Элиас Дж. Бикерман. Евреи в эпоху эллинизма

Часть I - До и после Александра Македонского

Греки открывают евреев

Небольшое племя, затерявшееся в бескрайней империи персов, народ земледельцев - на небольшом уединенном плато и чуждый прибыльных дел, евреи Иерусалима и Иудеи, как объясняет Иосиф, не могли быть известны грекам до завоеваний Александра. Возможно, и мы можем с Иосифом обнаружить ссылки на евреев в упоминании Геродота о сирийцах Палестины среди других народов, практиковавших обрезание; а слухи о чудесах Мертвого моря достигли Аристотеля еще до того, как Александр появился в Палестине. Но и после Александра никто из греческих ученых не спешил по-сетить Иерусалим. Перед лицом необъятного и сказочного Востока - от нильских порогов до долин Ганга, - неожиданно открывшегося их взору, к чему было им заниматься крошечным палестинским племенем?

Тем не менее, задолго до Александра греки и евреи встретились на чужой территории. В персидский период еврейская диаспора распространилась от границ Эфиопии до самого Каспийского моря. И практически повсюду эти евреи рассеяния встречали греческих купцов, ремесленников и наемников. В Вавилоне плененные евреи встретились с ионийцами - греческими наемниками в армии Навуходоносора, среди которых был, по-видимому, брат поэта Алкея с Лесбоса. Поэт упоминает не только "святой град" Вавилон, но также Аскалон (Ашкелон), захваченный вавилонянами в 604 году. Аполлоний из Коса, греческий врач Артаксеркса I, не мог разминуться с Неемией, виночерпием персидского царя. Тапанес в египетской дельте есть, собственно, то место, которое греки называли Дафнией, или находится, по крайней мере, в этом районе. Вскоре после того, как в Дафнии был посажен гарнизон греческих наемников Псаметтихом II (594 - 588 гг. до н. э.), евреи бежали в Тапанес. В этот египетский город Иеремия направляет свои последние наставления.

Платон, однако, никогда не сидел у ног Иеремии. Августин, поначалу поверивший этой сказке (изобретенной каким-то христианским апологетом для того, чтобы ответить на обвинения неоплатоников в том, что новая религия позаимствовала кое-что у Платона), позднее прекрасно продемонстрировал, что этот смелый тезис полностью исключается самой хронологией событий. Еврейский философ Аристобул (около 175 г. до н. э.) также не смог подкрепить свое заявление, будто Платон и Пифагор (или Орфей, древнейший греческий поэт) почерпнули кое-что у Моисея. И Фосилид из Милета, современник Кира, не читал Второзакония и не упоминал Авраама. Евреи, как только научились греческому поэтическому языку, принялись фабриковать благочестивые гекзаметры, выдавая их за произведения почтенных и авторитетных греков, забыв, что, по словам пророка (Ис. 66:19), Яван был из тех народов, которые не познали славы Господа. Тем не менее, эти еврейские (а затем и христианские) фальсификаторы имели больше исторического смысла, чем те немецкие профессора, которые отвергали самую возможность влияния Библии на классический греческий.

Слишком часто забывают, что в персидский период евреи по их образу жизни, языку и манерам были частью общей цивилизации Средиземноморья и пользовались одним общим языком - арамейским. У нас еще не однажды будет случай указать на этот существенный факт. Здесь же достаточно заметить, что арамейский, как общий язык Ближнего Востока - от Инда до Нила, - весьма способствовал взаимному обмену знаниями между Грецией и Востоком. Греческие, индийские и египетские, врачи не нуждались в иных языках: как только мысль формулировалась на арамейском, она становилась всеобщей. Торговавшие или работавшие на Востоке греки были принуждены или учить этот язык, или пользоваться арамейским драгоманом. Если, как предполагают, армянский Эр из рассказа Платона есть действительный герой азиатского мифа, Платон мог узнать о нем от греков, контактировавших с арамейским Средиземноморьем. Так и древнееврейские идеи и образы могли проникнуть в Грецию задолго до Александра.

Между тем остается фактом, что Избранный народ и его герои никогда не упоминаются в классической греческой литературе. Ни один греческий путешественник - ни Геродот, ни Ктесий - не обратил никакого внимания на Иерусалим и его Бога. Повсеместное употребление арамейского, общего языка Персидской империи, скрывало национальные различия; для грека-путешественника и еврей, и тюрк в Месопотамии были равно вавилоняне.

По той же причине - поскольку греческий был общим языком древней Италии - Иосиф замечает, что Рим не упоминается греческими писателями до самого последнего времени. Первым греческим историком за пределами Италии и Сицилии, отметившим римское событие - завоевание Рима галлами в 387 г. до н. э., - был Феопомп, современник Александра Великого.

Платон говорит о законах кельтов, иберийцев и даже о правах и обязанностях савроматских женщин на Дону, но никогда ни он, ни Аристотель не слышали об учреждениях Рима; греки в Греции заинтересовались Римом только во время и после войны между Римом и царем Пирром из Эпира (280-272 гг. до н. э.). Как говорит Цицерон, Феофраст (последователь Аристотеля в школе перипатетиков, начиная с 322 г. до своей смерти около 286 г.) занимался законами почти всей Греции и "варварских" государств в своей работе "О законах". Но он мог никогда ничего не сказать о Риме, потому что иначе Цицерон, его усердный читатель и почитатель, процитировал бы его; не упоминает он и о Моисее и Торе, как доказывает молчание Иосифа об этом, хотя он цитирует Феофраста по поводу клятв жителей Тира. И, однако, Феофраст написал в другом месте о религии евреев; в поисках доказательств для одной своей антропологической идеи он обращается к евреям, почитая восточную мудрость, как и другие интеллектуалы его времени.

В условиях, когда греческим городам-государствам угрожали социальные сдвиги и новые монархии (Филиппа Македонского, его сына Александра и Александровых наследников), озабоченность будущим полисов породила идею, что жизнь должна оставаться неизменной, чтобы спасти цивилизацию от гибели. Платон восторгался египетским искусством с неизменностью его форм и даже предлагал, чтобы правила детских игр были закреплены навечно. В такой момент жреческая мудрость Востока, предположительно вечная, казалась особенно привлекательной в сравнении в вечно меняющимися и призрачными греческими идеями. Беседы греческого мыслителя с восточным мудрецом стали излюбленной темой популярной философии; Аристоксен из Тарента даже сочинил историю о встрече Сократа с индийским мудрецом: индус легко победил афинянина.

Клеарх из Сол, ученик Аристотеля и современник Аристоксена, в 322 г. через несколько лет после смерти своего учителя вывел в трактате Аристотеля как собеседника в философском диалоге "О сне". Аристотель рассказывает, что он встретился в Малой Азии с еврейским мудрецом, когда учительствовал в Ассе (347 - 344). Этот еврей, как и индус Аристоксена, испытывал греческую мудрость. Экспериментируя с гипнозом, он доказывает, что душа действительно покидает тело во сне, что было весьма важно для платонической теории (которую принимал и Аристотель), что душа не зависит от тленного тела и, следовательно, бессмертна. Аристотель у Клеарха восторгается выносливостью и самоконтролем еврея, свершения которого "удивительны, как мечта", и хвалит его за то, что он не только говорит по-гречески, но "и по душе грек". Так как Аристотель написал трактат "О философии", в котором разбирал не только Зороастра, но и персидских магов, во время своего пребывания в Ассе, и поскольку в это время в Малой Азии были евреи, его рассказ вполне мог быть правдивым, но и в равной степени мог быть измышлением Клеарха. Знаменательно, что во время первой засвидетельствованной (или воображаемой) встречи еврея с греком грек оказывается вели-чайшим из ученых и эрудитов, а еврей - чудотворец: "Ибо и иудеи требуют чудес, и эллины ищут мудрости" (1 Кор. 1:22).

Феофраст в его (возможно) юношеской работе "О благочестии", опубликованной ранее диалога Клеарха, обнаружил в еврейских ритуалах этнографическое подтверждение положения о том, что в естественном состоянии люди не знали кровавых жертвоприношений, но довольствовались приношением на алтари плодов земли. (Бытовавшее в Египте поклонение животным - другое подтверждение этой теории.) Он ошибочно полагал, что дневное приношение для всесожжения приго-товлялось ночью. А узнав, что оно не потреблялось верными, он сделал вывод, что "философский" народ евреев, который по ночам молился и наблюдал звезды - видимых богов, по теологии Платона, стыдился приносить животных в жертву.

Не один Феофраст считал евреев "философами", также и Клеарх считал, что в Сирии философов называют "иудеями", поскольку они населяют землю под названием "Иудея". Для него эти философы были потомками индийских мудрецов. Всего поколение спустя, около 300 г. до н. э., Мегасфен, греческий путешественник в Индию, обнаружил, что все учения греческих мудрецов о природе были известны и ученым мужам на Востоке, таким, как индийские брахманы, и "так называе-мым евреям в Сирии".

Эти воззрения, общие для большинства ученых конца IV века до н. э., не были вовсе нелепыми. Греки не различали метафизику и богословие, так что и Иосиф продолжал говорить о ев-рейской "философии", и греческому читателю мог представить еврейские секты только как философские школы. А для греков египетские жрецы, персидские мудрецы и, позднее, кельтские друиды были сравнимы с собственно греческими мудрецами. И они без труда соединяли самых разных священников, говорящих на арамейском языке, в общее жреческое братство мудрецов. Например, Клеарх предполагал, что индийские брахманы были потомками персидских мудрецов. Поскольку же евреи населяли Сирию, говорили на "сирийском" (арамейском) языке и подчинялись тем же обрядовым предписаниям, что и другие священнические касты, греки почитали и их восточными мудрецами с священническими обязанностями.

И только тогда, когда еврейская диаспора достаточно разрослась, греки узнали действительную сущность евреев. Труд Гекатея Абдерского, написанный в Александрии в конце IV века, раскрыл им глаза. Его книга, бывшая, возможно, частью труда о Египте, стала в этом отношении образцом. Спустя три столетия Диодор кратко изложил ее содержание в своей "Всемирной истории", а еврейские фальсификаторы выпустили собственные сочинения, прикрываясь авторитетным именем Гекатея.

Хотя Гекатей и знал о существовании еврейской книги о "законах и установлениях" (Торе), в своем рассказе о происхождении евреев он полагается на сообщения египетских жрецов. Эти жрецы, считавшие свою родину источником всей цивилизации, полагали, что евреи, вавилонское священство и даже Данай (основатель Аргоса, старейшего греческого города) - выходцы из Египта. Но они слышали об Исходе и знали историю Даная, бежавшего из Египта, и, соединив эти кусочки чуждой мозаики с традицией своих благочестивых фараонов изгонять нечестивых чужаков, по-своему пересказали Исход: изгнанные из Египта евреи под водительством некоего Моисея заняли землю, которая "теперь называется Иудея", где Моисей основал Иерусалим.

Для той части своей книги, которая рассказывает об учреждениях Моисея, Гекатей собирал сведения у евреев в Египте. Между тем, как и другие антропологи (равно и древние, и современные), он часто неправильно понимал своих информантов. Больше того, он, подобно многим социологам, часто подгонял полученные сведения под собственные философские взгляды. Поскольку же его воззрения на государство лежали в русле платоновской традиции, его первое описание образа жизни евреев (с точки зрения жителя Запада) было соответственно искажено.

Платон выражал надежду, что его идеальное не подверженное переменам общество, где правят мудрецы, могло существовать в какой-то стране "далеко за пределами нашего зрения". Открытие еврейской государственности казалось исполнением его мечты. Соответственно, Гекатей полагал, что среди евреев священству, ставшему у власти по праву мудрости, было доверено руководить народом и оберегать законы Моисея. Рядовые граждане, занятые хозяйством, имели рав-ные и неотчуждаемые участки земли, что препятствовало возникновению крупных поместий и, следовательно, революций. Запретив умерщвлять младенцев, Моисей содействовал росту народонаселения, а предписав молодежи упорно тренировать тело, он развил в них добродетели храбрости, терпения и упорства.

Подобно другим законоположникам, как Заратустр Персидский или Замолксис (Залмоксис) из гетов на Нижнем Дунае, Моисей утверждал, что получил законы от Бога ради того, чтобы держать большинство в повиновении. Следуя его примеру, первосвященник, призванный руководить народом, также заявлял, что его указания имеют природу божественного откровения. Воспитанные таким образом появились наконец люди, которые отказывались менять законы и предпочитали претерпеть смерть, но не нарушить обычаев предков. Иудаизм наглядно подтверждает тезис, что религия - необходимое основание государства.

Иосиф очень наивно истолковал эти этнографические свидетельства Гекатея (в пользу некоторой социологической теории) как восхищение автора иудаизмом. Современные ученые, хотя и не такие наивные, восприняли интерпретацию Иосифом рассказа Гекатея и по этой причине отрицали аутентичность отрывков, которые приводит Иосиф. Никто, однако, не задался вопросом, почему бы греческому писателю, который восхищался мудростью египтян, не восхищаться также и еврейской мудростью.

Общественное благополучие, как его идеально мыслили философы, основывалось на религии. Среди разлагавшегося многобожия Платон и Аристотель насаждали идею, что совершенный порядок небесных тел доказывает существование Высшего Бытия, руководящего мирозданием. К сожалению, не только испорченные греки, но и мудрые египтяне и добродетельные индусы поклонялись идолам. И было неожиданной удачей обнаружить народ, отвергавший ложных богов и поклонявшийся одному Богу Небес. По Гекатею, Моисей почитал небесную твердь единственным божеством и поэтому не творил изображений богов. В этом Гекатей согласен с Феофрастом.

Гекатей был вынужден заметить, однако, что образ жизни евреев был "несообщителен и враждебен чужестранцам". Эта негармоническая черта явилась следствием, по его мнению, изгнания евреев из Египта; аналогично объясняют греческие историки и законы Спарты против иностранцев. С другой стороны, он также указывает, что евреи, подобно египтянам, изменили многие свои древние обычаи в результате контактов с чужеземцами при персидском и македонском правлении. Поскольку же ни поведение египтян, ни поступки евреев не согласовывались вполне с упомянутыми социологическими принципами, Гекатей делает вывод, что они, должно быть, отпали от благодати. Этот печальный вывод согласуется с другой идеей греков - о неизбежном распаде государств.

После 300 г. до н. э., однако, образованные греки потеряли интерес к этому восточному племени; оно уже утратило свою новизну. Например, Иероним из Кардии в своей истории преемников Александра (появившейся около 270 года) даже не упоминает Избранный народ, что обескуражило Иосифа. Но мы находим у него пространный отчет очевидца о набатеях - вновь открытом народе Палестины.

Когда (около 230 года) великий Эратосфен хотел доказать своим греческим читателям, что "варвары", возможно, не менее цивилизованны, чем эллины, он обращается к карфагенянам и арийцам (в Восточном Иране), но даже не упоминает евреев.

Правда, Иосиф называет множество раннегреческих писателей, которые "не вскользь" упоминают евреев, но они или писали до 300 г. до н. э., или были столь малозаметны и с таким ограниченным кругом тем, что мы не можем установить их имена. Так что Иосиф и его еврейские читатели должны были удовлетвориться лишь отдельными ссылками на евреев у греков раннеэллинистического периода.

И лишь во время войн с Маккавеями евреи вновь привлекли внимание греческих интеллектуалов. Со времени после Аристотеля и до возникновения Римской империи греческие уче-ные вновь теряют интерес к персидской религии и истории. Впрочем, до II века нашей эры не было у них и достоверного знания об индийском брахманизме. Греческие деловые люди в Индии и Палестине не интересовались умствованиями, а греческие ученые, как это свойственно ученым вообще, интересовались только теми фактами, которые, казалось, подтверждали их излюбленные теории.