|
|
|
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЕВРЕЙСКИЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИЕ КОЛОНИИ И КАЗЕННЫЕ НАРОДНЫЕ УЧИЛИЩА.
Реформа, предусмотренная "Положением", нашла также необходимым обратить евреев к общественно-полезному, производительному труду. Практически это означало превратить значительную часть евреев в землепашцев. С этой целью в Херсонской губернии были созданы 8 земледельческих колоний. Для привлечения колонистов были объявлены льготы: аннулировали старые податные недоимки и освобождали от рекрутской повинности на 25 лет, а от податей - на 50 лет.
По еврейским городкам и местечкам пошли разговоры о выгодности поселения в колонии. Вдобавок, создание земледельческих колоний совпало с изгнанием из деревень. Изгнание шло в таком темпе, что не успевших выбраться добровольно, гнали силой. Мольбы об отсрочке были напрасны, и евреев выпроваживали под конвоем крестьян и солдат, их загоняли в местечки и там оставляли на площадях под открытым небом. И тогда в отчаянии они стали подавать в массовом порядке прошения о немедленной отправке в новосозданные колонии.
Изнуренные и неподготовленные пришли еврейские колонисты издалека в необжитый Новороссийский край. Отсутствие скота и земледельческих орудий в достаточном количестве было причиной неурожаев, а отсюда - болезни и усиленная смертность. Администраторы из отставных унтер-офицеров не столько заботились о развитии порученного им дела, сколько о личных выгодах. Отпущенные суммы, проходя через административные инстанции, достигали своего назначения в самых минимальных размерах. Сказывались и аракчеевские порядки. "Нерадивых" наказывали розгами, а "неисправимых" ссылали в Сибирь на поселение. Суровая опека и излишняя регламентация вредили свободному развитию колоний.
О ходе колонизации евреев повествует следующий официальный документ из архива Херсонско-Бессарабского управления.
До 1846 года колонии создавались в Херсонской губернии. После этого года колонизация охватила и Екатеринославскую, куда были направлены выходцы из Витебской губернии. Сроком для сдачи этих колоний было назначено 18 декабря 1846 года, а между тем никаких построек для новых поселенцев не было возведено. Смотритель колоний некий Штемпель нашел в колонии № 1 всего 10 строившихся избушек. В своем донесении комитету он писал, что "дома эти, построенные при 22-градусном морозе, из сырого, мерзлого леса прозябшими мастеровыми, разрушатся при наступлении жары и ветров". Однако казенная палата (губернское управление), не обращая на то внимания, заботилась только о скорейшем окончании построек, а потому к концу февраля 1847 года в колониях насчитывалось уже 117 домов, из коих ни один не был закончен. Но и эти дома были построены на низком месте, без фундамента. "Едва ли когда-либо были возведены подобные постройки для жилья людей, - писал смотритель Штемпель комитету, - относительно непрочности оных, худших нельзя произвести". Сырость проникала в стены, и дома стали разрушаться еще до занятия их. Таким образом, вместо домов, стоивших сотни тысяч, колонисты нашли одни развалины. Последствия были самые плачевные. Начались эпидемии, так как колонисты жили в разрушающихся домах, почти на открытом воздухе. Ходатайство о том, чтобы колонисты разобрали стены и сложили их сызнова, было отклонено. Им было отказано оставаться еще на одну зиму в окрестных деревнях и принудили немедленно, зимою, перебраться в свои незавидные квартиры. Будущие зачинатели еврейского земледелия изгонялись из селений с крайней жестокостью, им не дали даже спечь хлеб, который был выброшен из печей сырым.
И вот последнее донесение комитету от 15 февраля 1849 года: "Переселенцы терпят большие бедствия от холода и сырости в домах, появилась цынга. 83 дома превратились в одни переплеты из мелкой драни, в 29 домах разрушились печи, в 18 - повалились трубы, в 4 - переломались балки, в 3 - поломались кроквы, в потолках оказались дыры, в которые дует ветер и валит снег". Надо ли удивляться, что колонисты стали убегать массами!
Когда правительство стало насаждать колонии, городские кагалы возмущались переходом их членов в земледельческое состояние. Освобождение колонистов от податей и в особенности от рекрутчины только отягощало городские кагалы. Поскольку колонисты освобождались от воинской повинности, то правительство наверстало недобор тем, что увеличивало число рекрутов, бравшихся с каждой тысячи городских евреев. Иными словами, за льготы, предоставленные земледельцам, увеличивалась и без того непосильная нагрузка горожан. Отсюда зависть и вражда к привилегированным, которые отделились от массы страдающих, ненависть к спасавшим себя в ущерб другим, не разделявшим общих бедствий.
Не только городским кагалам, но и уездным властям - становым и исправникам - было невыгодно упрочение земледельческих льгот. Интересы городских кагалов, отстаивавших свое право сдавать в рекруты также и тех, которые стали земледельцами, соединились с выгодами администрации, получавшей взятки за лишение земледельцев обещанных им льгот.
...Наступило время набора. В колонии нахлынули сборщики и с помощью властей забирали молодых и сдавали в рекруты. Но хватать в одиночку было невыгодно, и тогда устраивались облавы. Становое начальство являлось все чаще и чаще и самым усердным образом очищало колонии от молодых людей. Облавы производились не в известное, определенное время, они могли быть каждый день, во всякое время, в любой час. И так как облавы доставляли значительные доходы, то начальство все более и более входило во вкус.
Откупались кто чем мог. Как только колонисты заслышат звон колокольчика - давай Бог ноги, разбегались и прятались, пока гроза не миновала. А в колокольчиках недостатка не было. Сегодня облава, через несколько дней - ревизия земледельческого хозяйства, а там, вдруг, писарь приедет, так себе, для поборов - одним словом колонистов не оставляли в покое. Но все эти набеги были мелочью в сравнении с проделками станового пристава Михайловского, имя которого долгое время с омерзением и ужасом произносилось колонистами Луцкого уезда Волынской губернии.
Однажды, собрав несколько сот мужиков из окрестных деревень, он, накануне одного из наборов, оцепил в полночь колонию, а сам с отрядом солдат двинулся в селение. Неожиданное нападение среди ночи вызвало страшную панику. Жители встрепенулись и бросились бежать. С какой целью, зачем нагрянул пристав - никто не знал. Стало ясно, что предпринимается нечто исключительно скверное, и все бросились в лес и овраги. Это было то привычное движение, к которому приучались колонисты для самосохранения от облав и наездов властей. Но цепь была замкнута - спастись было невозможно, бежать - некуда.
Безысходное положение, отчаяние привело к сопротивлению. В результате несколько десятков колонистов были закованы в цепи, обуты в колодки и под усиленным конвоем отправлены в тюрьму. Последовали следствие и суд. Становой Михайловский получил повышение и был переведен на другое место, где была потребность в смелых и решительных полицейских. Вышестоящей власти доложили, что колонисты не занимаются хлебопашеством и носят это звание лишь для того, чтобы пользоваться льготами. Чиновники, наезжавшие для ревизии, действительно, находили членов многих семейств в отлучке: они таскались по судам, обивали пороги присутственных мест, ходатайствуя об освобождении забранных сыновей и братьев. Высшее начальство с своей стороны придумывало средства "к усилению надзора за колонистами, чтобы препятствовать частым их отлучкам", или, как писал чиновник министерства внутренних дел д-р права Варадинов, чтобы "отучить евреев от бродячей жизни и приучить их к общеполезным занятиям".
Последствием столкновений с администрацией, многочисленные и частые жалобы на притеснения полиции вызвали перемену власти. В дальнейшем еврейские колонии были подчинены министерству государственных имуществ - наравне с крепостными крестьянами, принадлежавшими государству.
Отныне в еврейских колониях пошли другие порядки. Вместо станового пристава начальствовал волостной старшина; вместо исправника - окружной начальник. Поборы и облавы прекратились, но зато в обиход вошли телесные наказания. В этом, пожалуй, и состояла сущность новых порядков. За невыбеленную избу, за неисправность в хозяйстве и вообще за малейшую провинность секли стариков и женщин. Крепостническая сущность проявлялась теперь в самой грубой, в самой отталкивающей форме.
Но подобное положение, когда человек превращается в скотоподобное существо и с ним обращаются как со скотом, стало вконец невыносимым.
Появление розог доконало колонии. Тут уже не убегали отдельные лица и не урывками, а толпами и навсегда. Бегали куда глаза глядят.
Из всех предполагаемых мер по преобразованию еврейского быта, правительство особое значение придавало образованию юношества. Оно надеялось, что молодое поколение, воспитанное в иных условиях, разрушит устои, сложившиеся веками. Новое поколение, образованное и лишенное "фанатизма", выведет еврейское население из его обособленного состояния. Этими соображениями руководствовался "Еврейский комитет" при учреждении казенных еврейских училищ. Такие училища были открыты в 1847 году в губернских и уездных городах черты оседлости. Учениками стали дети беднейших классов населения, не имевших возможности давать своим детям домашнее общеобразовательное воспитание.
При открытии училищ евреи недоумевали: почему правительство так сильно заботится о просвещении именно евреев, тогда как оно нисколько не заботилось о просвещении христианского населения того же края, которое в местечках и деревнях было поголовно безграмотно. Правда, государства не тратило своих денег на содержание вновь открытых училищ. Для этой цели средства давали сами же евреи из специального налога, так называемого "свечного".
Преподавание и воспитание в училищах было поставлено так, что оно должно было уничтожить в евреях фанатизм и приобщить их к общей гражданственности. В них молодежь должна была убедиться в нелепости еврейских предрассудков и постепенно отойти от своей религии. Училищное начальство сплошь состояло из христиан. Смотрителями назначались отставные полуграмотные чиновники и инвалиды-военные.
Одновременно с учреждением училищ правительство установило строгий и постоянный контроль над обучением в хедерах, и контроль этот был поручен училищному начальству. Поэтому понятно недоверие со стороны евреев, дороживших именно теми устоями и бытом, против которых министр просвещения граф Уваров направил организацию их образования. Грубое обращение отставных фельдфебелей, которым поручалось руководство училищами, неумение и недостаток усердия к делу, полицейское преследование частных школ, столкновения с родителями, не пожелавшими отдавать в новые школы своих детей, отталкивало от новосозданных казенных училищ.
Окончательный удар казенным еврейским училищам нанесло, однако, само правительство. Для привлечения в них учеников было обещано при самом их учреждении, что из стен училища не будут брать кантонистов. Но это были пустые обещания. Поверенные кагалов, составляя списки молодых людей, подлежащих набору, наоборот, с особой настойчивостью искали свои жертвы среди питомцев казенных училищ. Порою и здесь рекрутская повинность применялась в виде меры наказания для тех родителей, которые "по своему вольнодумству" сами, по собственной доброй воле, определяли своих детей в новые школы. Но поверенные кагалов брали мальчиков из казенных училищ не из-за фанатизма. Рекрутские наборы обрушивались на училища главным образом потому, что здесь в более компактной массе сосредоточивался тот общественный элемент, то есть сыновья беднейших классов еврейского населения, из которого по условиям того времени вообще комплектовался набор. Попытки со стороны учебного начальства заступиться за своих питомцев, ни к чему не приводили, и это развалило казенные училища.
Евреи, озлобленные против тех, которые посылали своих детей в казенные училища,
ночью нападали на их дома и насильно отдавали мальчиков этих семей в рекруты
вне очереди. Все это привело к тому, что ученики оставляли казенные училища,
а те, которые собирались поступать в них, воздерживались.
|
|
