|
|
|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НИКОЛАЕВСКАЯ РЕКРУТЧИНА.
Русская армия комплектовалась, главным образом, из крестьян, и поэтому николаевская рекрутчина была особенно ненавистна этому классу. Сдача парня в "некруты" считалась большим несчастьем. Уходил навсегда член семьи и работник. Как ни плохо жилось у помещиков крепостным, сдача в солдаты была еще ужаснее. Это было тяжелейшим наказанием.
Время наборов было народным потрясением и скорбью, и поэтому подготовка к приему производилась втайне. На пакете, в котором присылался указ о наборе, стояла пометка "секретно". Когда же указ обнародовался, по уездам поднималась страшная тревога. При собирании рекрутов стоял плач и причитания, как при провожании покойника, а отчаянье самих рекрутов не знало границ. Принятый на военную службу считался умершим для семьи; он покидал дом, все родное, все, что ему было близко, на 25 лет, и если солдатом он не погибал на поле битвы, то в беспрерывных походах терял здоровье и преждевременно превращался в инвалида. Военной службой солдат тяготился, тосковал по родным местам. Рекрутский прием был издевательством над достоинством человека. Принятому брили лоб; забракованному, негодному в солдаты, брили затылок. Принятый на службу лишался нажитой своим трудом собственности.
На одного, подлежащего сдаче, брали троих, на случай негодности. Взятых приводили в избу, наподобие тюрьмы, заковывали в колодки и так держали до представления в рекрутское присутствие. Принимались и другие меры для предотвращения побега. Сознание того, что их ожидает в казарме, побуждало рекрутов-крепостных бежать, хотя у помещика они тоже подвергались истязаниям.
Народ не был против военной повинности, но он не мог мириться с тем, что человек, поступающий в солдаты для защиты своей родины, человек, не совершивший никакого преступления, отдается на военную службу как преступник, закованный в кандалы, а ожидающее его будущее - самое мрачное, какое можно себе представить. Поэтому рекруты калечили себя всевозможными способами, лишь бы избежать жестокой участи. Недаром в николаевской армии распевали песенку:
Деревенски мужики
Право слово, дураки:
Пальцы режут, зубы рвут
В службу царскую нейдут.
По расписанию военного устава летнее время начиналось для солдат с 1 апреля
и продолжалось шесть месяцев. То было время тяжелых учений и жестоких побоев.
Фронтовые учения были тяжелы и утомительны. Ружейным приемам не было конца и
отчетливость в них требовалась исключительная. Скомандует офицер прием, и затем
долго проверяется, правильно ли держится всеми ружье. В те времена ружье вообще
назначалось больше для приемов. Для стрельбы оно почти не годилось: ружье было
хорошо только с примкнутым штыком. Зато блестели ружья у всех солдат великолепно,
потому что за их чистотой строго следили.
После ружейных приемов почиталась шагистика. Николай I любил "экзерциции" и парады, поэтому были выработаны подробные инструкции учебным шагам. Маршировали тихим шагом в один, два и три приема, маршировали скорым, беглым, церемониальным шагом и т.п.
В походе солдат таскал на себе, кроме вооружения и шанцевого инструмента, продовольствие дней на пять, мундир, шинель; тащить приходилось по горам, оврагам, переправам, вброд. Обмундирование стесняло движения. Короткий без карманов мундир и глухие брюки в обтяжку. Высокий воротник туго подпирал подбородок. Кивер, своей формой напоминавший бочонок, был весьма неудобен, и обмундирование в целом усугубляло тяжесть строевого учения. В жаркие дни солдаты были не только в поту, но и в пене; они так уставали, что едва волочили ноги. Со многими делалось дурно и их выносили из строя.
При следовании роты на ученье за нею шли ефрейторы с огромными вязками розог, называемых по уставу Петра I шпицрутенами. Шпицрутен - это гибкий гладкий ивовый прут. Во время ученья солдат секли целыми десятками, иному в течение одного и того же ученья доставалось и по два раза.
Ни один рядовой, ни один унтер-офицер не мог ручаться за то, что на ученье не будет жестоко избит. Ротный командир свое достоинство находил в жестоком наказании, и это наказание было двойным - физическим и нравственным потому, что оно было публичным: на ученьях обыкновенно Присутствовало много зрителей и зрительниц из местных жителей; все они были знакомы с солдатами, и наказуемый испытывал позор из-за присутствия своих знакомых. Некоторые офицеры воздерживались бить солдат во время ученья, но наверстывали это потом, когда перед обедом выстраивали роту перед кухней и пороли разом помногу десятков человек.
За малейшую провинность давали не менее 100 ударов, а случалось и 200, и 300. Крики и мольбы истязуемых раздирали душу. Солдат с обнаженной окровавленной спиной, бывало, вопит жалобным голосом, обращаясь к командиру: "Батюшка, пощади! О, отец, ради деток своих пощади. Бог помилует детей твоих!.." и тому подобное, но командиры оставались глухи к мольбам.
Учить и бить, бить и учить были тогда синонимами, а для "ученья" пускали в ход кулаки, ножны, барабанные палки и все, что подвернулось под руки. Сечение розгами практиковалось сравнительно реже. Для этого требовалось больше времени и церемоний. Солдата било его ближайшее начальство: унтеры и фельдфебели, но били также и офицеры, потому что их самих были в школе, а потому они были убеждены, что того требует дисциплина. Особенно беспощадно обходились с солдатами те фельдфебели и унтер офицеры, которые прошли курс ученья в "палочной академии", как называли в армии кантонистские батальонные школы.
Основой военного воспитания была самая суровая дисциплина, но жестокие и бестолковые наказания только ожесточали солдат. Если за малейшие ошибки в строю наказывали 200 и 300 ударами, то за серьезные проступки наказания были прямо-таки чудовищны. Официальными проступками солдата были: самовольная отлучка, кража, пьянство и буйство. За эти проступки били шпицрутенами и происходило оно следующим образом.
От 1500 до 2000 солдат образовывали два параллельных круга, то есть один круг в другом. Солдаты первого круга стояли лицом к лицу с солдатами второго круга. Каждый имел в правой руке шпицрутен. Начальство находилось в середине второго круга для наблюдения. С наказуемого спускали рубашку до пояса. Руки привязывали к примкнутому штыку так, что штык приходился против живота. Бежать вперед или пятиться назад было невозможно, потому что вперед тянули за приклад два унтер-офицера. Экзекуция происходила под звуки флейты и барабана. Каждый солдат при приближении наказуемого делал шаг вперед, наносил удар и становился на свое место.
Во время избиения, которое называлось шествие по "зеленой улице", раздавались крики несчастных. Если наказуемый падал и не мог далее идти, его клали на сани и везли вдоль шеренг: удары продолжались до тех пор, пока истязаемый не терял сознание. Мертвых выволакивали вон, за фронт. Начальство в кругу зорко наблюдало за солдатами, чтобы кто-нибудь не сжалился и не ударил бы легче, чем следовало. Менее 1000 ударов никогда не назначалось, но чаще всего давали по 2 и 3 тысячи.
Служба в армии продолжалась 25 лет. Целую четверть века проходил солдат жестокую службу. Продолжительность срока обязана крепостному строю. Военное ведомство могло бы не так долго держать солдата на службе, но отпускать после нескольких лет и брать новых рекрутов значило бы отрывать большее количество людей от земли, нарушать интересы помещиков. Вернувшиеся со службы едва ли с прежней охотой взялись бы за соху. Поэтому и считалось более удобным и выгодным использовать на долгий период времени одного взятого от помещика человека.
С того дня, как крестьянину, приведенному в рекрутское присутствие, делали на голове "метку", то есть брили лоб, он уже навсегда выходил из крестьянской среды. На такого деревня смотрела как на "отрезанный ломоть". Если рекрут был из крепостных, то со дня сдачи он переставал быть собственностью помещика.
Солдаты, прослужившие 15, а иногда и больше лет, отчислялись в "неспособные" и несли внутреннюю охрану, и так тянули лямку до выхода в отставку.
Кончилась служба. Постаревшие, почти изувеченные, возвращались они на родину. За тысячи верст плелись отставные солдаты в свои губернии с тем, чтобы найти покой в родном селе. Но, придя домой, они чувствовали себя как чужие. Родные поумирали, жены, у кого они были, давно повыходили замуж за других, а крестьянский мир не признавал пришельцев. Отставникам государство ничего не давало, что могло бы обеспечить их на старость. И если солдат служил безупречно, он получал... три нашивки из желтой тесьмы на рукаве. Но эти нашивки хлеба не давали. К тоске примешивалось раздумье о том, как доживать свой век, на что жить, раз ничего не припасено во время службы.
Старый солдат чувствовал себя совершенно одиноким и осиротелым в своей родной
деревне, где некому было приютить его. И уходил он опять на службу сторожем,
будочником, банщиком и т.п. Каждый устраивался как умел. Было немало и таких,
которые жили подаянием, хотя в выданном билете, между прочим, было сказано:
"бороду брить, по миру не ходить".
|
|
