Элиас Дж. Бикерман. Евреи в эпоху эллинизма

Часть II - ТРЕТИЙ ВЕК

Греческая Тора

Хотя древнееврейская и арамейская литература процветала в раннеэллинистическую эпоху, евреи греческого рассеяния постепенно учились думать и писать по-гречески. Первым плодом этого был перевод, и притом важнейший из когда-либо сделанных переводов: он открыл Библию миру и мир - Слову Божью. Без этого перевода Рим и Лондон так и остались бы языческими, а Писание было бы известно в той же мере, как и египетская Книга Мертвых.

По преданию александрийских евреев, Тора была переведена на греческий под покровительством Птолемея II Филадельфа (285-246 гг. до н. э.). Где-то спустя 70 лет после его смерти, то есть между 175 и 170 гг., Аристобул, первый еврей, известный как греческий философ, принадлежавший к школе Аристотеля, представил работу, называвшуюся "Объяснение Писания Моисея" Птолемею VI Филометеру. Подобно еврейским последователям Аристотеля средних веков, он занимался отношением греческой мудрости и еврейской веры. Обращаясь к своему царю, Аристобул говорит ему, что греческая версия Закона была создана "при царе Филадельфе, твоем предке, который обнаружил величайшую щедрость в этом случае; а Деметрий Фалернский руководил предприятием". Имя Деметрия, известного как законодатель и советник Птолемея I, возможно, ошибочно связывается с переводом еврейского закона, но датировка перевода Аристобулом косвенно подтверждается тем фактом, что другой Деметрий, еврейский историк, писавший по-гречески при Птолемее IV (221-205), уже цитирует по переводу Бытие и Исход.

Где-то через 50 лет после Аристобула, александрийский еврей, писавший под вымышленным именем Аристея, греческого придворного Птолемея II Филадельфа, использовал памятное предприятие своего царя как историческое основание рассказа о вымышленном путешествии в Иерусалим - рассказ во славу Избранного народа. Согласно псевдо-Аристею, Птолемей II послал его вместе с другими к первосвященнику в Иерусалиме достать знающих ученых для перевода Закона Моисея для царской библиотеки. Первосвященник удовлетворил эту просьбу и отправил в Александрию 72 человека, достойных поставленной задачи, - шесть от каждого колена Израилева - вместе с надежной копией Торы. Переводчики завершили свой труд за 72 дня. Затем перевод был прочитан (и одобрен) перед лицом всего собрания александрийских евреев и даже получил одобрение самого царя. Во времена Филона евреи в Александрии каждый год устраивали празднества, посвященные переводу, которые проходили на берегу острова Фароса, где, полагали, жили 72 толковника во время работы над священным текстом. Христианские авторы и законоучители позднее несколько приукрасили рассказ псевдо-Аристея, ничего, впрочем, не прибавив.

Евреи решительно различали Тору и другие священные книги. В еврейской традиции греческая версия Торы, сделанная под покровительством царя, была авторизована; Филон даже утверждает, что этот труд получил Божественное руководство. Но начиная со II века н. э. христианские авторы приписывают тем же толковникам позднейшие переводы пророков и агиографию. Они уже определяют их количество круглым числом 70, каковое название (как Септуагинта) закрепилось за всей греческой Библией. В этой главе, однако, говоря о Септуагинте, мы имеем в виду только греческую версию. Эта версия была, по-видимому, опубликована в пяти томах, или "свитках".

Общепринято, что греческая версия Торы была предназначена для александрийских евреев, которые уже недостаточно знали еврейский язык, чтобы понимать Священное Писание в синагоге. Однако эта гипотеза - анахронизм. Обычай публичного чтения Закона согласно определенному циклу засвидетельствован не ранее середины II века н. э. В III веке до н. э. стихи, подобающие дню, читались, возможно, по субботам и праздникам. Мишна до сих пор предлагает список чтений, соотнесенных с этими днями: так Левит 23:23-25 соответствует службе Нового года, например. Возможно даже, что существовали книги этих избранных мест в греческой транслитерации или греческом переводе в помощь читателю, который уже не понимал языка оригинала священных свитков.

В условиях древнего "книгопроизводства", однако, было бы напрасной тратой денег и труда переводить, переписывать и снова переписывать пять свитков новой греческой Торы, чтобы помочь неопытному переводчику справиться с устным переводом отдельных отрывков. Фактически псевдо-Аристей, который пишет более века спустя после перевода Торы, не дает и намека на то, что какая-нибудь из копий Септуагинты предназначалась для служебной или просветительской деятельности египетских евреев. Он говорит, что было сделано только две копии перевода, одна из которых была помещена в царскую библиотеку, и одна была передана начальникам еврейской общины в Александрии по их требованию. В древности публикация работы завершалась помещением объемного манускрипта в надежное место; желавшие могли затем делать собственные копии. У такой личной деятельности нет ничего общего с массовым производством (например, пяти "свитков" греческой Торы).

Современные критики ошибаются в отношении александрийских евреев, так сказать, оптически: они смотрят на александрийский перевод как на уникальное предприятие. Наделе же задача Семидесяти толковников осуществлялась в ряду долгой традиции перевода.

Греки никогда не отрицали, что основатели их философии и науки учились у мудрецов Востока. Но если восточная цивилизация (от Евфрата до Нила) была письменной, так сказать, книжной, то греческая цивилизация была по преимуществу цивилизацией устного слова (logos). Примерно до 700 г. до н. э. у греков не было книг, и три века спустя Платон все еще счи-тал изобретение письма вредным, поскольку оно заменяло мертвой буквой - живой диалог. Так что восточная мудрость передавалась в древности грекам не через книги, но посредством личным контактов с восточными мудрецами. (По этой причине многие ученые греки от Ферекида в первой половине шестого века - первого философа, по Иосифу, - до Платона по-сетили или Египет, или другую землю Востока.)

Больше того, универсальность арамейского языка в Персидской империи облегчала устную передачу знания. Евдокс, ученик Платона, не нуждался в клинописи, чтобы выучить ва-вилонскую поэму о мироздании, начало которой он цитирует, и Демокрит (умер ок. 470 г.), возможно, знал арамейскую историю Ахикара, хотя она и не была переведена на греческий. Греческие колонисты в Египте были посредниками между египетскими врачами и их греческими коллегами. Фактически единственной восточной книгой, переведенной до Александра, были "Диалоги собак", книга упомянутого выше Евдокса. По мнению некоторых неназванных критиков, цитируемых в позднем собрании, Евдокс, который прожил в Египте 18 месяцев, перевел эту книгу с египетского. И в самом деле, если эта книга была собранием сказок о животных, она вполне могла быть египетского происхождения, поскольку египтяне культи-вировали этот жанр.

Тора, однако, - не сказка, не занимательное повествование, не философская беседа, но закон, а письменный перевод законодательных и иных документов практиковался на Ближнем Востоке с незапамятных времен. Искусство драгомана (слово происходит от вавилонского термина "тургеман") было особенно употребительно в Персидской империи, где приказы на персидском языке приходилось переводить сначала на арамейский, а затем - на множество других языков. Как рассказывает нам Книга Есфирь, царские распоряжения рассылались во все провинции на собственном языке этих провинций и каждому народу - на языке этого народа. Например, рассказ о деяниях Дария появился на персидском, эламитском и арамейском и был прочитан на арамейском еврейскими колонистами в Элефантине; решение сатрапа о поклонении в храме Ксантос (Ликия) было запечатлено на камне на арамейском, греческом и ликийском; и, как мы видели, по приказу Дария I группа египетских ученых отправилась в самую Персию; что-бы создать правовой кодекс и его арамейский перевод.

За пределами Персидской империи буддистский царь Ашока, современник Семидесяти толковников, издавал свои эдикты не только на санскрите, но также и на арамейском и греческом. Далее, мы знаем, что при Птолемеях египетский кодекс читался по-гречески всему царскому двору и чиновникам. Недавно опубликованный греческий папирус представляет собой греческий перевод некоторых египетских законов, и, по счастью, у нас имеется также оригинал на демотике, и мы можем с большой вероятностью утверждать, что перевод кодекса с демотики на греческий, подобно Септуагинте, был подготовлен правительством Птолемеев.

Примерно в то время, когда Семьдесят толковников были заняты своим трудом (то есть, грубо говоря, между 280. и 260 гг.), вавилонский священник писал по-гречески историю своей страны от Сотворения мира до Александра Великого, а "первосвященник и писец священных усыпальниц Египта" составлял историю фараонов из божественных династий, правивших в начале македонского завоевания. Каждый автор стремился дать греческой публике достоверные сведения о своей стране для противодействия сказкам о Востоке, бывшим тогда в хождении в греко-язычном мире. Подобно Семидесяти толковникам, египтянин Манефон работал для Птолемея II, в то время как вавилонянин Беросс посвятил свой труд Антиоху I Сирийскому, современнику и сопернику Птолемея II.

Беросс и Манефон, однако, основывались на бесчисленных оригинальных свидетельствах при составлении своих хроник, в то время как евреи исходили из единственного документа - Торы. История евреев после Моисея не интересовала ни греческих читателей, ни самих людей Избранного народа; по возвращении из плена еврейская жизнь была воссоздана непосредственно на основаниях, заложенных Моисеем. Теперь имелся греческий список Торы с авторитетным представлением священной истории и веры Избранного народа - дар, как предположительно Птолемей II написал первосвященнику в Иерусалиме, всем евреям по всему миру и их потомкам.

Нам бы хотелось (вместе с Филоном) верить, что Семьдесят толковников дали нам достоверный греческий перевод священного текста. На деле же, хотя толковники, без сомнения, стремились к точности, Септуагинта часто отличается от древнееврейской Библии. Например, как замечает Ориген, описание скинии (Исх. 35-40) в Септуагинте сильно расходится с еврейским описанием. Из-за подобных различий евреи после разрушения Второго Храма начали отрицать авторитет Септуагинты. И во II веке н. э. создали для нужд диаспоры другие переводы Писания (как почти буквальный греческий перевод Акилы). Так что Септуагинта осталась греческой Библией исключительно для нужд церкви. Но и внутри церкви, когда протестанты после Реформации начали обращаться к еврейскому оригиналу, достоинства Септуагинты стали предметом конфессиональных (а потом и научных) споров.

Для объяснения расхождений между еврейским оригиналом и греческим текстом ученые предлагали различные гипотезы: Септуагинта переводилась с самаритянской Библии, с еврейского текста, записанного греческими буквами, с арамейского Таргума. Один эксцентричный ученый предположил даже, что еврейский текст вторичен по отношению к Септуагинте. Более строгие, что толковники недостаточно знали греческий или еврейский язык, или оба.

Очевидно, однако, что ни один из древнееврейских манускриптов, имевшихся в наличии в 260 г. до н. э., не мог предложить текста, идентичного тому, который мы имеем в наших печатных Библиях, поскольку последние в основном следуют иерусалимскому изданию, предпринятому три века спустя после Септуагинты. В конце II века до н. э. псевдо-Аристей жаловался, что копии Торы безжалостно исчерканы, "как не должно". Но даже если греческий перевод был сделан - как он полагает - с особенно великолепно оформленного еврейского свитка, присланного первосвященником, золотые буквы такого свитка не могли гарантировать его достоверности. Во времена Семидесяти толковников текстология только зарождалась в Александрии, не говоря уж о Иерусалиме, и всякий манускрипт (если только он был старым) считался авторитетным. Семьдесят толковников, как и, например, автор Книги Юбилеев, имели перед собой невыверенный текст Торы.

Не удивительно поэтому, что Септуагинта часто сходится с самаритянским Пятикнижием, Книгой Юбилеев, Кумранскими текстами и другими подобными вариантами Вульгаты и противостоит позднейшему тексту Торы, зафиксированному еврейскими книжниками в подражание александрийскому изданию Гомера. Например, в Песне Моисея (Втор. 32:43) Септуагинта представляет объединенный (из двух) текст: 8 двустиший, включая строчку из Псалмов 90:7, вместо четырех, которые мы видим в Торе. Еврейский фрагмент из Кумрана, хотя и отличается от текста Септуагинты, часто с ним согласуется, как в этом случае, когда он является соединенным и воспроизводит ту же строку псалма.

Несогласованный древнееврейский текст подвергался изменениям примерно до 100 г. н. э. Когда же он был принят как авторитетный, другие списки, расходящиеся с установленным, уничтожались законоучителями. Между тем варианты Септуагинты продолжали свободно циркулировать. Около 90 г. н. э. Иосиф в своем пересказе псевдо-Аристея предполагает, что его читатели "поправляют" всякий принадлежащий им текст Септуагинты, если находят в нем какие-то пропуски или прибавления. Поскольку же Иосиф не советует своим читателям сравнивать сомнительное место с оригиналом в Александрии, его слова могут означать только то, что читателю следует обращаться к стандартному еврейскому тексту. Так историки в попытках понять греческое Пятикнижие как александрийскую интерпретацию Торы встречают на этом пути два препятствия: они должны решить сначала, воспроизводит ли рассматриваемый ими текст оригинальный перевод, и, во-вторых, следует ли греческий текст за еврейским текстом Семидесяти толковников или отступает от него.

Двойственность этой проблемы покажем на следующих двух примерах. В Ватиканском кодексе, на который опирается наша печатная Септуагинта, Исх. 20:11 вставлен во Втор. 5:14 для сугубой мотивации заповеди о соблюдении седьмого дня. Та же интерполяция встречается в I веке до н. э. в еврейском Второзаконии из Кумрана. Следует ли Ватиканский кодекс за оригинальным текстом Септуагинты, или Септуагинта была позднее изменена переписчиком соответственно еврейскому списку, такого же типа, как кумранское Второзаконие? С другой стороны, Септуагинта утверждает, что Бог "закончил Свою работу" (мироздания) на шестой день, в то время как наша печатная Библия (Бытие 2:2) говорит, что Он закончил Свою работу на седьмой день. Законоучители к тому времени уже отметили это изменение как "сделанное для царя Птолемея". И тем не менее утверждение, что Бог закончил Свой труд на шестой день появляется также в Самаритянской Торе, то есть засвидетельствовано в неисправленном еврейском тексте дохасмонейского периода. Так что мы видим, что еврейский текст Быт. 2:2 подвергся изменению в Палестине до 300 г. до н. э. и замена седьмого дня шестым появилась уже в еврейских рукописях, с которыми имели дело Семьдесят толковников. Стих был испорчен ради читателя, который бы мог заключить, что Создатель работал в субботний день. Фактически же Быт. 2:2 продолжало озадачивать еврейских комментаторов, включая Раши.

Поскольку работа по исторической интерпретации греческой Торы едва началась, нам следует ограничиться несколькими замечаниями относительно методов Семидесяти толковников, уделяя особое внимание их словарю.

Для начала Семьдесят толковников перевели весь громадный корпус Торы на греческий без каких-либо добавлений или сокращений. Этот факт очень знаменателен, поскольку переводчики литературных произведений в древности обычно свободно относились к тексту, приспосабливая оригинальную историю соответственно потребностям новых читателей. Так, эллинизированный египтянин, переводя историю о чудесах своего бога Имхотепа на греческий (по повелению Имхотепа), по его собственному замечанию, выпрямлял и упрощал "божественную книгу" (Имхотепа), "восполнял ее недостатки и устранял лишнее", и делал он это "по божественному повелению". Перед ним, говорит переводчик, стояла задача заставить всякого грека восхвалять Имхотепа.

Тора, однако, - не трактат миссионера, а Божье повеление: "Что бы Бог ни сказал, это не слова, а дела", - говорит Платон. Соответственно и Семьдесят толковников, следуя практике тех драгоманов, которые переводили правовые документы, задались целью перевести текст точно. Конечно, как всякий переводчик, они встречали трудности при переводе языковых идиом на греческий и порой встречались с необходимостью изменить конструкцию, добавить или пропустить слово. Но вообще их главное упущение состоит (как это ни парадоксально) в рабском следовании оригиналу. Не имея словарей, грамматик и комментариев и следуя в целом практике драгоманов, Семьдесят толковников пересказывали оригинал буквально, предложение за предложением, вплоть до соблюдения первоначального порядка слов. Таким образом, они превратили греческое Пятикнижие в негреческую книгу. Когда же они чувствовали себя на твердой почве, они следовали александрийскому пристрастию к вариантам и переводили один еврейский термин по-разному в разных местах.

Еврейское слово кевер 'могила', например, переведено как taphos B Быт. 23:4 и как mnemeion двумя стихами дальше. Конечно, они и ошибались - иногда по незнанию, а иногда по человеческой слабости. Например, как замечает Иеремия, принявши наречие ulam в Быт. 28:19 за часть имени собственного, следующего за ним, греческий переводчик создает несуществующий город Ulammaus.

Историков, однако, не интересуют варианты или случайные ошибки. Для них важны изменения, сознательно внесенные Семьюдесятью толковниками, поскольку греческое Пяти-книжие - самое раннее сохранившееся толкование Торы и содержит часто еще более ранние экзегетические предания. Рассмотрение этого вопроса потребовало бы от нас отдельной и пространной работы, но мне хотелось бы здесь на нескольких примерах показать, как Семьдесят толковников намеренно толковали (или перетолковывали) свой текст.

Один пример предлагает нам Иероним, когда замечает (к своему удивлению), что еврейское слово mth, правильно переводимое как 'постель' в Быт. 48:2, в Быт. 47:31 переводится как 'верх жезла'.

В самом деле, последовательность согласных mth имеет в еврейском оба значения, но Семьдесят толковников были в недоумении при переводе второго отрывка затрудняясь пред-положить, что Иаков оперся об 'изголовье кровати', и выбрали второе значение еврейского слова. Добавим к сказанному, что до сих пор ни один комментатор не смог удовлетворительно объяснить значение слова в этом отрывке.

Снова в Быт. 39:1 Потифар назван saris фараона. Этот термин буквально, как, например, Иероним употребляет его в своем позднейшем переводе, озадачил Семьдесят толковников, поскольку они не могли понять, как евнух может быть "начальником стражи". Но поскольку еврейское слово для обозначения 'стражи, телохранителей' может быть также про-изведено от корня tbk, означающего 'забивать [скот]', они смогли превратить евнуха Потифара в начальника фараоновых поваров.

Некоторые неудачные переводы были сознательными искажениями. Например, среди нечистых животных (Лев. 11:6 и Втор. 14:7) упоминается заяц, по-гречески lagos. Но поскольку lagos - это также имя отца Птолемея II, Семьдесят толковников употребили синоним dasypous 'с волосатыми ногами' вместо lagos. Законоучители отмечали, что эта замена сделана для Птолемея.

Далее, слово mlk 'царь' встречающееся и в арамейском, и в иврите, и в финикийском, передавалось и драгоманами, и Семьюдесятью толковниками посредством греч. basileus. Тем не менее во Втор. 17:14-15, где евреям запрещается избирать царем иностранца, Семьдесят толковников, как верные подданные Птолемея, для передачи mlk выбирают нейтральное греческое слово archon 'правитель', обозначающее главу местной общины или племени. (По той же причине archon появляется в греческом тексте Втор. 28:36 и в предсказании Быт. 49:20 и Втор. 33:5.)

Та же последовательность согласных mlk создала трудности в Лев. 18:21 и 20:2-5, где Тора запрещает культ mlk'a, то есть языческого божества, почитаемого как "царь". Здесь мы не будем обсуждать настоящее значение этих отрывков Библии; только заметим, что Семьдесят толковников снова благоразумно передают mlk как archon. Так что вставка в Лев. 18:21 становится по-гречески: "Ты не дашь семени своему послужить аrсhоп'у", бессмысленное и потому безопасное прибавление.

Поскольку александрийское общество ценило хорошие манеры, александрийские ученые пропустили несколько строчек в Гомере, которые иначе могли бы своей непристойностью покоробить хорошо воспитанных читателей. С той же тщетной предосторожностью толковники ревизуют божественное обещание, что связанный заветом Израиль "истребит" все народы, которые Бог доставит ему" (Втор. 7:16), так что по-гречески стало: "Ты истребишь добычу". Сходным образом совет обрезать крайнюю плоть сердца становится по-гречески советом укрощать упрямство сердца (Втор. 10:16).

По той же причине переводчики обнаруживали дискриминационное отношение к антропоморфизму еврейской Торы. Правда, что в греческой версии, как и в еврейской, Господь "чует" запах жертвоприношения Ноя и "сходит" на Содом, чтобы узнать о его грехах; но это только потому, что в эпическом контексте Бытия такое художественное выражение не могло оскорбить слуха греческого читателя. Тем не менее Семьдесят толковников не спешили призывать "Мужа Брани" или "Твердыню" (Исх. 15:3; Втор. 32:4), и, хотя когда Тора говорит о том, что Израиль жаловался "в уши" Господа (Числа 11:1), Семьдесят толковников писали по-гречески "в присутствии Бога". Но когда Бог говорит о жалобах Израиля Моисею и Аарону, точное еврейское прочтение - "что [они] сказали мне в уши" (Числа 14:28) - сохраняется.

Ясно, что в разговорах с людьми Богу разрешается использовать антропоморфические фигуры речи. Так, Моисей мог говорить с Богом, но избранный Израиля мог только видеть "место, где Бог Израиля стоял" (Исх. 24:10). Точно переводя Тору, Семьдесят толковников писали, что Моисей видел Бога "лицом к лицу" (Исх. 33:11), но, когда Тора добавляет, что Бог говорил Моисею "как один человек говорит другому", они облагораживают это обыденное выражение, пересматривая значение слова геа, означавшего также 'друг'.

Избитая еврейская идиома становится по-гречески "как некто говорил бы с другом". Поскольку же слово philos только дважды встречается в греческом Пятикнижии (второй раз во Втор. 13:6), изменение значения слова нам совершенно очевидно. С IV века до н. э. греческие философы настаивали, что добродетельные и мудрые люди - друзья богов и пользуются у них особым расположением.

Для Семидесяти толковников закон Моисея был основанием человеческой жизни. Как заметил Филон, когда Моисей говорит нам, что Фарра оставил Халдею и отправился в Харран, он говорит не об историческом факте, но преподает нам исключительно важный урок. Соответственно, имеется категория изменений, посредством которых переводчики делали библейский текст современным.

Например, Исх. 25:25 указывает, что стол хлебов предложения в скинии был позолоченным. Но поскольку в Иерусалимском Храме стол хлебов предложения был из чистого золота (3-я Цар. 7:48), греческий пассаж был изменен, чтобы соответствовать этому факту. И поскольку во Втором Храме соль использовалась при всех жертвоприношениях, Семьдесят толковников прибавили соль даже к хлебу предложения (Лев. 24:7).

Также они изменили (приблизив к современному) некоторые географические названия: "Капхтор", например, ошибочно считается Каппадокией во Втор. 2:23. Они говорили об "Он, иначе Гелиополь" (Исх. 1:11) и даже о "Потифаре, священнике Гелиополя" (Быт. 41:45). Забавно, но они изменили даже египетское имя патриарха Иосифа (Быт. 41:45): в древнееврейском тексте это египетское имя означает 'Бог сказал, он живет', а в Септуагинте то же египетское имя означает 'поддерживающий жизнь'.

Семьдесят, поскольку они трудились в Александрии, возможно считали себя очень сведущими в египетской жизни, хотя они и превратили старейшин еврейской Торы в 'сенат' (греч. gerousia), каковой термин в их времена употреблялся только для правительственных уч-реждений Иерусалима и Иудеи.

Перевод правовых пассажей Торы, который также соответственно практике драгоманов был по необходимости точным, часто представлял немалые сложности. Тем не менее иногда переводчики могли положиться на традиционное устное толкование еврейских священников и судей.

Например, Законодатель в Лев. 23:11 указывает, что приношение первого снопа ячменя нового урожая следует делать "на следующий день после субботы" Праздника опресноков. Это можно понимать как воскресенье середины праздничной недели, как верили самаритяне и саддукеи. Сектанты же Мертвого моря, однако, в соответствии с Книгой Юбилеев толковали этот пассаж (довольно ошибочно) в том смысле, что это воскресенье после праздника.

Фарисеи же, предлагая еще третье толкование, считали, что суббота здесь означает первый день праздника и, следовательно, вязать снопы следует в 16-й день Нисана. Об-щепризнанно (и не без причины), что саддукеи в целом следовали древней и священнической традиции. Но в этом случае тот факт, что Септуагинта переводит стих как "следующий день после праздника", показывает, что здесь перед нами редкий случай того, что фарисеи (а не саддукеи) сохраняют более раннюю и, без сомнения, священническую интерпретацию биб-лейской вставки.

Другой пример влияния традиционного толкования на Семьдесят толковников находим в их переводе Исх. 21:10, где мужу рабыни предписывается, если он возьмет вторую жену, не уменьшать еды, одежды или nth первой жены. Значение термина nth неизвестно. Клинописные документы и такие библейские пассажи, как Ос. 2:7 и Еккл. 9:7-9, кажется, указывают, что тройное обязательство поддержки включает еду, одежду и масло. Но каково бы ни было первоначальное значение этой фразы, позднейшие толкователи могли только гадать. Иероним переводит загадочное выражение как pretium pudi-ciatiae, хотя среди законоучителей преобладало мнение, что nth относится к супружеским правам первой жены.

Семьдесят толковников переводят загадочный термин как гомилия, словом, которое в греческом является эвфемизмом для соития (чтобы понять эту древнюю интерпретацию библейского закона нам надо только вспомнить историю Лии и Рахили, жен Иакова Быт. 30). Принимая эту последнюю интерпретацию, они показывают, какое толкование преобладало в Иерусалиме в III в. до н. э., и оно сохранилось у законоучителей Палестины и пять веков спустя.

Особенно интересно, как Септуагинта переводит Исх. 21:22-25. Здесь закон обращается к выкидышу, вследствие непреднамеренного удара, нанесенного беременной дерущимися мужчинами, и предписывает, чтобы мужчина, ставший причиной выкидыша, заплатил компенсацию мужу за потерю плода. Но закон продолжает, что если последует aswn, то следует применить закон возмездия. Значение термина aswn неизвестно и было не известно уже законоучителям; они решили, однако, что слово означает "смерть" и относится к смерти беременной женщины (за которую виновник должен быть наказан смертью). Это истолкование согласно с месопотамским законом и обычно принимается современными комментаторами.

Семьдесят толковников, однако, опускают непонятный термин aswn и толкуют дальнейшее как также относящееся к потере плода; то есть, согласно Семидесяти, вторая часть закона гласит, что, если плод был уже полностью сформировавшийся (и соответственно жизнеспособный), виновник должен быть приговорен к смерти. Так что все толкование рассматривает плод как часть тела женщины, пока он не будет полностью сформирован. Различие здесь аристотелевское. Все же около 200 г. н. э. р. Исаак, на которого едва ли влиял Аристотель и который, конечно, не соотносился с Семьюдесятью, также учит, что виновного следует наказать смертью только в том случае, если он убил жизнеспособного младенца. Пришел ли Исаак к этому заключению самостоятельно, или он (как и Семьдесят толковников) следовал древней заповеди?

Продемонстрировав несколько проблем, привнесенных толковниками в перевод еврейского оригинала, мы теперь остановимся на другом аспекте перевода - на его языке. Отложив грамматику (предмет рассмотрения сравнительного языкознания), остановимся на лексике, и то лишь в той степени, в какой она может пролить свет на отношение Семидесяти толковников к Торе. Поскольку же словарь греческого Пятикнижия никогда не был изучен в сопоставлении с греческим языком эллинистического периода, мы можем предложить здесь лишь несколько примеров.

Прежде всего, Семьдесят толковников часто прибегают к традиционному словарю драгоманов. Например, поскольку обрезание было также распространено у египтян, драгоманы уже имели специальный термин перитом, и это слово с его производными употребляют Семьдесят толковников для передачи всех различных еврейских слов, связанных с данным ри-туалом. Еврейское слово нефеш (которое мы находим также в финикийском и арамейском) передавалось драгоманами в греческом как психе, и Семьдесят толковников не отступают от этого даже там, где это еврейское слово означает не 'душа', а 'труп'.

Bomos и hagios - греческие эквиваленты западно-семитского термина, означающего 'алтарь' и 'святость'; эти словоупотребления также закрепились драгоманами задолго до пере-вода Торы и были приняты Семьюдесятью. Следуя практике драгоманов, они даже сохранили традиционную передачу ими словом krisis еврейского mishpat, причем независимо от контекста.

Во-вторых, стремясь к буквальности, особенно в правовых пассажах, они часто гебраизировали (как это заметили уже христианские читатели) греческую версию. Например, по-еврейски значение 'любой' передается итеративной формой слова ish ('человек'). Соответственно, следуя еврейскому, Семьдесят толковников удваивают греческое слово 'человек' anthropos и пишут: "Anthropos anthropos, будучи нечистым..." (Чис. 9:10).

И, в-третьих, так как греки употребляли собственные политические термины polis, demos, ecclesia, phyle, описывая организацию чужих обществ, Семьдесят толковников не могли не употреблять той же терминологии, если они хотели быть понятны своим читателям.

В результате в Септуагинте Kiriath-Arba 'Хеврон' становится полисом во время Авраама, а слово polites 'граждане' употребляется Ефроном, хеттиянином (Быт. 23:11), вместо еврейского 'сыновья моего народа'.

Между тем другие термины, употребительные в греческом политическом языке того периода - как eunoia 'лояльность', presbeutes 'посол', symmachia 'военная помощь' или 'союзничество', - никогда не употребляются александрийскими переводчиками. Почему?

Дело в том, что в употреблении греческих политических терминов Семьдесят толковников часто не точны. И если легко понять, что они регулярно передают два библейских термина для 'община Израиля в собрании' kahal и edah неясным synagoge, которое применяется к любому собранию (урожая, как и людей), трудно понять, почему термин kahal во Втор, иногда переводится на греческий как synagoge (Втор. 5:22 [19], а иногда как ecclesia (Втор. 9:10), то есть 'народное собрание'.

Тем не менее, когда речь шла о терминах практической важности для читателей, переводчики были точны. Общий эллинистический термин для 'живущего (здесь) чужеземца' был paroikos, и он употребляется Семьюдесятью толковниками в двух разных ситуациях: когда в оригинале говорится о еврее, живущем (toshab) или временно пребывающем (ger) за границей. И когда Законодатель определяет религиозные обязанности и права иностранца, живущего среди Избранного народа.

Но когда Тора говорит об 'иностранце' (ger) в Израиле и когда община Израиля описывается как 'временно пребывающая' в чужой земле ("Пришельца не обижайте... потому что сами вы были пришельцами в земле Египетской" (Исх. 23:9)), Семьдесят толковников употребляют термин proselytos 'пришелец', которого еще не было в "нееврейском" греческом.

Словоупотребление греческого Пятикнижия отражает правовое положение евреев за пределами Иудеи и неевреев в Иудее (в тот период, когда делался перевод). Поскольку в Святой земле царила абсолютная нетерпимость к чужим культам, пришелец мог стать там paroikos в полном смысле слова, только если он соглашался поклоняться Господу. Но еврей, живущий в чужой стране, вполне мог поклоняться там своему Богу.

Так что Семьдесят толковников сохраняют различие между греческими и еврейскими институтами. По той же причине для Иуды (Jehudah) и Моисея (Mosheh) они пользуются современной греческой транскрипцией еврейских имен, предпочитая транслитерацию (и вокализацию) несклоняемых имен, как Аврам, Сарра, Исав, Нахор и так далее. Такая варварская номенклатура вызывала у греков усмешку, но для Семидесяти патриарх оставался "Исааком", а не "Исаакисом", как эллинизировали это имя греческие ученые.

Есть особенности и в религиозном словаре. Во-первых, Семьдесят толковников потрудились насколько возможно избегать прямо технических терминов языческих культов. Можно было бы составить довольно внушительный список греческих слов, обычно употребительных в греческом религиозном языке, которые переводчики могли употребить, но не употребили. Исключительность греческой Торы в этом отношении ясно проявляется, если сравнить ее язык с тем, каким греки писали о еврейских институтах.

Для греков Храм Сиона (и их собственный 'храм') - это hieron; прилагательное для обозначения 'святого' в Иерусалиме было hieros; а глава еврейской колонии - archiereus.

В греческом документе 200 г. до н. э. еврейская система жертвоприношений элегантно названа kallierein. Греки говорят о еврейских patrioi 'законах предков' и о животных в Иерусалиме, которые могли быть или apago-reuomenoi 'запрещенными', или thusima 'подходящими' для жертвоприношения.

Описывая Храм Сиона, греческие авторы говорят о его bomos 'алтаре', sekos 'ограде' и adyton 'недоступной комнате'. Но Семьдесят толковников вместо того, чтобы употреблять, где возможно, эти общие греческие соответствия, употребляют их только в описании языческих ритуалов.

Также эллинистические греки употребляли распространенные вокабулы eusebeia и hosiotes при описании религиозных чувств: греческие владыки говорят о своем eusebeia 'благочестии' к Господу. В греческой Торе, однако, корень sebomai появляется только дважды (Исх. 18:21 и Быт. 20:11), оба раза для обозначения у евреев 'страха Божия', когда это выражение употреблено относительно язычников или язычниками. Во всех других случаях Семьдесят толковников переводят этот термин буквально. Термин hoision 'набожный' обнаружен только в еврейской надписи римской эпохи, но он встречается лишь однажды в этом значении в греческой Торе при переводе еврейского hasid (Втор. 33:8).

Можно было бы ожидать частого употребления слова monos в произведении о "монотеистических" откровениях, но (за исключением одного места) Семьдесят толковников не употребляют это слово по отношению к Богу, поскольку этот эпитет, часто встречающийся в греческих молитвах, подчеркивает превосходство призываемого божества над другими. По той же причине слово protos, такое частое в греческих гимнах, никогда не применяется относительно Бога в греческой Торе. Он, скорее, heis 'Единый'. Он unus, а не solus.

Говоря же о языческих божествах, наши толковники пользуются языческой терминологией. Греческое слово alsos, например, означает 'двор святилища' и в Септуагинте этот термин обозначает только языческую asherah. Тем не менее, говоря об изображениях языческих божеств, переводчики никогда не пользуются греческими словами agalma или eikon; они употребляют только eidolon, то есть 'идол' или, грубо говоря, 'призрак', - несомненно подходящее обозначение для идолов, которые были ничем.

Впрочем, вполне избежать языческой терминологии было невозможно, и Семьдесят толковников не так строги и последовательны, когда имеют дело с поэзией. В песне Моисея, на-пример, мы находим слово monos о Боге (Втор. 32:12). Больше того, невозможно было избежать некоторых греческих религиозных терминов (в описании еврейских ритуалов или обозначении титулов), бывших у греков в употреблении задолго до Септуагинты (как доказывают соответствующие места у Гекатея и Теофраста) и без которых она была бы не понятна чита-телям и слушателям. Так, kohen все еще был hiereus в Септуагинте, а греческое слово thusia обозначало и еврейские, и языческие жертвоприношения. Кроме того, некоторые другие термины язычества, как aparachai 'первые плоды' или holo-cautoma 'всесожженье', были употреблены Семьюдесятью, поскольку в греческом не находилось других подходящих слов.

Но и употребляя языческие термины для обозначения еврейских реалий, Семьдесят толковников старались подчеркнуть разницу между истинной верой и заблуждениями язычества. Еврейское Писание обозначает одним словом mizbeah равно и еврейский и языческий алтари, но сопоставимое греческое слово bomos в греческой Торе обозначает только инструмент языческого богопочитания. Алтарь Бога называется thusiasterion - редкость в описании греческих культов. Prophetes по-гречески по-прежнему обозначало того, кто открывает Бо-жественную волю, но слово mantis и его производные обозначают в Септуагинте только языческих предсказателей.

Наши толковники при переводе еврейских терминов благочестия расширили и даже несколько изменили значение отдельных греческих религиозных терминов. В греческом 'жертвоприношение' обозначается словом anathema, но Семьдесят толковников перевели евр. korban как down 'дар', в то же время используя anathema для herem, то есть лат. devotio 'клятва'. В греческом слово eulogia означает 'хвала' и не принадлежит культовой лексике, но в Септуагинте это слово передает еврейский религиозный термин berakha 'благословение'.

Двум религиозным терминам греческой Торы следует уделить особое внимание. Первый - это Torah, в значении nomos 'закон' в Септуагинте, хотя употребление здесь единственного числа противоречит официальной греческой терминологии. Говоря о законодательстве Моисея, язычники пользовались множественным числом nomoi, поскольку для них Тора была сопоставима с любой греческой конституцией. Употребляя здесь единственное число для передачи еврейского единственного числа, Семьдесят толковников подчеркивают, что для них Тора - не еще один кодекс, но всеобъемлющее откровение, по которому должен жить не только человек, но и вся тварь, и вся Вселенная.

Таково же было основное значение греч. nomos ед.ч.; nomos - это 'царь всего', по замечанию греческого поэта Пиндара.

И Иосиф, замечая, что Гомер не пользуется этим термином, прибавляет, что nomos Моисея обнимает все течение жизни. И хотя Torah и nomos не идентичны во всех оттенках смысла, в греческом нет другого слова для более точного выражения еврейского понятия. Четыре столетия спустя сам Акила, стремившийся к точному переводу Торы, не смог найти более близкого по значению слова.

Другое центральное понятие еврейской веры - berit Berit связывал Избранный народ с Богом патриархов. Привнося в этот термин некоторые более поздние коннотации, как 'завет' или 'соглашение' (в свою очередь происходящие из употребления Иеронимом лат. foedus), современные переводчики не могут понять, почему толковники перевели евр. berit греческим diatheke. Berit ведь не означает 'соглашение'. Еврейское слово обозначает те специальные отношения между хозяином и слугой, посредством которых слуга получает защиту своего хозяина в одностороннем порядке. Diatheke же первоначально означало 'обещание' или 'заклад' и позднее в правовом языке стало означать одностороннее отношение собственности, откуда развилось значение 'завещание'.

Именно переводом греческого термина на латинский язык как testamentum мы и по-лучаем этот странный термин, "Ветхий Завет". Позднейшие переводчики (Симмах и Акила) при переводе Торы на греческий заменяли евр. berit греческим synthekai, то есть 'соглашение'. Этот перевод, однако, вскрывал особые коннотации еврейского термина.

В глазах языческой администрации евреи были "народом, нацией", ethnos совершенно так же, как идумеи, например. В Септуагинте же слово ethnos (за редким исключением) означает только 'языческий народ', в то время как поэтическое слово laos в принципе закреплено исключительно за Избранным народом. "Ты Мой драгоценный сонм [laos]", - говорит Господь Моисею в греческой Библии.

Семьдесят толковников, возможно, лучше нашего понимали, что невозможно исчерпывающе перевести священный текст. Египтянин предсказывал, что, когда греки попытаются перевести египетские религиозные писания на родной язык, они только нарушат смысл текста и произведут путаницу. Внук Бен Сиры также указывал, что сказанное по-еврейски теряет силу при переводе на греческий. Четыре столетия спустя, законоучитель, говоря об устном переводе текстов Писания на службе в синагоге, подчеркивал особую сложность этой задачи: "Тот, кто переводит стих дословно, - фальсификатор, а тот, кто делает добавления, - богохульник".

В греческих версиях египетских мифов переводчики не только избегали египетского антропоморфизма (например, будто бог имеет обоняние) и подменяли греческими антропо-морфными божествами (Гермесом, например) божественных животных оригинала. Они также опускали выражения, имевшие особый египетский привкус, и для адаптации чужих текстов ввели, в частности, Сфинкса, хорошо известного грекам. Александрийские же переводчики, со своей стороны, также преодолели бесчисленные языковые трудности и познакомили греко-язычный мир с Божьим словом, не отвергая особенностей еврейского Писания. Они не собирались эллинизировать монотеизм и не сделали этого; они предложили его грекам как явление уникальное. Когда же позднее греки потеряли веру в себя и своих богов и даже в критиков своих богов - когда греческий мир пал, - только те, кто верил в Библию, остались несокрушимы. Но они и раньше предвидели такой конец: "Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его" (Пс. 127:1).