На восьмой день после торжественных похорон Айхенштамма, созван был конгресс для выборов президента новой общины. Почти все четыреста делегатов, и женщины в том же числе, прибыли еще накануне назначенного дня. В клубах и отелях велись горячие обсуждения. В предшествовавший выборам вечер у доктора Маркуса, президента академии и у Иоэ Леви, директора новой общины, было почти одинаковое количество голосов.

  Иосиф Леви еще не вернулся из Европы, но его ждали с минуты на минуту. Некоторые говорили, что в случае избрания его, он от этой чести откажется. Другие утверждали, что слухи эти распространяются сторонниками д-ра Маркуса.

  Словом, как везде и всегда, вокруг выборных интересов возникла борьба, интрига, споры и пререкания. Кингскурта это очень занимало.

  В упомянутый день, утром Давид Литвак с взволнованным лицом вошел в комнату Фридриха и сообщил, что получил известие об осложнившейся болезни матери.

  – Вы без меня пойдете на конгресс. Я тотчас же уезжаю в Тибериаду с Мириам. Жена и Фрицхен приедут поздней.

  – Не поехать ли и нам с вами? – участливо спросил Левенберг

  – Ах, вы ничем ей не поможете… Я думаю, что никто тут не поможет… Оставайтесь ради конгресса – для вас это будет интересное зрелище. А я теперь ко всему равнодушен, пусть выбирают, кого им угодно.

  Кингскурт сказал:

  – Мы проводим вашу жену и Фрицхен до Тибериады.

  – Благодарю вас! – Не говорите только пожалуйста никому о моем отъезде. Бывают в жизни моменты, когда и друзья лишние. Меня будут осаждать выражениями участия. Я хочу быть один… Прощайте!

  После отъезда Давида и Мириам друзья отправились в дом конгресса. Над огромным зданием развевались белые флаги, окаймленные черным флером, по случаю недавней кончины Айхенштамма.

  Выборы должны были происходить в большом высоком, строгого стиля мраморном зале с матово-стеклянным плафоном. Скамьи еще были пусты, потому что делегаты еще совещались в кулуарах и примыкавших к ним комнатах.

  Но галлереи уже были переполнены. В ложах было более дам, нежели мужчин. Туалеты, по случаю национального траура, преобладали темные. Только в одной ложе подле Кингскурта и Левенберга сидели несколько дам в очень светлых платьях и огромных ярких шляпах. Здесь были обе Вейнбергер, Шлезингеры, доктор Вальтер, молодая и старая Лашнер, Шифман и непременные члены этого кружка, остряки Грюн и Блау. Фридриху очень хотелось уйти в другую ложу, но нигде больше места не было. Кингскурта, впрочем, эта компания забавляла, и он не хотел искать другого места.

  – Когда я слушаю этих господ – шепнул ему Фридрих на ухо, – у меня является желание вернуться с вами на наш остров.

  – О, о, о!.. Ну, я умнее вас. Я знаю, что в лучшем зверинце есть также клетка обезьян. Ну и в людском обществе есть такая же клетка.

  В зале началось оживление. Делегаты занимали места. С правой стороны, в группе женских делегатов ораторствовала м-с Готланд. Она принадлежала к партии доктора Маркуса. Архитектор Штейнек агитировал в пользу Иоэ Леви. Он стоял у подножия трибуны, и в возраставшем гуле голосов резко выделялись его вскрикивания: «Ио, Ио!»

  Решид-бей зашел в ложу Кингскурта и Фридриха и сообщил им последний результат совещаний в кулуарах. Перевес голосов был на стороне Иоэ Леви. Он был очень популярен во всей стране, столь обязанной ему своим процветанием, и делегаты считались с этим, между тем как доктор Маркус был близок и дорог главным образом наиболее интеллигентной части общества. Иосиф Леви, впрочем, уже вернулся и наверно скоро придет на собрание.

  – Вы нам тотчас же укажите его, если он придет – сказал Кингскурт. Должно быть очень интересный господин. Любопытно посмотреть, как он себя будет держать.

  В клетке обезьян плоско и пошло острили, злословили и судачили.

  Прозвенел звонок, возвещавший открытие конгресса. На галлереях разговоры мгновенно стихли. Делегаты наполнили зал.

  – Вот Иоэ Леви! – сказал Решид-бей. – Вот этот с седыми, щетинистыми усами, с лысиной. Вот, он подает руку архитектору Штейнеку.

  Это был худощавый человек, среднего роста, очень смуглый, быстрый и энергичный в движениях. Делегаты окружили его плотным кольцом. Десятки рук с приветствиями протягивались к нему. Он держался очень непринужденно, и вид у него был совсем не торжественный.

  Раздался второй продолжительный звонок, все заняли места. В то же мгновение распахнулись на трибуне золоченые двери, и оттуда вышел председатель конгресса со всем своим штатом.

  Первым делом, он почтил память покойного президента прекрасной речью, которую все выслушали молча.

  Потом он объявил:

  – Мы собрались сюда для выборов нового президента.

  – Я прошу слова! – ко всеобщему изумлению крикнул Иосиф Леви. – Слово за Иосифом Леви, – сказал председатель.

  Иосиф Леви быстро и легко взошел на трибуну и начал:

  – Многоуважаемые члены конгресса! Я должен сказать только несколько слов. В моем отсутствии некоторые мои друзья выставили мою кандидатуру, не спросив меня, следует ли это делать.

  Шум восклицаний покрыл его слова.

  – К порядку – крикнул архитектор Штейнек. Иосиф Леви повторил:

  – Я должен сказать только несколько слов. Это слишком большая честь для меня. И я хочу избавить конгресс от номинальных выборов и потери времени. Потому что, если вы удостоите меня чести избрания в президенты, я от этой чести откажусь. Это решено.

  – Но почему? Почему? – раздалось со всех сторон.

  – По очень простой причине. Я еще чувствую в себе силы работать, и если вы довольны мною, предоставьте мне возможность работать. Если вы выберете меня, вы этим самым дадите мне отставку. Я думаю что для этого, я, несмотря на свои седые волосы, еще слишком молод. Доктор Маркус вам обстоятельнее изложит мое мнение. Мы с ним уже столковались. Но решение мое неизменно. Благодарю вас, друзья, за ваши добрые намерения. Многоуважаемые члены конгресса, не выбирайте меня.

  В зале возбуждение возрастало. Слышны были восклицания неудовольствия, изумления, разочарования. Иоэ Леви забрасывали вопросами. Он улыбался и пожимал плечами. В клетке обезьян пошло и плоско острили.

  – Он мне нравится, – сказал Кингскурт. – Говорить он не мастер, но нет сомнения, это честный человек.

  Председатель громко позвонил. В зале опять воцарилась тишина, и на трибуну не без труда взошел престарелый доктор Маркус.

  – Почтенное собрание! – начал он. – Мой друг Леви говорил уже о необходимой экономии времени. Первым делом, надо столковаться, и тогда мы легко придем к какому-нибудь решению. Мы здесь собрались не для выборов главы государства. Мы не государство, мы община. Мы просто одна большая артель, вмещающая в себе множество других меньших специальных артелей. И этот конгресс не более, как общее собрание артели, называемой Новой Общиной. Но мы все чувствуем, что вопрос идет не о чисто-материальных интересах производительной или хозяйственной артели. Мы создаем парки, школы, мы заботимся столько же о полезности вещей, сколько об их мудрости и красоте. Мы понимаем, что для общины людей, идеал – это польза, выгода, скажем ясней – он необходим. Идеал – залог прогресса. Это старо, как мир. То, что для отдельного индивида хлеб и вода, то для общины – идеал. И наш сионизм, который привел нас сюда и поведет нас еще выше, в неведомую область добра, это ничто иное, как бесконечный, безконечный идеал.

  – Вы полагаете, вероятно, что я уклоняюсь от сути дела? Нисколько. Я говорю о настоящих выборах. Тот, кого мы выберем главою нашей общины, должен быть хранителем идеала. Это должен быть уравновешенный, честный, умный человек, далекий от страстей злободневных интересов. Мы выбираем его на семь лет. Иосиф Леви отказался от этой чести, потому что надеется оказать нам своей деятельностью большую услугу, чем в роли президента. Я того же мнения, что и он. Но я снимаю свою кандидатуру. Я слишком стар. Я не надеюсь прожить еще семь лет. Частые выборы не хороши уже тем, что возбуждают страсти, ожесточенную партийность. Не выбирайте меня, я слишком стар. И быть может, я перестаю понимать идеалы молодого поколения. Потому что и идеалы подвержены законам вечного обновления.

  – Но мы с Леви решили предложить вам кандидата. Это еще молодой человек. Это один из тех людей, которые возделывали и оплодотворяли нашу землю. Он шел за плугом рядом со своим отцом, но он и над книгами сидел. У него много здравого смысла и твердой воли. Я не вижу его в зале, но если он и здесь, то уж, конечно, менее всех принимает на свой счет мои слова. Избрав его, трудом, умом и волей пробившего себе дорогу в жизнь, мы в глазах всей молодежи этим отличием оценим значение в общественной жизни нравственных качеств и бескорыстной честной души. Каждый сын Венеции мог быть дожем. Каждый член Новой Общины должен надеяться на достижение высшего положения.

  Шумные выражения одобрения покрыли слова старика.

  – Имя! Имя! – кричали многие.

  – Его имя, – сказал доктор Маркус, – я не могу произнести с трибуны, потому что избирательный закон запрещает навязывать с трибуны кандидата. Я попрошу председателя прервать на несколько мгновений заседание.

  Делегаты в сильном возбуждении повскакали с мест и окружили Леви и Маркуса. Они назвали имя своего кандидата. Стоявшие ближе к ним крикнули его другим, и через минуту имя облетело весь зал: Давид Литвак, Давид Литвак.

  – Тысяча чертей! – воскликнул Кингскурт.

  – Не известить ли его об этом телеграммой? – взволнованно сказал Фридрих.

  – Нет. У него и без того теперь достаточно волнений. Кто еще знает, чем это кончится. Мы лучше сейчас же поедем в Тибериаду. Ко времени окончания выборов, мы уже будем там. Мы войдем в дом и спросим: здесь живет Литвак, президент Новой Общины?

  Они посвятили Решид-бея в свой план, и он обещал им об исходе выборов немедленно телеграфировать в Тибериаду.

  В клетке обезьян шло состязание в плоских и пошлых шутках и остротах.