=ГЛАВНАЯ =ИЗРАНЕТ =ШОА =ИТОРИЯ =ИЕРУСАЛИМ =НОВОСТИ =ТРАДИЦИИ =МУЗЕЙ =ВЕРНУТЬСЯ В ОГЛАВЛЕНИЕ=

ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ ЕВРЕЕВ

5. ЯХВЕ КАК ИЗБАВИТЕЛЬ И БОГ ВОЙНЫ

Невозможно определить, насколько вера в Бога отцов составляла действительную силу Израиля во время пребывания его в Египте. Во всяком случае, у него и там должны были сохраняться воспоминания, которые, как бы они ни были затемнены, снова вызваны были к жизни по слову Моисея. Несмотря на внешнее сходство Израиля с родственными ему народами, эти воспоминания составляли его отличительную особенность и неоспоримое преимущество и делали его в значительной мере более способным к восприятию высшего богопознания.

Здесь мы встречаемся с личностью и деятельностью Моисея - человека, имевшего во всех отношениях основное значение для религии Израиля. Это значение, в немногих словах, состояло в том, что он, как состоявший в личном общении с Богом, вдохнул в народ, наполовину омертвевший и потерявший силы под египетским гнетом, дух божественной, а следовательно, и творческой жизни. Боевым лозунгом для этого было имя Яхве. Происходит ли оно, как выше сказано, в своей первоначальной форме от кенитов, это, если не с исторической, то с религиозной точки зрения, довольно безразлично. Главное, что это имя было исходным и опорным пунктом для великого религиозного движения, из которого израильский народ вышел возрожденным и полным победоносной силы и деятельности.

При этом главное дело заключалось в могуществе личной веры. Моисей внушил народу уверенность, что ему помогает живой Бог, и этой уверенностью он увлек за собою народ. Борьба сделалась, таким образом, борьбою Моисеева Бога с богами египетскими (Исх. 12, 12; Чис. 23, 4), и утверждение самостоятельности Израиля, к которому Моисей направлял народ иногда даже против его воли, было в полном смысле слова делом религии.

Нельзя понять значения для израильской религии избавления из Египта, если не смотреть на него с этой точки зрения. Дело не в том, что израильский народ избирает своим богом кенитского бога Иагу, а в том, что вновь возродившаяся вера в Бога отцов, о Котором Моисей засвидетельствовал, что Он есть Бог живой, имя Которого Яхве сделалась побудительною силой к действительному образованию народа.

Элементы, разбросанные как попало, были приведены этою верою к народному единству. Угасшее под влиянием общественного бедствия мужество вновь возродилось. Снова является сознание своей самостоятельности и стремление к деятельности. И когда, без помощи человеческой, природа, по-видимому, начинает служить интересам Израиля, когда необыкновенные события обращаются ему на пользу и наконец волны Красного моря образуют собою непроходимую преграду между ним и Египтом,- тогда для сознания Израиля не остается более никакого сомнения в том, что проповедуемый Моисеем под новым именем Бог отцов взял своих людей снова под свое покровительство и сделал из них народ, свой народ. Он сильный и превознесенный; коня и всадника вверг он в море (Исх. 15, 21).

Такое начало наложило на всю израильскую религию своеобразный отпечаток. Этому обстоятельству она обязана не только тем, что, будучи вызвана к жизни творческим актом Бога, она с самого начала тесно сплетена была с историей народа и даже сделалась главным фактором в его развитии, но и той ее определенной особенностью, что она прежде всего была религией избавления.

В этом случае особенно заслуживает внимания содержание богопознания. Для Израиля Яхве есть прежде всего Бог, выведший его из Египта. В этом коренятся все его представления о взаимных отношениях между ним и Яхве. Выражения, в которых он высказывает эту веру, в различные века различны. Целая пропасть была между народными и высшими пророческими взглядами, особенно далеко расходившимися относительно тех заключений, которые выводились из общего им убеждения.

Тем не менее исходный пункт у них все же один: и те и другие постоянно возвращаются к исповеданию избавления. Последнее для Израиля не только составляет опору его веры и основание его надежд, но также и ручательство за будущее благополучие.
В первом периоде при этом в особенности значима вера в могущество Яхве. В то время как верования и обычаи общерелигиозного характера лишь мало затрагивались вновь принятой верой в Яхве, в этом пункте она являлась живым и деятельным принципом, заставлявшим народ идти все дальше вперед по новым и новым путям.

На первый раз самой насущной потребностью было утверждение своей самостоятельности. Израиль должен был испытать на деле вновь полученную им свободу, организоваться в народ и приискать себе постоянное местожительство.

Нет ничего невероятного, что в этой связи с самого начала обращено было внимание на Ханаан и что только против воли израильтяне принуждены были оставаться в пустыне в течение времени большего, чем срок жизни целого поколения. По крайней мере, нет основания отрицать этот факт как неисторический без дальнейших исследований.
При всяких обстоятельствах ссылались на волю Яхве. Он вывел народ на свободу. В нем же было основание народного единства, и во имя его сделаны были первые попытки национальной организации. Мы не будем останавливаться на том, совершилось ли это на Синае или около Кадеса. Важно то, что эта организация во всех отношениях подчинена была имени Яхве. Этим было положено основание единственному в своем роде учреждению Торы, Книги Закона, которая лишь через несколько столетий получила, и то не окончательное, заключение в виде законченного Пятикнижия. Начатая Моисеем, она по справедливости носила его имя до самого конца.

Но было и нечто другое, имевшее более временное значение. В трудные времена Яхве являлся помощником; и именно в годину бедствий всякий раз чувствовалось снова, насколько необходима была его помощь. До времен Давида самое существование Израиля подвергалось постоянному риску и различные колена, то там, то здесь, то поодиночке, то соединяясь вместе, должны были постоянно сызнова отстаивать его с оружием в руках. Этим определялось и содержание религиозного чувства. Для Израиля этого периода Яхве был по преимуществу Богом войны, не в том политеистическом смысле, чтобы рядом с ним были другие боги мира или каких-нибудь других жизненных явлений,- этого именно не допускало религиозное сознание Израиля, отличавшееся особенно сильной концентрацией,- но он был Богом войны в том смысле, что присутствие Бога никогда не чувствовалось так близко и так реально, как во время бедствий войны и в пылу битв. Эти войны, в которых часто, как, например, в войнах с филистимлянами, речь шла о самом существовании израильского народа, необыкновенно сильно способствовали укреплению яхвеизма.

Чем больше в этих войнах Израиль принужден был полагаться только на самого себя, тем сильней он верил в своего Бога. Яхве являлся в них как живой Бог, который уже помог своему народу и намерен был постоянно ему помогать. Как Он призвал Моисея, так воздвигал Он и других сильных людей, которые, проникшись духом Его, становились во главе народа или одной из его частей. Религиозное и национальное одушевление совпадали. Войны эти назывались войнами Яхве (Исх. 17,16; Чис. 21,14; 1 Цар. 18,17; 25,28), сам Он - Богом воинств (боевых рядов) Израиля (1 Цар. 17, 45), которые, в свою очередь, называются воинствами Яхве (1 Цар. 17, 26, 36). В другом месте о Нем говорится как о вожде, к которому племена под начальством храбрых приходят на помощь (Суд. 5, 23), в честь которого раздается военный клич: "За Яхве и Гедеона!" (Суд. 7, 18) и на окончательное решение которого предоставляются военные планы (Суд. 1, 1; 1 Цар. 14, 37; 23, 9 и след.). В особенности это направление находит себе классическое выражение в песне Деворы, признаваемой почти всеми за один из древнейших дошедших до нас письменных отрывков. Из своего места жительства на юге Яхве переселяются, чтобы стать во главе союзных племен.

Как было в Египте, так и в Ханаане силы природы служат Ему и Он направляет их ко благу своего народа; с неба сражаются звезды, и когда, наконец, воды Киссона уносят трупы Его врагов и врагов Израиля, тогда раздается победная песнь: "Так да погибнут все враги Твои, Яхве; любящие же Его будут как солнце, восходящее во славе своей" (Суд. 5, 31).
Насколько важно для религии Израиля значение этой стороны богопознания, уясняется из того факта, что она, по наиболее вероятным толкованиям, является закрепленной в имени Яхве Саваоф (Sebaoth). В Библии и особенно в пророческих книгах имя это, очевидно, употребляется часто в смысле специального титула, служащего для выражения бесконечного величия Бога Израиля, то есть почти как собственное имя. Оно обозначает того, кто повелевает или имеет власть над "воинствами" - безразлично какими. Нет, однако, необходимости, чтобы таково было и первоначальное его значение. По этому поводу мнения очень расходятся.

В новейшее время получило вес то мнение, что название это создано пророком Амосом и в более древних сказаниях книги Царств составляет всюду позднейшую вставку. Полагают также, что оно обозначает Бога, властвующего над всеми мировыми силами , или такого Бога, Который властвует и над этими, признаваемыми за богов, светилами небесными.

Другие полагают, что речь идет здесь об управляющих силами природы небесных воинах , или ангелах, как носителях силы и величия Божия, или о тех и других, и об ангелах, и о звездах. Справедливо, однако, было замечено, что так как множественное число Sebaoth раньше встречается лишь когда говорится о человеческих, и именно израильских, войсках, то и в данном случае всего ближе будет понимать это слово в таком же смысле. Таким образом, это имя будет однозначащим со стоящим с ним рядом названием "Бог воинств Израильских" (1 Цар. 17, 45) и представляет удобное выражение для обозначения тесной связи, в которой, по представлению Израиля, Яхве находится с народом, ведущим Его войны и сражающимся за Него. При таком понимании совершенно естественно, что впоследствии это имя получило обширное содержание.

Как Яхве был для Израиля прежде всего Богом воинств, так святилищем Его был священный ковчег. Со времени Второзакония он признавался по преимуществу хранилищем двух каменных скрижалей закона и носил название кивота завета. В Священническом кодексе это представление получило дальнейшее развитие. Ковчег с двумя золотыми херувимами и крышкой, которую первосвященник в великий день отпущения окроплял очистительной кровью, стоит уже во Святая Святых и таким образом изъят от прикосновения и даже от взора людей. Он носит название "ковчег свидетельства" или "ковчег закона", и все, что приносится Яхве, кладется перед этим "свидетелем". Таким образом, мы уже оказываемся далеко от первоначального значения этого ковчега, состоявшего в том, что он был святилищем, которое брали с собой на войну и в походы, и в то же время переносным жилищем Яхве, заменявшим собою то, что сам живущий на Синае Бог не пошел с народом Своим в Ханаан (Исх. 33, 3, 5).

В этом качестве ковчег отправлялся на войну и там, как и везде, служил наглядным выражением присутствия Божия (Ср. 1 Цар. 4, 3 и ел.; 2 Цар. 11, 11; 15, 24 и ел.). Характерны для такого представления особенно так называемые сигнальные слова (Чис. 10, 35 и след.). Когда ковчег двигался с места, то говорилось: "Восстань, Яхве, и рассыплются враги Твои, и да бегут от тебя противящиеся тебе". А когда он останавливался, то говорилось: "Возвратись, Яхве, к тысячам и тьмам Израилевым!". Однако, по мнению Штаде, представление о ковчеге завета как о хранилище закона должно иметь свое историческое основание. Он думает найти его в том, что в ковчеге действительно находились камни, а именно, метеориты, на которые смотрели как на место жительства божества. Этим, по его мнению, в то же время доказывается: во-первых, что по верованию древнего Израиля в камнях жили божества, во-вторых, что и в этом случае происходит слияние синайского Бога с более древними представлениями.

Но из ветхозаветных сказаний ничего подобного не выясняется; ссылка же на то, что в этом отношении мы находим у других народов, где такие священные ковчеги содержали в себе изображения богов или фетиши, не принимает в расчет особенности яхвеизма, принципиально отрицающего изображения. Напротив, чрезвычайно вероятно, что на ковчег смотрели вообще как на реальный символ, то есть полагали, что он заключает в себе лично присутствующее божество, и поэтому, обладая им, думали, что обладают самим присутствующим в нем Богом.

Следствием этого было почитание его, имевшее некоторый характер фетишизма. Но не таков, конечно, был взгляд Моисея. И, во всяком случае, сказать, что ковчег был не принадлежностью или орудием божества, а самим божеством,- значит заходить слишком далеко.

С представлением о ковчеге как о военном и походном святилище находится в согласии то обстоятельство, что после перенесения его в храм Соломона о нем уже более ничего не упоминается. Вопрос о принадлежности Иеремии единственного места, где о нем сказано у пророков (Иер. 3,16), остается спорным. Во всяком случае ясно, что в будущем в нем уже не представляется нужды.