хотя, возможно, и неуместно приложенную), как и евреи, но местные группы этих верующих были совершенно оторваны друг от друга. Так Луций (в "Метаморфозах" Апулея), посвященный в мистерии Исиды в Коринфе, должен был вновь совершить тот же сакраментальный акт в Риме. Еврей же рассеяния, где бы он ни был, направлял свой взгляд на Сион. Бог был Един и Храм был один, и Единственность Бога и Его алтаря соответствовала единству "еврейской расы", как говорит Иосиф. Тем не менее именно это единство порождало проблемы и напряжение среди евреев диаспоры - в связи с их богопочитанием, местами их проживания и языческим миром вокруг них, - то есть со всем тем, что совершенно не было известно иммигрантам-язычникам в греческих городах.

Без алтаря еврей в рассеянии не имел иного способа ежедневного общения со своим Создателем и Отцом, кроме молитвы. В Ниневии Товит предписывает сыну "благословлять Господа Бога" всегда, но он не может предписать ему совершать жертвоприношения. В Экбатанах, когда Товия и Сарра были обнаружены живыми, Рагуил, лишенный возможности заклать благодарственную жертву вне Храма, изливает свою душу в хвалебном гимне Богу, пощадившему его детей. Много веков до окончания жертвоприношений в Иерусалиме в диас-поре молитва заменяла воскурение фимиама и воздеяние рук - бескровная жертва.

Новое значение молитвы становится очевидным в литературе диаспоры, где начиная с Товита и вплоть до Есфири и Асенефы поворотным пунктом всякой истории было личное воззвание к Богу. Любовь к молитвословию была столь велика, что авторы восстанавливали старые литургические тексты и употребляли их вновь в новых обстоятельствах. Иероним за-мечает, что молитва Азарии в греческом пересказе истории о Трех отроках не подходит к случаю. На самом деле здесь мы обнаруживаем древнее молитвословие времен вавилонского пленения, когда еще вообще не было практики жертвоприношений. Эта песнь (в подражание Псалму 148), которую в нашей истории произносят дети, возможно, была популярна в синагогальной службе; позднее под именем "Хвалите" ("Вепе-dicite") она стала частью христианского богослужения.

Личная религиозность выражалась традиционно. В диаспоре, как и на Святой земле, молящийся поворачивался лицом к Сиону; если он был в помещении, то молился у открытого окна. Было упорядочено время молитвы: при персидском дворе Даниил трижды в день преклонял колена, воздавая Богу хвалы.

Собрания для молитвы за пределами Храма, без сомнения, происходили в Израиле задолго до Пленения. Но в древних обществах приношение (или обещание такового) естественно сопровождали молитву, и принцип, что никто не должен появляться перед своим божеством с пустыми руками, был универсальным. Даже вдова должна была принести свою лепту, придя в Храм Ирода. И хотя в диаспоре религиозные собрания вынуждены были обходиться без жертвоприношений, до эллинистической эпохи у нас нет сведений о постоянных и регулярных религиозных собраниях общины, которые бы были параллельны храмовой службе Ъ Иерусалиме. Мы отмечали, что уже в середине III века до н. э. молитвенные дома существовали даже в деревнях птолемеевского Египта. И хотя до сих пор не обнаружено никаких свидетельств о молитвенных домах за пределами Египта в домаккавейский период, трудно поверить в то, что в Антиохии, например, где синагога обнаружена около 150 г. до н. э., не было вообще ничего за сто лет до того.

Постепенно молитвенные дома стали считаться священными не только теми, кто в них поклонялся своему Богу, но и их языческими правителями. Как язычники выражали свою лояльность, посвящая храмы царю, так и евреи в Египте освящали свои молитвенные дома от имени Птолемеев. И когда во II веке до н. э. языческие храмы в Египте начали приобретать права убежища, такая же привилегия была дарована некоторым синагогам. В позднеэллинистический период евреи рассеяния даже любили называть свои синагоги "храмами" и состязались друг с другом за первенство того или иного места своих собраний. Между тем по еврейскому закону здание синагоги никогда не считалось священным.

Служба домаккавейской синагоги остается неизвестной; мы даже не можем сказать, совершалась ли там служба ежедневно. Тем не менее, поскольку в Септуагинте перед возгласом "Слушай, Израиль" имеется специальное вступление, мы можем предположить, что Шема уже как исповедание веры было принято еще до 250 г. до н. э. Мы имеем основания полагать, что служба в синагоге включала также молитву о правителе.

Из рассеяния общественная молитва без жертвоприношения пришла, в свою очередь, в Иерусалим. В истории о Гелиодоре священники во время "общей молитвы" простираются перед алтарем Храма, и народ воздымает руки к небу и призывает Всемогущего. В 162 г. до н. э. во искупление грехов павших воинов Иуда Маккавей и его соратники молились Богу на поле битвы - хотя также и в Храм были посланы приношения.

Омовение, пост, супружеское воздержание и постоянная молитва в соединении с верой в ее силу - все это были составные части еврейской религии до 200 г. да н. э. Вера в искупительную силу молитвы за умерших пришла вскоре после этого.

На сегодняшний день для еврея, как и для христианина или мусульманина, Дом Божий - это, прежде всего, дом общественной молитвы. Культ жертвоприношений исчез. Два исторических события привели к этой перемене. Ни царь Иосия, ограничивший сакральные жертвоприношения в Сионе, ни император Тит, семьсот лет спустя после него уничтоживший Храм, не подозревали, что этим они обрекают на смерть религиозные жертвоприношения. Но если после 70 г. н. э. евреи и христиане могут поклоняться Богу без кровавых жертвоприношений, то только потому, что задолго до этого молитва стала единственным нормальным выражением веры множества верующих. Это современное религиозное чувство произросло на почве еврейского рассеяния.

Один отрывок псевдо-Аристея символичен в этом отношении: когда посланцы Иерусалима пируют с Птолемеем II и царь обходится без обычных языческих жертвоприно-шений перед едой, евреи и язычники вместе получают благословение трапезы через еврея.

С другой стороны, иммигранты не только привезли с собой своих богов, но и служили богам новой родины. В персидском Египте сириец Анан, сын Элиши, стал жрецом Исиды (возможно, в сирийской колонии), и в птолемеевском Египте был "главный священник" египетского бога Аммона "в ассирийском [сирийском] поселении". И не требуется никаких до-казательств, что греки повсюду свято чтили местные божества - даже крокодилов. В политеистическом обществе отказ почтить божество почитался сумасшествием. Божество пред-ставляло ту силу, которая оставалась невидимой и до времени латентной, но могла уже в следующее мгновение оказаться полезной или опасной.

Но только евреи - вместе со своими братьями-самаритянами - были монотеистами; остальной обитаемый мир был политеичен. Религиозный сепаратизм удерживал евреев оттого, чтобы освящать землю всякой страны идолопоклонников, где они жили. Для потомков македонцев, которые осели в египетской провинции, эта провинция и была отечеством, поскольку двенадцать египетских богов, которым люди здесь поклонялись, стали их собственными "божествами предков". Для евреев же в Египте бог с бараньей головой и ужасным лицом Харсаф, главное божество египетского Гераклеополя, был омерзителен, если не смешон. Тем не менее, нильская земля, где родились и они, и их отцы, Египет звероподобных богов, был, по замечанию Филона, также и их отечеством.

Испытывая отвращение к идолам этой земли, евреи трогательно пытались освятить места своего обитания воспоминаниями. В этом историческое значение рассказов о перенесении костей Иеремии в Александрию, о том, что Ноев ковчег покоился в окрестностях фригийской Апамеи, и о жизни Авраама в Дамаске. Жаль, что мы не можем точно датировать эти выдумки, хотя традиция приписывать Аврааму происхождение из Дамаска является, во всяком случае, доримской.

На самом деле попытка поддерживать связь с евреями Иерусалима могла быть помехой в разделенном мире эллинистического периода. Фараон в Исходе, согласно Библии, опасался, что на войне дети Израиля присоединятся к его врагам. В Книге Юбилеев этот фараон воздвиг гонение на евреев, потому что "их сердца и лица обращены к земле Ханаана". Автор Книги Товита считает естественным, что Синаххериб мстит евреям Ниневии за свое поражение в Иерусалиме. Мы тоже прекрасно понимаем, что Артаксеркс, например, мог принимать меры против сидонцев в своей империи, когда их город восстал против персидского правления.

Товит, однако, юридически только "проживал" в Ниневии, столице Синахирима, совершенно так же, как тирянин в Гелиополе считался только "обитающим" в этом египетском городе. Проблема двойной лояльности появляется только позднее, в особенности при римском правлении, когда евреи предъявили претензии на гражданство в греческих городах. В III веке до н. э. никто не ждал от иммигранта преданности новой стране. В птолемеевском Египте новоприбывший, будь он из Иерусалима или Афин, поступал на царскую службу; преданность царю - вот все, что требовалось. И в самом деле, отрывок из Торы (позднее измененный в традиционном еврейском тексте) должен был успокоить и самую щепетильную совесть.

В нем говорилось, что Бог установил границы между народами по числу Своих ангелов. Каждый народ имеет своего небесного покровителя - кроме Израиля, который есть удел Самого Бога. Эта схема соответствует ассирийской и персидской административным организациям. Позднее в Книге Даниила Михаил спорит за Избранный народ. Поскольку, по его мнению, языческие царства также служат Божественному замыслу, верность еврея своему языческому правителю не может считаться отпадением от Божественного Владыки.

Евреи по праву заявляли о верности македонскому владыке. Они указывали, что их религия, делая их клятву в верности нерушимой, превращает их самих в особенно преданных подданных. Поскольку греки клялись легко, то аргументация евреев представляется основательной; как мы уже видели, Антиох III даже ссылается на это. На деле же любовь к царю (philobasileus) была обязательной для иностранных поселенцев в эллинистических монархиях, поскольку только царь мог защитить их от ненависти угнетенных аборигенов. Как принад-лежащие классу "эллинов" и потому отделенные и возвеличенные над этими аборигенами, иностранцы знали, что им следует держаться вместе, или с ними поодиночке расправятся; соответственно от царского чиновника в Египте требовалось непременно быть "эллинофилом". Евреи же рассеяния с самого начала были "эллинофилами" ("грекофилами").

Тем не менее поверхностное единство "эллинов", организованное по приказу царя и поддерживаемое страхом перед бунтом местных жителей, лишь слегка скрывало как традици-онное, так и новое соперничество народов, групп и богов. На поселенцев в чужих землях смотрели свысока, говорит Товит, и вторит ему демотическая Книга Мудрости. В том мире, где практически всякое дело и поступок имели религиозное значение и рассматривались в их отношении к божественным силам, для самосохранения было необходимо, как мы уже нео-днократно замечали, чтобы каждая отдельная группа показала силу и превосходство своих небесных покровителей.

В египетской деревне, примерно в 200 г. до н. э., частное святилище сирийской богини Асагадисы было разрушено приверженцами соперничавшей фригийской богини. Обе стороны этого конфликта были греками. С другой стороны, в 261 г. до н. э. бедный грек переписал на глиняном черепке гимн во славу исцеляющего египетского бога Аменотеса, чтобы люди могли узнать о "силе этого бога". Четыре года спустя слуга бога Сераписа писал Аполлонию, царскому визирю, убеждая его в превосходстве Сераписа, который (как он утверждал) мог сделать своего фаворита "более великим, чем царь". Соперничество между различными священствами обязывало каждого верующего заниматься религиозной пропагандой: "каждый эллин должен почитать Имута, сына Пта".

И хотя соперничество различных культов не было новостью, при македонском владычестве смешение народов, космополитизм самого века и наличие двух общих языков - арамейского и греческого (на Ближнем Востоке) - все это весьма обострило соревнование богов и превратило его в международное. Евреи с жаром включились в эту игру, противопостав-ляя единственного истинного Бога мертвым идолам других народов и всем другим священствам. В конце персидской эры Товит наставлял своих братьев возвеличивать Бога перед язычниками, а рассказы из Книги Даниила убедительно доказывав ют читателям, что Господь Сиона охранял Своих верных.

В конце четырех из пяти историй Даниила языческий царь, пораженный чудом, публично признает перед евреями, что их Бог воистину Господь царств и Бог богов. В пятой истории Валтасар, который не обратил внимания на эти свидетельства, подпал Божьему гневу: "в эту ночь Валтасар, царь халдейский, был убит, а Дарий Мидянин получил царство". Позднее Гелиодор, визирь Селевка IV, наказанный за свою богохульную гордость, также засвидетельствовал "дивные дела Великого Бога, которого он видел своими собственными глазами".

Хотя, возможно, эти истории читали одни евреи, в религиозном мире, где чудеса редко подвергаются сомнению, приверженцами даже иных религий, истории о Гелиодоре и Данииле позволили евреям прославить свою веру перед язычниками и утвердить в их глазах собственные (еврейские) ценности. Для некоторых евреев восхваление Бога на чужбине делало осмысленным и самый Плен (в перспективе провиденциального замысла): "Исповедай Его перед язычниками... потому что Он разбросал нас среди них". Позднее, в День Господень, "яркий свет воссияет во все концы земли", и многие народы издалека прославят Имя Господа. Товит, как Исайя, ожидал Божественного чуда для обращения. Тем временем, поскольку правоверные составляют только меньшинство, если они будут жить праведно, Бог прославится через них среди язычников, но, если они будут злы, Бог обесчестит их в народах.

Еврей рассеяния нуждался в подобном утешении. В каждом греческом городе - от Александрии до Афин и Селевкии-на-Тигре - граждане смотрели на поселенцев свысока. Как говорит псевдо-Аристей, патриот должен жить и умереть в своем родном городе, и далее этот автор прибавляет, что житье на чужбине делает бедного человека презренным, а богатого в подобном случае подозревают, что он был выслан из своей страны. В крепко увязанном мире полиса иностранец должен был знать свое место (и оставаться на нем). Он не должен был причинять трудностей, ни быть назойливым, как говорит Эсхилл.

Двумя столетиями позднее в эллинистическом Косе ему все еще рекомендовали помнить свое место и "трепетать перед наименьшим из горожан". Псевдо-Аристей к концу II века дает подобный же совет: будь скромен за границей, потому что Бог хранит скромных.

А Семьдесят толковников, неправильно переводя устрашающие слова о наказании, которое постигнет неверный Израиль, говорят: "Ты выйдешь против своих врагов одним путем, а побежишь семью путями перед ними. Ты будешь рассеян среди царств земных". Это чувство бездомности, которое знакомо всем живущим вдали от родины, - этим чувством часто окрашены голоса евреев диаспоры. По словам царя Соломона, они часто чувствуют себя как "птица, выпавшая из гнезда" (Притч. 27:8).

Побои от рук ангелов убедили Гелиодора так же, как их наказания убедили Навуходоносора и Дария Мидянина в Книге Даниила, что Всевышний Израиля выше всех других богов. Люди, разделявшие эту спасительную веру, часто перенимали элементы еврейской религиозной практики, будь это запрет на свинину или надевание обуви в День Искупления; таких позднее называли "Боящиеся Небес". Но Навуходоносор даже в легенде не стал монотеистом; он лишь прибавил к своему пантеону еще одного бога. Так же и поклонявшиеся в особенности Анубису почитали и других богов. Законоучители говорили, что Иофор (Итро), мидийский священник, засвидетельствовав чудо Исхода, признал Господа выше всех богов, но тем не менее остался язычником. Нееман из Дамаска, однако, признал, что нет иного бога, кроме Бога Израиля.

Кажется, у Неемана было мало последователей в домаккавейский период. В Завещаниях двенадцати патриархов жена Потифара обещает оставить идолов, обратить своего мужа и ходить с ним в Законе Бога Иосифа. Вместо этого, однако, под предлогом изучения слова Божия, она домогалась целомудренного Иосифа. Хотя для нее было естественно хотеть узнать кое-что о догматах ее будущей веры, ни Иосиф, ни иной какой-нибудь еврейский герой домаккавейской эпохи никого не обратили. Они не проповедовали также среди язычников.

И по иронии судьбы Антиох Эпифан Преследователь является первым обращенным из греков, которого мы встречаем в наших источниках. Пораженный ужасной болезнью, он пообещал стать евреем. Запоздалое обращение не помогло, но его пример вдохновил других мучителей Избранного народа.

Не успел обратиться убитый во сне Олоферн, и виселица ждала Амана, но Ахиор, военачальник Олоферна в Книге Юдифи, вошел в завет Авраама, и возможные преследователи эпохи Есфири (Эстер) также "стали евреями".

Показательна терминология Есфири. Египтянка, которая бы подобно жене Потифара в назидательной истории стала поклоняться Господу, не стала бы еврейкой, как она не стала бы и афинянкой, если бы стала поклоняться Афине. Правительство Птолемеев наказывало смертью своевольную перемену статуса. Оставив своих идолов, люди поставили бы себя в невыносимое положение в языческом обществе, но тем не менее не приобрели бы статуса "еврея". Законное обращение предусматривало не только перемену религии, но также и смену общинной принадлежности. Кажется, в этом смысле могут быть истолкованы выражения из Книги Есфири, что "многие из народов этой земли стали евреями; потому что боязнь евреев напала на них".

Христианские критики Книги Есфири не понимают, что в политеистическом обществе (возможно, и до сегодняшнего дня) почитание определенного бога соразмеряется с могуществом почитающих его как социальной группы. Как говорит Филон, если бы евреи вновь обрели силу, то весь бы мир обратился в их веру. В хасмонейский период, когда была написана Есфирь, началось подобное массовое обращение в истинную веру. Но только после (или при) хасмонейском правлении (возможно, в связи с хасмонейским законодательством) слово прозелит приобрело религиозное значение и стало обозначать человека, который, по Филону, "убежал от идолов", чтобы служить истинному Богу.

Помимо меньшинств, которые были готовы (в разной степени) служить Богу Сиона, громадное большинство людей в мире, среди которых жили евреи рассеяния, были враждебны или безразличны к их вере. Был ли еврей обязан проклинать этих идолослужителей, сбрасывать идольские изображения и разрушать алтари ложных богов? Поскольку такое поведение могло быть самоубийственным, в рассеянии утвердилось более терпимое отношение к языческим предрассудкам.

В греческой Торе появилось божественное предписание, которое могло бы удивить Исайю или Иеремию: "Не поноси богов". Филон и Иосиф объясняют, что Закон запрещает ос-корблять тех богов, которых почитают другие города. В самом деле, ни один еврейский герой эллинистического периода не поразил идолов и не попытался обратить поклоняющихся другим богам. И только Авраам составляет исключение: он поджег идолов своего отца и проповедовал (правда, только в своей семье). И только будучи спровоцированы (как Даниил в истории Вела), евреи диаспоры вынуждены доказывать, что нет иного бога, кроме Бога Сиона.

Этой терпимости способствовала повседневная жизнь, поскольку было большое сходство между молитвами, ритуалами и самым мышлением евреев с язычниками. Например, для греков, как и для евреев, чадородие оскверняло мать и сообщало нечистоту всем, кто к ней приближался. Между тем ритуальные строгости язычников в этом отношении оставляли евреев равнодушными, поскольку для еврея нечистота проистекала не из физического состояния матери, но из Закона. Для еврея язычник, находившийся вне Завета, не мог быть ни чистым, ни нечистым с точки зрения еврейской ритуальной чистоты. Это бремя (как и радость) Торы принадлежало только народу Завета одному.

Тем не менее, евреи знали из Торы, что их соседи-язычники были, как и они сами, потомками Ноя и что от имени Ноя были установлены правила, обязательные для всех его потомков. Список запретов варьируется по нашим источникам, но они всегда включают те общие принципы, на которых строится человеческое общество. Как говорит Ной, приводя эти законы (в Книге Юбилеев), блуд, беззаконие и нечистота вызвали Потоп. Заметим, что в этом списке - древнейшем списке заветов Ноя - нет запрета на идолослужение. Лишь законо-учители впервые заявили, что идолослужение было запрещено потомкам Ноя, и таким образом совершенно изменили значение правил Ноя.

Первоначальные же законы Ноя соответствовали тем обычным правилам благопристойности и учтивости, которые были приняты и среди самих язычников. Согласно греческим предписаниям, следовало почитать богов, родителей и гостей, а египетские современники автора (Книги Юбилеев) утверждали то, что тысячелетие исповедовали их предки - не совершать убийства, кражи, святотатства, прелюбодеяния и других преступлений. Таким образом, первоначально законы Ноя освящали языческую мораль в глазах правоверных евреев; законопослушный язычник, хоть он и был идолопоклонником, мог, однако, оставаться на периферии общего кольца божественных установлений и благодати. И поскольку Израиль не был церковью, он не лишал язычников надежды на спасение. Филон (несколько надменно, но в полном согласии с логикой монотеизма) заявляет, что евреи были священством человечества.

Расширение списка запретов создавало евреям проблемы в их отношениях с языческими соседями в двух областях помимо идолослужения: в еде и браке. Особые ограничения в еде часто разделяли народы и секты в эллинистическую эпоху, но египтяне превзошли в этом отношении всех. Соответственно месту рождения некоторые египтяне воздерживались от бобов, другие - от чечевицы, кто-то - от чего-то еще, причем каждая группа не ладила с соседями.

Поскольку же крабы, крылатые насекомые и подобные вещи, запрещенные для евреев, редко оказывались на столах язычников и поскольку разделение мясной и молочной посуды является позднейшей раввинистической инновацией, кажется, что только запрещение вкушать мясо с кровью отделяло за столом евреев от соседей-язычников. Поскольку же греки весьма умеренно потребляли мясо, то и это последнее ограничение редко было препятствием для совместной с язычниками трапезы.

Религиозное же отношение к пище исключало языческий стол для евреев. Закон запрещает вкушать что бы то ни было, если оно было прежде предложено как жертва идолам, то есть идоложертвенное. Однако в то время еда была неотделима от культа: всякое доступное мясо обычно прежде было жертвенным животным; первые плоды полей и садов евреи посвящали Господу, а язычники посвящали своим ложным богам. Пирог из того же теста, что и хлеб на столе, был раньше предложен духам этого дома, а вино служило возлияниям. Больше того, каждая еда благословлялась. Так что у еврея, буде он захотел бы разделить трапезу с язычником, не было спасения от заразы идольской нечистоты.

Вот почему Товит к концу персидского периода уже совершенно избегал "хлеба язычников". Языческое масло было отвергнуто евреями еще в 300 г. до н. э., но Юдифь в конце II века до н. э. не только приносит с собой в шатер Олоферна хлеб, вино и фиги, и еду ей готовит еврейская служанка. Таким образом, предписание Авраама (из Книги Юбилеев) не вкушать пищи с язычниками соблюдалось евреями уже в III веке до н. э.

Так что евреи, по замечанию Тацита, оказались "отделенными за столом".

Сирийцы могли отказаться есть рыбу (за что их высмеивали греки),

белый петух не дозволялся последователям Заратустры,

а еда египтян могла быть без соли,

но лишь евреи совершенно отделили себя от соседей, составлявших общество за столом и находивших большое удовольствие в общей трапезе.

Первейший вопрос, однако, состоит в том, как много евреев диаспоры в домаккавейский период следовало благочестивому примеру Товита или Юдифи. Он может остаться без ответа, хотя, возможно, что довольно значительное количество евреев диаспоры следовали удобному совету Павла ("Что поставлено перед вами, ешьте без рассуждения") еще задолго до обращения Савла.

Вопрос брачных уз был еще сложнее. Закон Моисея запрещал соединяться брачными узами только с семью народами Ханаана, но на основании этого правила Ездра побуждал евреев в Иерусалиме отвергать всех иных женщин, кроме евреек. В тот же период и в Риме, и в Афинах насаждалась эндогамия (браки внутри своего рода). Во всех указанных трех обществах статус гражданина обуславливал законность брака: еврей не мог взять в жены хананеянку, даже если она поклонялась Господу, но безусловно разрешался союз с женщиной, захваченной на войне.

В эллинистический период, однако, эти запреты в отношении брака повсюду считались устаревшими.

Так в греческой пьесе мужчина из Сиракуз женится на девушке из Эпидавра, и при том вполне законно. Некоторые политические и эмоциональные ограничения, впрочем, сохранялись.

Законы Навкратиса, например, по-прежнему запрещали брак с египтянками, и на Кипре, где греки и финикийцы стремились сохранить свою национальную самобытность, отец мог возражать против брака дочери по причине "постыдного финикийского происхождения" претендента. Однако александрийский поэт примерно в 275 г. до н. э. в этом вопросе принимает сторону влюбленных.

Писание не запрещает еврею вступить в брак с финикиянкой, гречанкой или египтянкой. Хотя в Завещании Левия (около 200 г. до н. э.) священников предостерегают против женитьбы на чужеземках - так что запрет Закона, касавшийся одного первосвященника, распространяется на всех левитов - такое новшество имплицитно предполагает, что союз между мирянином и чужеземкой возможен. Когда Товит предостерегает сына против смешанного брака, он исходит исключительно из соображений социального плана: взять девушку из другого племени - значит показать пренебрежение к своему. И лишь в Книге Юби-леев браки с чужими решительно проклинаются.

Но это странная книга. На самом деле, согласно раввинистической традиции, "суд (beth-din) Хасмонеев" запрещал связь с женщиной-иностранкой (goy). Бессознательно маккавейские законники воспроизвели афинскую норму IV века до н. э., запрещавшую связь гражданина/гражданки с чужеземкой/чужеземцем.

Закон об эндогамии Маккавеев скоро стал пониматься в религиозном (а не социальном) смысле. Поэт Феодот, творивший до 80 г. до н. э., вкладывает в уста Иакова (в рассказе истории Дины) сентенцию, что "евреям" разрешается брать в зятья только из "родственной расы", вот почему они потребовали от мужчин Сихема подвергнуться обрезанию и "следовать обычаям евреев". Мы, таким образом, имеем в его лице самого раннего свидетеля правила, ставшего впоследствии общепринятым среди евреев: законность брака с иноплеменни-ком требует обращения нееврея в этом союзе. У Филона и Иосифа это правило является уже очевидным, хотя авторитетные талмудисты знали, что оно не проистекает из Писания. Церковь позднее, следуя в этом за Синагогой, запретила союз верующих с неверными, "поскольку не может быть общения у верного с неверным".

Иаков, как мы видели у Феодота, настаивает на обращении своего будущего зятя ради сохранения веры дочери, поскольку жена должна была быть одной веры с мужем. Древние моралисты осуждали жену, поклонявшуюся иным, чем муж, божествам. А между тем именно женщины были особенно отзывчивы на притягательность чужих культов - от Иезавели до женщин Дамаска, которые в 66 г. н. э. во множестве обратились в иудаизм.

Здесь возникает затруднение в отношениях между иудеями и язычниками. С точки зрения язычника, почитание его женой Бога Иерусалима (или египетской Исиды) было бы подо-зрительным и чужеземным верованием, но, впрочем, вполне законным. Для еврея, однако, иноверие было не просто предрассудком, но преступлением.

[Пуритане считали, что религиозная терпимость есть изобретение Сатаны.]

Для еврея самая мысль, будто можно терпеть идолопоклонство, была абсурдной, как если бы кто-то был терпим к утверждению, что 2 + 2 = 3. Ветреный грек мог делать вид, что в отношении богов никто не знает истины, но еврей знал эту истину. К сожалению, владение истиной делает человека нетерпимым к чужим ошибкам, а идолослужение, по замечанию Маймонида, - это самая большая ошибка.

Истина была также и обременительна. В обществе, где не просто праздники, но вся повседневная жизнь (дома и на людях) предопределялась соответствующим ритуалом, общее богослужение навязывало дружбу людям разного происхождения, по замечанию одного древнего географа. Однако еврей, которому запрещалось чтить иных богов, исключал себя из этого содружества. Еврейка вне своего дома была подозрительна, потому что (в отличие от других) она не молилась Гекате, охранявшей двери ее соседки, и не бросала маленьких жерт-воприношений на небольшие алтари повсюду на улицах. Это нежелание поступать, как остальные, было проявлением несообщительности, которая хотя и проистекала из простого же-лания следовать образу жизни предков, но оставалась непонятной. Итак, евреи чувствовали себя (и воспринимались другими) как чужие на идольской земле, хотя они и не считали, что язычников следует осуждать за их глупость. В конце концов, они тоже просто шли путем своих отцов.

Со временем многие евреи диаспоры, вынужденные ежедневно общаться с goyim, наконец, по словам Псалмопевца, узнали их дела и стали служить их богам. Чтобы жить в греческом мире, еврейский мальчик должен был выучить греческие буквы, причем при этом на него взирали языческие Музы, и, если он пренебрегал этими августейшими сестрами, "ненави-дя" их, его наказывали плетью перед их изображением. В школьном расписании было много религиозных процессий, и в школьных классах учили гимны богам. Гомер был первым школьным учебником. Так же нельзя было преуспеть в эллинизации без гимнастических тренировок, и ни один эфеб (юноша 18-20 лет, обучающийся военному делу) не мог отказаться от участия в ритуалах богам гимнасия, изображения которых украшали палестру.

Когда его греческое образование заканчивалось, и тогда еврей не мог вырваться из объятий язычества. На празднике покровителя (или покровительницы) города все жители наде-вали венки, освобождали рабов от работы и иными способами отмечали это торжество. Что же оставалось делать еврею? Быть бельмом на глазу? Благотворитель часто раздавал мясо или масло горожанам или даже всем жителям города. Нужно было быть уж очень упрямым, чтобы отказаться от своей части.

Затем обязанности и учтивость соседства. Приглашенный на языческую свадьбу еврей (даже и приходивший со своей едой) поневоле участвовал в идолослужении, пусть и нехотя - "в чистоте", как замечал снисходительный рабби II века н. э. Трактат о чужеземном богослужении в Мишне и памфлет Тертуллиана о идолослужении показывают, как трудно было сохранить Монотеистическую веру беспорочной в языческом мире. Даже умерший еврей соприкасался с язычниками: он покоился среди них.

Искушение покончить с этими сепаратистскими манерами и обычаями особенно чувствовалось на самом верху и самом низу социальной лестницы. Евреи, жившие и работавшие в египетской деревне и не умевшие подписать своего имени по-гречески, естественно говорили по-египетски и приспосабливались к местным обычаям.

В документе II или I века до н. э. из египетской деревни Савватий (Шабтай), сын Гора является компаньоном Паоса, сына Субботу. Имя, свидетельствующее о том, что в этой семье помнили и почитали Савватия, чередуется в двух еврейских семьях с именами египетских богов. В высших же слоях общества евреи при дворе вынуждены были ежедневно нарушать свои законы и не имели возможности соблюдать Субботу. Отказ Даниила воспользоваться своей порцией царского лакомства представлен как исключительный акт, заслуживающий особого вознаграждения. Жалоба Филона на то, что преуспевающие евреи в Александрии оставили обычаи своих предков, без сомнения, уже имела все основания в III веке до н. э.

Даже мелкие чиновники на царской службе, которые могли бы соблюдать Субботу, тем не менее, закрывали свои конторы и на праздник Исиды.

Евреи в греческих городах не имели никакой возможности избегать идолов, даже если удалялись в святилища своих домов. По характеру платимых ими общественных сборов и налогов можно предположить, что они участвовали в идолопоклоннических службах. Когда евреи (граждане греческого города или только жители), обязанные, по псевдо-Аристею, жить скромно, получали приглашение внести взнос на языческий праздник, как они могли отказаться?

Ницет, сын Ясона, иерусалимлянин, живший в Иасе в Карий, подписался на 100 драхм для праздника Диониса. Возможно, он думал (вместе со своим современником Иисусом, сыном Сираховым, иерусалимлянином) "Что от этого приобретет идол?".

Но он мог и действительно верить в Диониса. Монотеистическое мышление имеет привычку формулировать религиозные утверждения разделительно: или-или. В мире политеистов же религиозное отношение обычно предполагает прибавление, а не исключение. Боги были повсюду, и их почитатели искали помощи от любого, к кому они правильно взывали. Евреи верили не меньше, чем их языческие соседи. Еврей мог верить, что "боги язык суть бесы", как утверждает по-гречески Псалмопевец, но самое это утверждение уже предполагает некоторое признание того, что идолы были силами, с которыми надо считаться, потому следует их ублажать.

Несмотря на эпиграмму Тургота об изобретении громоотвода, прибор Франклина не отрицает Провидения. Мы уже видели, что некоторые из строго религиозных солдат Иуды Маккавея носили как талисманы предметы, взятые в языческом храме, прежде ими сожженном.

Такая коварнейшая форма политеизма всегда присутствовала в иудейском мышлении. Амулеты с языческими богами и изображениями, вроде талисмана с головой Медузы, который был найден в могиле еврея, восходят ко временам римлян, но греческая надпись первой половины III века до н. э. показывает, как рано проникла зараза греческого суеверия.

В Оропе (в Беотии) было знаменитое святилище вещего бога Амфиарая. Неудивительно поэтому, что еврейский раб из города Оропа видел во сне Амфиарая (вместе с Гигией, богиней здоровья)! Как же он мог не поверить видению? И еврейская премудрость, и греческая философия - все верили в пророческую силу снов.

Поэтому "Мошион, сын Мошиона, еврей", отпущенный на свободу, поставил плиту у языческого алтаря, возвещающую об исполнении Божьего повеления, данного ему во сне. Мы можем предположить, что в диаспоре было много евреев, подобных Мошиону, готовых признать любое языческое божество, помимо Господа (хотя, возможно, они и ставили их ниже), так же как и многие язычники хотели приносить жертвы Богу Иерусалима. Такой синкретизм, или shituf, как законоучители называли признание множественности божественного управления космосом, был широко распространен в мире многобожия.

Доверчивость часто приводила к вере. Ювенал говорит о суеверных римлянах, которые начали с соблюдения Субботы, а затем прямо обратились в иудаизм. Р. Акива, младший современник Ювенала, знал, что исцеления в языческих храмах впечатляли евреев. Он не отрицал действительности этих чудесных исцелений, но объяснял их предопределением. Он был мудрец и святой, знавший, что в идолослужении "нет ничего", но он знал также и то, что по неправильному побуждению еврей может начать поклоняться идолам, так что еврей не должен уступать такому побуждению. И если такое поведение было возможно в Палестине при управлении законоучителей, то, возможно, домаккавейские евреи рассеяния были даже еще более податливы на притягательность чуждых богов.

Второзаконие Септуагинты содержит, например, запрет, которого нет в древнееврейском оригинале: "Не будет telesphoros среди дочерей Израиля, не будет и teliskomenos среди сынов Израиля". Позднее греческий переводчик Осии понял, что пророк проклинает жертвоприношения с tetelismenoi. Опять-таки в греческом тексте Царств мы обнаруживаем, что Аса поступил правильно, удалив идолов и teletai. Обычно считают, что еврейские тексты этих мест относятся к священным персонам (kedesh, kedeshah) ханаанского богослужения, то есть к храмовой проституции. Но греческие слова показывают, что пере-водчики имели в виду не ханаанские, а греческие ритуалы, а именно дионисийские мистерии. Первоначально Дионису служили экстатические женщины, но в III и II веках до н. э. по-свящались также и мужчины, хотя во главе каждой группы (thiasos) по-прежнему оставалась женщина.

Именно этот переходный этап религии дионисийства отразился в Септуагинте в запрете Второзакония.

Различные данные свидетельствуют о распространенности и важности греческих мистерий, в особенности тайных дионисийских ритуалов в III веке до н. э. Птолемей IV (221-204 г. до н. э.) сам был горячим поклонником Диониса, и еврейская легенда, ставшая популярной уже после его смерти, приписывает ему декрет, повелевающий евреям Египта также стать дионисийцами. Автор 3 Книги Маккавейской верит, что многие евреи в Александрии охотно повиновались этому распоряжению. Современник Филона предостерегает евреев против дионисийского буйства. Да и сам Филон низвергает греческие мистерии, хотя в своих благочестивых трактатах подражает их религиозному языку. Это его подражание свидетельствует, что греческие мистерии казались евреям Александрии привлекательными. В то время как священные ибисы и крокодилы вызывали у эллинизированных евреев лишь презрение, греческие мистерии их соблазняли еврей таинственностью - они были секретом греков. Вновь привлекая 3 Книгу Маккавейскую, можно сказать, что, участвуя в греческих мистериях, евреи поднимали свой социальный статус до высокого положения греков.

Сверх всего мистерии восполняли тот ужасный недостаток, который был характерен и для греческого, и для иудейского официального богослужения. Конечной целью греческих мистерий было обеспечить посвященному желанный удел в будущем мире, дать ему надежду на личное бессмертие. Страх смерти, который "потрясает человеческую жизнь до самых глубин", был движущей силой греческих мистических течений раннеэллинистического мира. Фарисеи смогли направить это течение в общий поток иудейской традиции.

Главное, что мы стремились сказать до сих пор и что следует вновь и вновь повторить, состоит в том, что участие в греческих мистериях или во всякого иного рода политеистическом богослужении не требовало обращения. Еврей мог, как прежде, свободно молиться Иерусалимскому Богу; он не должен был отказываться от веры своих предков.

Языческие культы были основаны исключительно на практике, а не на обращении. Описывая отступника, апостата, автор 3 Книги Маккавейской вынужден был употребить многозначительное иносказание "переменивший практику и отдалившийся от учения предков". Другими словами, для еврея отступничество означало отказ от религиозного сепаратизма.

По той же причине еврей, соблазненный многобожием, не исключался из общества остальных евреев. Конечно, 3 Книга Маккавейская говорит нам, что правоверный и стойкий иудей должен избегать отступившего брата и презирать его, но по праву он оставался евреем, даже если его отец не потрудился его обрезать и даже если он не соблюдал традиций предков, но предался дионисийским мистериям. Так же и египтянин или афинянин, обратившийся к Господу, не становился иудеем по закону.

Только посредством исключительно политического события, исполнение которого не зависело от одной его воли - то есть получением гражданства в греческом городе или допу-щением в нееврейскую этническую общину, - мог отступивший иудей законным порядком порвать с Избранным народом. Так в 3 Книге Маккавейской царь обещает александрийское гражданство иудеям, которые посвящены в мистерии. Досифей, отступник, упомянутый в той же книге, есть, возможно, одно лицо со священником Александром, который нам известен из папируса 222 г. Однако в 217 г. до н. э., во время событий, описанных в 3 Книге Маккавейской, он не имел иного легального статуса, кроме статуса иудея.

Несмотря на широко распространившуюся распущенность, раскола не было. И хотя отпавшие иудеи совмещали службы в синагогах с языческими ритуалами и велико было разнообразие (среди евреев рассеяния) в соблюдении заветов, язычество не угрожало вере иудеев. В автономных общинах язычников, не имевших признаков ортодоксальности, контакты и взаимодействие с иностранным культом преображали их богопочитание. Например, сакральная проституция проникла в пределы персидской богини Анахиты в персидской диаспоре. И поскольку александрийцы и дня не могли прожить, не посмеявшись над священными животными, египетская Исида в Греции больше не изображалась с головой коровы; в храмах за пределами Египта ее изображение и идеология стали греческими. Она стала воплощать прогресс, положив начало, как теперь заявляли, культурному прогрессу.

Еврейский культ не имел изображений, и синагоги были только местом молитвы. И Тора, на которой поневоле основывалась привязанность живших в рассеянии, была всего лишь книгой, но Высший Бог и божественные заветы были заключены в ней. Она была повсюду одна и та же: от Каспийского моря до порогов Нила; никто и йоты не мог изменить в ней, и нигде, кроме Иерусалима, нельзя было ее авторитетно толковать. Иудаизм был ортодоксальной и универсальной религией, во главе которой стоял первосвященник Святого града. Пока Иерусалим оставался ортодоксальным, воздействие язычников на диаспору ограничивалось личными или местными добавлениями или потерями, которые никогда не влияли на общую практику и учение иудаизма.

Такое положение вещей объясняет предпочтения и направление еврейских апологетов эллинистической эпохи. Апологет обычно обращался к своему колеблющемуся брату диаспоры, которая (до хасмонейского правления) начиналась прямо у ворот Иерусалима и в которой принуждение было затруднительно, если не вовсе невозможно. Тем не менее, хотя апологет и его слушатели соглашались, что Тора есть слово Бога и что Законы Моисея были хороши и действенны, религиозная рефлексия эллинистической эпохи больше не удовлетворялась признанием Бога в обычном смысле. Боги и люди требовали теперь pistis, религиозных действий, основанных на убеждении. Теперь думали, что если евреи не знают, почему они должны воздерживаться от свинины и соблюдать Субботу, то они больше подвержены искушениям. Таким образом, этот апологет указывал на некоторое согласие образа мысли Торы и греческой философии. Он стремился показать, что евреи (пусть и образованные на греческий манер) должны следовать законам предков, которым они должны следовать по рождению и по воспитанию.

Такая задача стоит перед всеми защитниками религиозных меньшинств. Но поскольку в данном случае речь шла о том, что именно меньшинство (а не большинство) было исключительным и нетерпимым сообществом, защита представляла особые трудности. Нужно было большое упорство отчуждения, чтобы бороться с иными богами и отвергать соседей (или ближних), которые уже были расположены к тебе и готовы видеть тебя в своих храмах и за своими столами - они даже были готовы принять твое Божество в свой пантеон.

Филон с гордостью заявляет, что хотя каждый народ отвергает чужие учреждения, но все страны чтят учреждения иудеев. Почему бы тогда и евреям не чтить богов той страны, где они живут? Бесконечные, однообразные и несправедливые нападки на идолослужение во всех практически еврейских книгах эллинистического периода едва ли сумели оскорбить или обратить греков; греки с готовностью повторяли рассказы об умных иностранцах, потешавшихся над греческими идолами. Эти нападки, однако, нужны были для подкрепления веры иудеев, которые из-за частых контактов с греками могли бы преступить божественные заповеди. Они не просто повторяли утверждения Библии: они были новым ответом на постоянную опасность политеизма. Как говорит Августин, credere поп potest, nisi volens ["нельзя верить, если не хочешь"].

Евреям рассеяния, жившим в окружении, которое не стремилось их обратить - в мире, где вообще-то обращение было затруднено в правовом смысле, -- нужна была горячая ненависть и презрение к ближним, чтобы отстоять свою веру от притягательности каждый день являвшегося им язычества. "Потому что с губ иностранки каплет мед, а рот ее мягче, чем масло".